Без риска – нет заработка
Итак, деньги скоро кончатся. C этой мыслью я сижу в кафе Филиппова на Тверской, в Москве, здесь часто совершаются Сделки, пописываются договоры, артисты и борцы получают ангажементы.
Я думаю o неоплаченном счете в гостинице. Где же достать хоть 6ы немного денег?
Из-за соседнего столика меня поманили пальцем. Я не обращаю внимания, продолжаю мешать ложечкой кофе.
— Вас просят, — сказал, выгибаясь передо мной, лакей.
— Если я нужен, То подойдут, — пожал я равнодушно плечами.
Спустя немного времени к моему столику подошел тучный, с одышкой, человек в цилиндре. В руках он держал палку c многочисленными монограммами.
— Я — директор «Потешного сада», Александров, — садясь за мой столик, отрекомендовался он. На его лице большой шрам. — Мы устраиваем народные гулянья в манеже на Моховой на всю пасхальную неделю. Хотим вас пригласить c вашим номерам: «Бой c разъяренным бы ком». Вы ведь боретесь с быками?.. Ну вот, нам нужен ваш номер... Хотим дать такое зрелище, которое привлекло бы публику, закажем красочную афишу, сделаем клише из «Камо грядеши?»*, ваш портрет... Для вас неплохая будет реклама в Москве. Быка мы вам достанем — бугая, имеется y нас на примете. Он вытащил из кармана большой клетчатый платок, снял цилиндр и стал вытирать блестевшую лысину.
* «Камo грядеши?» — популярный в девятисотые годы роман
Генриха Сенкевича, один из героев которого, Урс, обладает колоссальной силой и борется c быком.
— A кaковы ваши условия? -- радуясь такому предложению, спросил я.
Двести пятьдесят рублей. Я считаю, сумма будет достаточна для вас? Покажете ваш номер заключим договор.
— Но каждый раз понадобится новый бык. Дважды его не положишь. Нужно обладать чудовищной силой Урса, чтобы победить эта четвероногое животное дважды.
На крупном лице Директора мелькнула деловитая улыбка.
— Ну, что же! Быка будем менять, приводить нового. Согласны? Ho вам придется участвовать и в дневных выступлениях... Не c быком, конечно, a c вашими тяжелыми номерами атлета.
— Придется добавить, господин директор.
— Больше не Можем, — категорически произнес он, вставая.
— А аванс?
— Завтра посмотрим ваш номер на репетиции, тогда будем говорить об авансе. Приходите ровно в двенадцать, — и, колыхнув животом, ОН направился к выходу. «Делать нечего, — подумал Я. — Без риска не заработаешь денег».
И вот пасхальная неделя. Московский манеж сверкает огнями. Около кассы огромная толпа. Я c трудом пробираюсь через нее. Y входа висит большая яркая афиша, возвещающая o гулянье и «бое тореадора c быком» . На ней изображен огромный разъяренный бык. На его спине лежит связанная Лигия Бык упирается передними ногами в землю, мощная его шея прижата руками Урса. Урс — это я.
Плотной стеной народ окружил афишу. Особенно спорят и смакуют будущую схватку мясники из Охотного ряда, — от этой публики ничего доброго не жди.
Вдруг толпа расступилась, заволновалась, загудела:
— Ведут! Ведут!
Шестеро здоровенных служителей ведут на цепи огромного рыжего быка. Яростно упираясь всеми четырьмя ногами, он тупо озирается, сильно бьет копытами. От его могучего удара сотрясается сцена. Очевидно, протестуя против этой пятитысячной массы зрителей, слепящих потоков света, бык зарeвeл. Да ведь это же тот, c которым я боролся на репетиции!
Но делать нечего, в костюме тореадора я выхожу на сцену.
Публика встречает меня c большим любопытством, награждает сильными хлопками.
Оркестр играет «Марш тореадора». Я иду на быка, размахивая красным плащом. А он, пригнув сильную шею, выставив грозные рога, яростно бросается навстречу. Шерсть его встала дыбом, изо рта брызнула пена. увернувшись от страшного удара, я продолжаю дразнить быка: то отступаю, то наступаю, вновь размахивая перед его глазами плащом.
Обезумев от ярости, бык, как ураган, носится по сцене, бросаясь на меня. Я знал силу моего противника, так как только накануне на этом самом месте справился с ним. A второй раз одного и того же быка положить почти невозможно. Он возбужден, глаза его горят. Мороз пробежал по моей Коже. Вот бык, нагнув голову, яростно бросился на меня. Манеж вздрогнул, притих.
— A-a-ax! — пронеслось в зале.
Но я сделал шаг в сторону, и острые рога быка вонзились в декорацию. Сверху полетели доски, брусья, обрывки холста. Все это c гулом падало, трещало, поднимая облака пыли. Стараясь отвлечь быка, я забежал вперед и снова начал размахивать перед его мордой своим плащам, но он, вонзая рога в обломки декорации, продолжал свою разрушительную работу до тех пор, пока все не превратилось в кучу мусора. Вдруг он остановился, повернул к зрителям морду, и, дрожа, протяжно заревел. Испуганные лица заулыбались, по рядам прошел вздох облегчения. Умолкнувший было оркестр снова заиграл марш.
Я снова своим плащом привел быка в ярость и, уловив момент, схватил за могучие рога и пригнул его шею. Но он напружинил ее и так мотнул головой, так внезапно тряхнул его, что я отлетел в сторону. Восторженный гул и смех прокатились по рядам.
Чувствуя, что мой авторитет падает, я закусил c досады губу и снова бросился на быка, но снова был сбит с ног. Смех зрителей привел меняв бешенство. Ухватившись еще раз за могучие рога быка, упираясь коленом в пол, я так напряг мускулы, что его шея хрустнула. Казалось, вот-вот бык не вы держит и рухнет на помост всей своей огромной тушей. Но могучее животное опять c такой силой рвануло головой, что я, проделав в воздухе сальто, полетел за барьер и упал в ложу. Раздался крики визг, a вслед за тем оглушительный хохот потряс стены манежа.
Извинившись перед испуганными в ложе зрителями, смущенный и обескураженный, я вышел на сцену. A бык добродушно уставился на меня. И вдруг Мне стало ясно, что моя борьба нелепа, что она никому не нужна, что силу и ловкость нужно показывать не на быке, который, несмотря на свой добродушный вид, одним ударом рогов может распороть мне живот, сломать ребра. И мне, утомленному борьбой, захотелось убежать из этого гудящего тысячами голосов, издевательски хохочущего манежа, Но, взглянув на партер, на море торчащих за барьером голов, ожидающих развязки боя, я понял: если я отступлю, ангажементов больше не жди.
И я снова иду на быка, ломаю ему шею, выгибаю морду и чувствую, как мышцы мои предательски устают, слабеют, и от этого прихожу в ужас.
Но и бык тоже утомлен. Он тяжело дышит, от него поднимается облако пара.
Еще крепче, насколько хватает сил, сжимаю его рога; бьется в судорогах его взмыленная шея.
Бык задрожал, все больше и больше высовывается его язык, из ноздрей падают капли крови... Наконец-то!
Победа близка, она в моих руках. Я уже готов торжествовать, но бык широко расставил ноги, и я еще раз ощутил свое бессилие.
A толпа бушует, ревет, ждет развязки. Мясники c Охотного ряда неистовствуют. В них проснулось что-то дикое.
Нет, я должен победить! Победить во что бы то ни стало, хотя 6ы ценой своей жизни!
И я снова напрягаю мускулы и чувствую, как предательски они отекают, как все слабее становятся Мои захваты, a вместе c тем исчезает и уверенность в победе... A она так нужна, так необходима... Где же выход? Проклятый выход?! Люди кричат, свистят, воют исступленно и бешено.
A за кулисами бегают, суетятся артисты, нервно ломает пальцы режиссер. Он кричит рабочим, чтобы увели меня со сцены. Уже дважды из-за кулис показывалась голова директора: он требует оставить сцену. А в ответ я рычу:
Не подходить!
Но зачем он разговаривает c приставом? И вот двое «фараонов» лезут на сцену, чтобы увести меня, но, как кyклы, отлетают обратно.
Выход y меня теперь один — смерть. Лучше смерть, чем позор! Но напрасно я лез к быку на рога - смерть не принимает моей жертвы.
Я смотрел на неистовствующую публику. И вдруг заметил моих коллег — борцов Бесова и Вильсонa. Они выскочили из ложи и что-то кричали. Я не слышал — что. Но я увидел своих друзей. Они желали мне победы, a я никак не мог победить. И меня обуял такой гнев и вместе c тем я почувствовал такой прилив энергии, что силы мои выросли. Бросившись к быку, я c таким азартом, c такой силой повернул ему шею, что он рухнули тяжело застонал.
Все смолкло. Манеж замер от Неожиданности. Я вскочил на покорно лежащее у моих ног животное и победно подняЛ руку. Буйный восторг охватил меня. Победа!
Облако пара мне мешало видеть толпу, но что произошло с ней? Вначале тихо, потом точно гром ударил, и такой оглушительный поднялся шум, радостный вой и крик, которым, казалось, не будет конца. Меня не выпускали со сцены.
O друзья! О мои милые друзья — Бесов и Вильсон! Вам, и только вам, я обязан этой победой! Это вы удесятерили мои силы.
A люди, те люди, которые только что освистывали меня, теперь восторженно гудели.
— Бра-во-o! Би-ис! — тысячеголосым гулом неслось по огромному манежу, заглушая радостно заигравший оркестр. Люди точно сошли c ума. Лезли на сцену, толкали и опрокидывали друг друга.
Увлечённые общим потоком, ко мне приблизились Бесов и Вильсон. Они тоже отбивают ладоши.
— Бра-во! Бии-с! — гудела пятитысячная толпа. Гул то утихал, то снова нарастал c могучей силой.
«Фараоны», которые только что хотели взять меня, вытянулись в шеренгу, держа под козырек. И даже сам пристав важно постукивал рукой об руку. Его рыжая борода развевалась на две стороны.
Застрявший в толпе режиссер молил людей разойтись. Его маленькая фигурка c качающейся головой и протянутыми вперед руками беспомощно билась в толпе. И, точно по команде, люди, схватив меня, c шумом и гиканьем стали качать. Подбрасываемое тело изгибалось, взлетало кверху в сильных обхватах кидающих рук.
Освободившись от них, пошатываясь, я направился в артистическую уборную. Меня окружили товарищи. Они устроили шумную овацию, поздравляли, помогали снимать мокрое трико, вытирали полотенцем спину.
— Господин тореадор, Вас просят в Кабинет, — подойдя ко мне, сказал слуга.
— Кто?
— Купцы c Охотного ряда.
Меня приветствуют c поднятыми бокалами.
— Поздравляем, поздравляем, тореадор!
B русской поддевке, в лакированных сапогах, c болтaющейся тяжелой золотой цепью на огромном пузе, передо мной стоит купец. В руках искрящееся шампанское.
— У вашего директора манежа я на тебе, тореадор, выиграл пари — две «катеньки» *, ту сумму, которую, рискуя ребрами, ты получишь за всю неделю, — возбужденно говорил купчина. — Садись, выльем... Александрову очень не хотелось, чтобы ты одолел своего противника. Он даже вызвал полицейских... A теперь рвет и мечет... здорово они от тебя отлетели, a? Молодчина!
* «Катенька» — ассигнация достоинством 100 руб. с изображением Екатерины IL
Отказавшись от угощения, я вышел из кабинета.
Так вот почему Мне не дали другого быка! Так вот почему директор просил меня уйти со сцены!
На другой день, в дневном представлении, последним моим номерам была «растяжка рук». Двадцать молодчиков c Охотного ряда, нарочно подобранные c этой целью, под6оченясь, стояли с готовыми канатами. Здесь — мясники, колбасники, ломовые извозчики, грузчики. Переминаясь с ноги на ногу, они ухмыляются, подмигивают друг другу, готовые не только растянуть взятые в замок мои руки, но и выдернуть их из плеч. Сигнал. Ухватившись за канаты по десять человек с каждой стороны, они яростно рванули. Я стиснул зубы, напружинил мускулы.
— Тащи, ребята! — Рванули еще и еще. Пальцы мои разжимаются; c диким хохотом люди летят, падают друг на друга. По манежу тысячеголосый гул. C окровавленными руками я ухожу со сцены. «Победители» довольны. Потные, звериные лица улыбаются, глаза горят.
Вечером я отказываюсь выступать, показывая на за6интованны е руки, на ободранные свои муcкулы. Александров грозит неустойкой. Я протестую, мотивирую свой отказ еще и тем, что быка не сменили.
- Боритесь! — бросает рассерженный директор.
- Никто не обязан вам искать новых быков. B договоре не указано.
Колебания мои недолги. Выход один.
— Пари вы выиграете! — зло кричу я директору.
Надев костюм тореадора, под бодрые звуки марша, я выхожу вновь на сцену. Взвился занавес. C налитыми кровью глазами мой противник встречает меня грозным ударом копыт. Вновь от его ударов сотрясается сцена
Завидя мой красный плащ, он дико ревет в мертвой напряженной тишине— и вдруг стремительно, бросается на меня. Одно движение, неверный шаг будет стоить мне жизни.
Накинyв на голову быка ненавистный ему плащ, собрав все силы, я схватил его за рога, перегибаю шею и c облегчением чувствую, как она поддалась. Вот она хрустнула. Подогнулись передние ноги быка. Он встал на колени, голова касается пола. Изо рта брызнула белая пена, но он еще не рухнул на пол и упирается задними ногами. Точь-в-точь, как на афише.
Прижав к полу несокрушимые рога, несмотря на острую боль в руках, я все же крепко держу его морду. публика бешено аплодирует. Я раскланиваюсь. Бык вздрогнул, выпрямляется, отряхиваясь и ревя. Под общий коком его уводят.
Одевшись, я иду за гонораром. Меня сопровождают восторженные крики толпы.
— Гонорар? — директор делает изумленное лицо.‑
3а что вам гонорар? Бык не положен. Говорите спасибо, что я не требую неустойки.
Он хочет продолжать что-то еще, но, взглянув в мои глаза, котoрые, очевидно, красноречиво выражают мои чувства, умолкает и примирительно произносит:
— Ну, зачем нам ссориться? Ведь мы еще увидимся. Открываем Летний сад. Вы будете y нас работать. Заключим новый договор. Так, тореадор?
— Спасибо, господин директор, — сказал я емy. — Но меня вы в летнем саду не увидите...
Что же делать? Я рисковал своей жизнью и не заработал ни Копейки. Поистине, цирковой артист в капиталистическом обществе — тот же рабочий. Оба они продают свою силу, и обоих их обманывают эксплуататоры. И отличают артиста от рабочего лишь минуты cлавы, приобретенные дорогой ценой риска.
Н. Турбас
оставить комментарий