Благодарность моряка

Впечатление от первой встречи с цирком живо для меня и сегодня — спустя полвека. Клоуны сразу и навсегда взяли в плен мое сердце. Особенно Рыжий. Может быть, даже потому, что цвет моих  волос рыжеватый.

Контр-адмирал Николай Алексеевич Питерский

Нынешние десятилетние ребята свободно оперируют понятиями: космос, ракеты, транзисторы, акваланги, мото­роллеры. Сами настраивают телевизоры и просят бабушек «зря не вертеть ручки». Для нас чудом техники был трам­вай. А чудом искусства — клоун. Я благодарен коверным за то, что они помогли мне понять прелесть и ценность юмора. В самые сложные моменты выполнения своих трю­ков они острили. Я встречал людей, которые при самых тяжелых обстоятельствах сохраняли умение шутить и поднимать настроение товарищей. Отличное это свойство! Глу­боко народное. Воинская часть, имеющая своего «Василия Теркина», легче и лучше воевала.

Раза три в год мать водила меня в цирк Никитиных или Саламонского. Конечно, на галерку. Я особенно радовался, когда впервые купил билет на собственные деньги. Мне тогда было одиннадцать лет. Я работал подручным у ломо­вого извозчика. Мы развозили ткани по московским мага­зинам. К вечеру, когда весь товар был доставлен, мы подъ­езжали к трактиру. Извозчик заказывал на десять копеек рубца, пару чая и два стакана. Я слушал его беседы с коллегами. Это были рассказы о лошадях. Грустные и без­надежные, как окружающая нас действительность. Зато в цирке были не лошади, а холеные барыни! Мне это ка­залось большой несправедливостью в лошадином мире. Смешно, но я так и не полюбил лошадей. А львы выглядели безобидными и печальными. Они вызывали острое чувство жалости. Царь зверей — в подчинении! Да еще его бьют кнутом. Тогда я считал каждый щелчок шамбарьера ударом.

Но выходили Рыжий с собакой, которая умела считать, или Бим-Бом, или Лазаренко и делали меня беспредельно счастливым. Некоторые их репризы я помню до сих пор. В годы гражданской войны я был рабочим и ходил в цирк бесплатно. Билеты тогда распределялись профсою­зом. Я полюбил искусство воздушных гимнастов. Их лов­кость, смелость, пластичность меня бесконечно восхищали. Я не мог и предполагать, что через несколько лет и сам буду заниматься гимнастикой. В Высшем военно-морском училище имени М. Фрунзе, где я учился в 20-е годы, физической подготовке курсантов уделяли очень большое внимание. Нас учили лазать по канату, ходить по бревну, мы занимались на брусьях, кольцах, турниках.

Особенно пригодились нам упражнения на бревне. Сесть в шлюпку с корабля совсем не просто. Для этого надо пройти по «выстрелу». «Выстрел» — это рангоутное дерево, расположенное перпендикулярно к борту корабля. Его диаметр всего 35 сантиметров. К тому же оно все вре­мя колеблется из-за качки корабля. Поэтому, если во вре­мя перехода по «выстрелу» не удержать баланс, можно упасть вниз с высоты двухэтажного дома в стоящие шлюп­ки и разбиться насмерть. А ведь приходилось не просто идти по бревну, а бежать по команде и при этом не дер­жаться за леер. Здесь нужно искусство циркового канато­ходца! Об этом я думал каждый раз, выбегая на «выстрел».

А  когда я впервые залез в «воронье  гнездо» — специальную бочку на самой верхушке мачты, в которой си­дит матрос-сигнальщик, наблюдающий за горизонтом, — я представил себе, что нахожусь под куполом цирка. Но... зрителей у меня не было, и игра в гимнаста не получи­лась. Во флоте, в период моей летней курсантской практики на крейсере «Аврора», мне даже пришлось исполнять не­предусмотренную корабельным уставом должность дрес­сировщика.

Собственно говоря, я заведовал полубаком. Там у ме­ня жил медведь. Он спал на бухте троса. Как и все воен­нослужащие, он получал обед на камбузе. Особенно он любил воскресенье, ибо в этот день полагалось добавоч­ное блюдо — компот. Обхватив обеими лапами бачок, Мишка поспешно расправлялся с его содержимым. Он то­ропился, чтобы успеть добраться до матросского кубрика и выпросить у матросов их порцию компота. Научили Миш­ку бороться. Занимался он этим чрезвычайно охотно, но страшно сердился, если его укладывали на лопатки. Однаж­ды на корабль прибыл командующий флотом. Матросы и курсанты в парадной форме были выстроены вдоль борта. Надраенная палуба сверкала. Мишку спихнули за борт — поплавать и от глаз начальства подальше. Мишка поплыл вдоль корабля, обогнул его и поднялся с другого борта. И прошел вдоль всей палубы к себе на нос, оставляя за собой лужи воды. У старпома от такого святотатства лицо стало бешено-багровым. Но командующий увидел мокрую и понурую фигуру поспешно удаляющегося медведя и звонко расхохотался. Мишка остался на корабле.

Я вообще очень люблю зверей. Всюду, где только мне удавалось бывать, я старался повидать животных в цирках и зоопарках. Помню, в 1928 году, во время командировки в Гамбург, где строился для Советского Союза пароход, я посетил знаменитый штеллингенский зоологический парк, созданный Карлом Гагенбеком. Этот парк площадью свы­ше 25 гектаров состоял из множества павильонов, откры­тых загонов, площадок, искусственных водоемов, гор и скал. Условия содержания животных здесь максимально приближались   к   естественным.

О том, какое это было гигантское предприятие, можно судить хотя бы по тому, что там содержалось свыше со­рока слонов. Вдоль аллей на столбах в специальных обру­чах сидели попугаи. Ни один из них не был привязан, но они не улетали. Эти живые украшения придавали аллее экзотический вид. Мне удалось увидеть кориду. Это было в 1937 году, когда я воевал добровольцем во флоте республиканской Испании. Я много слышал об этом зрелище. Ждал его с любо­пытством и настороженностью. И что же я увидел?

Мирно настроенный бык вышел на арену и лениво за­трусил к ее центру. Матадор воткнул в холку быка горя­щую петарду. Петарда горела и взрывалась. Она взрыва­лась и у меня в сердце. Я разделил ярость быка и на всю жизнь возненавидел это дикое зрелище. Потом на арену выехал пикадор. Он был в ватном костюме, брюхо лоша­ди было закрыто полосатым матрацем. Пикадор тыкал пикой в холку быка. Животное в ярости поддело лошадь на рога, и она повалилась на бок, другие пикадоры от­влекали его. Когда бык был уже достаточно разъярен и порядком измотан, на сцену вышел тореадор. На нем был «золотой» опереточный костюм в обтяжку и ботинки на высоких каблуках. В руках он держал шпагу, завернутую в красный плащ. Он начал размахивать этим плащом перед мордой быка, но когда несчастное животное кидалось на него, тореадор отскакивал и бык проносился мимо. На всякое движение тореадора публика отзывалась восторженным ревом. Поразить быка надо одним ударом. Гро­мом оваций наградила публика «победителя». У быка от­резали кончик хвоста. И, размахивая этим «призом» побе­ды, тореадор обежал арену. Болельщики восторженно орали. Тореадор подошел к центральной ложе. Стал на колено. Поклонился и бросил в ложу свою шапочку. Си­дящая там дама вернула ему шапочку вместе с воздушным поцелуем.

На арену выпустили второго быка. И тут произошло неожиданное. Какой-то болельщик выскочил на арену и стал яростно размахивать своим пиджаком. Служители хотели его вывести. Но публика бешеным криком воспрепятствовала этому. Служители заметались по арене, уверты­ваясь от быка. В результате второй тореадор неудачно ткнул быка шпагой и выпустил ее из рук. Бык со шпагой в холке побежал вдоль барьера. Публика стала швырять в тореадора апельсины и подушки. (Так как сиденья ста­диона цементные, каждому посетителю при входе вручают специальную подушечку). Тореадор, уклоняясь от бомбар­дировки, поймал свою шпагу, прикончил быка и с позором убрался со сцены. Бычий хвост ему не вручили.

Потрясенный виденным, я вернулся на корабль. Корида возмутила меня, потомка крестьянина, чьи деды и праде­ды жили землей и скотом, который кормил семью и был предметом неустанных забот и тревог. А здесь я стал свидетелем жестокости древнего цирка гладиато­ров. На наших манежах не увидишь подобного. В советском цирке в каждом номере и трюке стараются показать зри­телям «мудрость» животного, его необыкновенные способ­ности, его своеобразную красоту, умение подчиняться во­ле   человека.

В годы Великой Отечественной войны, начало которой застало меня на Балтике в должности заместителя началь­ника штаба флота, я некоторое время работал в США. Там я бывал в цирке. Обстановка в нем оказалась странной и непривычной. Места в цирке не нумерованы, и билеты продаются по одной цене. Зрители входят во время представления и бродят вдоль рядов, отыскивая себе место поудобнее. При этом они разговаривают, приветствуют знакомых, шумно усаживаются и кладут ноги на спинки стульев соседнего ряда. Те зрители, которые боятся, что им испортят костю­мы, встают и пересаживаются. Но это ненадолго, потому что входят новые посетители и опять кладут за их спиной ноги. Таким образом, в зале происходит беспрерывное пе­ремещение зрителей. Мало того! Почти все зрители с хру­стом едят жареный картофель и воздушную кукурузу и смачно запивают это напитком «Цевен-ап», название ко­торого можно вольно перевести так: «Пей! И будешь на седьмом небе!» По вкусу это похоже на наше ситро. Опо­рожненные бутылки оставляются под скамейками. Когда зрители встают, эти бутылки падают и катятся. Их ударом ноги   водворяют   обратно.

Словом, обстановка в зрительном зале говорит о не­уважении к труду артиста. Не удивительно, что не полу­чаешь никакого эстетического удовольствия от происходя­щего на арене. Такое впечатление сложилось у меня после посещения цирка в Филадельфии. Я невольно вспомнил Казанский иирк, где был в те годы незадолго до поездки в США. В городе не было дров и почти не было хлеба. По утрам женщины лопатой снимали снег со стен комнат. Часами стояли в очередях за водой у колонок и за хле­бом в булочных. Отправлялись на военный завод и рабо­тали там по 14 часов. А вечерами по неприбранным уличкам, пробираясь между сугробами, люди спешили в цирк. В городе не хва­тало электроэнергии, отключали целые районы. Только на заводы, госпитали, институты и в цирк ток подавали бесперебойно.

...Ватники, белые бинты, костыли — в зрительном зале все напоминало о войне. А на арене шел праздник. Бли­стательный, яркий, горящий, переливающийся, звонкий, молодой. Он утверждал, что на землю вернется счастье, радость, любовь. Там, на своем «семафоре» работали сестры Кох, и людям они казались необыкновенными и прекрасными. Зрители смотрели на них, а думали о том, что все тяжкое минует, возвратятся с фронта отцы и братья, вернутся люди в свои дома, воссоединятся семьи, что эта война будет последней войной. И сегодня, спустя столько лет, мне хочется всем, кто тогда нес с арены людям радость, сказать, что их помнят и говорят им спасибо! Я буду неправ, если не скажу своего спасибо и тем мастерам манежа, которые приносят зрителям наслажде­ние и в наши дни и учат их храбрости и любить «зверье, как братьев наших меньших».
 

Н. ПИТЕРСКИЙ, контр-адмирал

Журнал Советский цирк. Июль 1965 

оставить комментарий