Читает М.С. Щепкин

Очарованный Пушкин схватил перо, написал эти строки и протянул лист Михаилу Семеновичу Щепкину...

Только через десять лет удалось Щепкину написать продолжение этой фразы «...в 1788 году, ноябрь 6   числа». Читайте дальше. Необычные запис­ки. По своему тону. По звучанию. Вы слышите голос рассказчика. Вот он, рядом с вами. Его глаза искрят­ся улыбкой, горят одушевлением, а чаще — грустят об ушедшем, него­дуют на прошлое. Если вам не дано услышать, увидеть это — половина обаяния этих «Записок» .исчезнет. Зато прочти их сегодня на эстраде — заслушаешься. Главное в них — анек­дот. Анекдот в его стародавнем понимании — яркий случай, эпизод из жизни человека. Он может окон­читься радостью, как рассказ Щеп­кина о первом школьном спектакле, или случай, выведший его на губерн­скую сцену. Может окончиться и так: «И тут П. Г. приказал принести розог и   выпорол  меня   преисправно».

А разве не слышен разгневанный голос рассказчика в анекдоте об од­ной красивой даме? Она нечаянно сделала открытие: чтоб разогнать мучившую ее тоску, достаточно дать по физиономии одной из дворовых девок. Тот же голос — в рассказе об одном офицере, державшем пари на 500 рублей, что солдат Степанов вы­держит   1000   палок. «Записки» Щепкина — только пред­варительные наброски. Многое из того, чем заслушивались Пушкин, Го­голь,    Белинский,    Герцен,    Тургенев, Грановский, мы так и не узнаем. Да и сам Щепкин не все, видимо, соби­рался вводить в свои «Записки». Многое было уже опубликовано. Можно было просто сделать ссылку: «В 1816 году я уже расстался с Кур­ском навсегда, и первый дебют был в Харькове, где скоро увидел все то же, и доказательством тому служит повесть графа Соллогуба «Собачка». Она написана из моего рассказа, и все было в действительности так, как описано, и автором даже еще много смягчено». Подобные ссылки Щепкин Мог бы сделать на «Сороку-воровку» Герце­на, на рассказ «Давняя быль» Нек­расова, на образ Любима Торцова в пьесе «Бедность не порок» Остров­ского. В величайшем создании Гого­ля «Мертвые души» из устных расска­зов Щепкина созданы образы гене­рала Бетрищева и Петра Петровича Петуха. А в «Записках» можно еще прочесть: «В Судженском уезде бы­ло знаменитое лицо Котельников — тот самый, о котором Гоголь сказал в «Мертвых душах» несколько слов и в том числе фразу: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас вся­кий   полюбит».

Конечно, не все неистощимые наб­людения Щепкина, знавшего, по его признанию, российскую жизнь «от дворца до лакейской», использованы в литературе. Но и этот приведенный нами список — красноречивое свидетельство колоссальной роли в исто­рии русской литературы эстрадных выступлений  Щепкина. Это    была    эстрада.    До    появления профессионального рассказчика И. Ф. Горбунова литературные сало­ны, дружеские вечеринки, «литера­турная» кофейня Печкина да редак­ции журналов — вот места, где зву­чали устные рассказы Щепкина и Прова Садовского. Здесь, да в доме артиста на Самотеке, усевшись за громадный щепкинский самовар, чер­пали писатели темы, образы, улавли­вали изумительные подробности для своих произведений. Да еще в таком незабываемом исполнении, о кото­ром современник писал, что это бы­ло «не повествованием, а живым представлением, воскресением было­го. Он как бы играл пьесу — один за всех действующих в ней лиц. Что трудно, даже невозможно, передать на бумаге словами, он легко и живо давал о том знать интонацией голо­са, мимикой, жестами, слезами — если сцена выходила трогательной, смехом — если сцена становилась забавной. И у нас, слушавших, вслед за ним то выступали слезы, то раз­давался   смех».

Великим постом 1843 года, когда все театры были закрыты, Щепкин и Садовский устраивают вечера ли­тературных чтений, посвященные Го­голю. Публике того времени, за исключением двух-трех подлинно художественных пьес, приходилось смотреть сотни пошловатых мело­драм и водевилей. Теперь она могла впервые услышать со сцены «Старо­светских помещиков», «Тараса Буль-6у», «Тяжбу», «Шинель», «Утро дело­вого человека», «Разъезд после пред­ставления   новой   комедии»   в   исполнении самого Щепкина, «Повесть о капитане Копейккне» и «Лакейскую» в удивительно непосредственном чте­нии   Садовского. Пять литературных вечеров 1843 го­да — не только громадная веха в ис­тории русской эстрады. Это великое патриотическое дело Щепкина и Са­довского. И отзывы прессы и память современников именно так их и оце­нили. Это была жгучая, назревшая потребность русского общества. Еще одно окно в душном каземате ни­колаевской империи. И не случайно распахнул его революционер в ис­кусстве   Михаил   Семенович   Щепкин. Журнал «Москвитянин» очень вер­но указал на причину появления литературных чтений Щепкина: «В этих вечерах выражалось истинно художе­ственное направление нашего коми­ка, теснимое на сцене наплывом созданий эфемерных исчадий замор­ского водевиля. Ему нужно было поделиться с обществом своими за­душевными мыслями, своею любовью к произведениям высокого юмора, созданным духом творческим». Но­вым в этих вечерах было и то, что Щепкин и Садовский стали читать прозу на эстраде. В дивертисментах читались только стихи. Не случайно Мочалов, согласившийся участвовать в этих вечерах, но никогда не читав­ший прозы, выбрал «Чернеца» И.   Козлова.

В той же рецензии «Москвитянина» находим ценные для нас указания на манеру чтения Щепкиным произве­дений Гоголя: «Несмотря на то, что он был прикован к стулу, что руки его были связаны и в распоряжении осталась только голос и лицевые мускулы, мы, благодаря неподра­жаемой изобретательности автора и искусству чтеца, казалось, видели перед собой и Акакия Акакиевича, с трепетом приближающегося к порт­ному и потом с радостным биением сердца надевающего давно желан­ную шинель, и двух деловых людей, спорящих о том, была ли у Лукьяна Федосеевича пиковая семерка, и Бурдюкова, рассказывающего заве­щание своей тетушки...» Велико было значение этих вечеров в утверждении реализма на русской эстраде. Здесь еще нагляднее, чем в театре, видна была борьба Щеп­кина с рутинными приемами декла­мации с завываниями, с парадной искусственностью. Эта наглядность от­части и давала возможность современникам ставить Щепкина-чтеца, Щеп­кина-эстрадника выше Щепкина-ак­тера. «Будучи великолепным акте­ром, он был еще более неподражае­мым чтецом», — пишет в своей книге «Закулисная хроника» известный ак­тер А. Нильский. «Как это, может быть, ни покажется парадоксальным, я готов Щепкину-чтецу дать пред­почтение перед Щепкиным-акте­ром», — утверждает один из учени­ков Щепкина, П. Вейнберг. Он же красочно рассказывает об этой ре­волюции в чтении, совершенной Щепкиным:    «Стоило    Щепкину    прочесть только «Ворону и лисицу», да­же только две  строчки  из  нее:

«Голубушка,   как   хороша!
Ну, что за шейка, что за глазки!»

чтобы передо мною в полном смыс­ле слова открылся в этом отношении совершенно новый мир. В неопису­емое изумление повергла меня рез­кая противоположность этой читки всему тому, что слышал и чему меня учили до тех пор, — противополож­ность как в общем, то есть в тоне, манере, так и во всех частностях, например в только что упомянутых двух стихах, которые Михаил Семе­нович произносил совсем не приторно-сладковато, как произносят их все, даже хорошие чтецы, имея в ви­ду предшествующие слова: «И гово­рит так сладко, чуть дыша», — а сов­сем особенным, каким-то отрыви­стым, плутоватым тоном, в котором слышались и грубая лесть, и тайное, презрительное, насмешливое отноше­ние к глупой вороне, и страх, что эта ложь может обнаружиться прежде, чем цель в виде сыра будет достигнута». Эстрада помогла Щепкину лишний раз доказать, что он был «человек ломоносовской породы». Щепкин — первый комик Малого театра — пробует свои силы в амплуа первого Трагика. Он ставит и играет роль Ба­рона в «Скупом рыцаре» Пушкина. Критик театрального журнала «Пан­теон» (1853) писал, что в этой роли «Щепкин был выше, нежели во всех своих прежних ролях, выше всего, что только можно вообразить се­бе...». Кровь холодела в жилах от чтения им монолога Барона. И это чтение было отшлифовано ранее в эстрад­ных выступлениях. «Скупой» не удер­жался на сцене, но до конца своей жизни не расставался Щепкин-эст­радник с любимым творением Пуш­кина.

Эстрада, именно эстрада давала Щепкину возможность борьбы с жесточайшей николаевской цензурой. То, что запрещалось играть в театре, не возбранялось читать. И Щепкин ис­пользует   это. Через десять дней после запреще­ния первой комедии А. Н. Остров­ского «Свои люди — сочтемся» Щеп­кин вместе с автором и Садовским читает ее на большом традиционном вечере у М. П. Погодина. Тургенев в 1849 году специально для Щепкина пишет антикрепостни­ческую пьесу «Нахлебник». Третье отделение запрещает ее не только для представления, но и для печати. Щепкин пытается поставить ее в сво­ем домашнем спектакле. Безуспеш­но. Но Щелкин-чтец смело знакомит с запрещенной рукописью многочис­ленных   слушателей. Шевченко отдан в солдаты. Щеп­кин, великолепно изучивший украин­ский язык в своих ранних актерских скитаниях, своим удивительным чте­нием пропагандирует революционные стихи своего друга кобзаря. Особен­но любил Щепкин стихотворение: «Думи мои, думи, лихо меми з ва­ми». Едва успел Ф. Миллер перевести стихотворение «Труженик» немецко­го революционного поэта Фрейлиграта, как Щепкин, уловив его бунтар­ский дух, спешит ознакомить с ним публику. Можно только представить себе, как звучало это стихотворение на вечерах и в великосветских гости­ных, где большинство слушателей бы­ли владельцами крепостных крестьян, да еще в исполнении бывшего крепо­стного:

«Честь и слава всем трудам!
Честь тому, кто в  глубь земли
Тяжким  заступом копает,
Кто   трудами   для   семьи
Хлеб   насущный  добывает,
Кто  над  плугом  льет  свой   пот,
Кто   наемник   господина,
Кто   под  ношей  спину  гнет
Для  жены  своей, для  сына...».

Воспользовавшись      постановкой французской комедии «Жаккардов станок», Щепкин вложил это запре­щенное цензурой стихотворение в уста переплетчика Жаккарда. Щепкин почти в каждый свой лет­ний отпуск успевал показать искус­ство актера и чтеца во многих горо­дах. Он нес туда не только великие творения Пушкина и Гоголя, но и новую, щепкинскую манеру чтения, разрушал особенно цепко держав­шееся в провинции буффонадное чте­ние. Это было не декларативное, как нередко бывает сегодня, а конкрет­ное эстетическое воспитание русско­го    народа. Щепкин-эстрадник до конца своих дней сохранил изумительное мастерство чтеца, несмотря на ослабление знаменитой щепкинской памяти, о которой он говорил: «Память — моя специальность и мой самый лучший друг». Вот рассказ об одном из его последних выступлений И. Ф. Горбу­нова: «Раздались бурные восторженные аплодисменты и крики «браво!». Смолкло. Через несколько секунд аплодисменты повторяются, и опять молчание. Шумский   притворил   дверь.

— Господа,   со   стариком-то   столб­няк!  Молчит!  Забыл,  что  он  читает!.. Мгновенно     решили,    что    я  должен выйти на сцену и сказать ему первую строку     из     стихотворения     Миллера «Труженик»:

«Честь и слава всем трудам...» Я вышел и сам   растерялся.   Гробо­вое молчание. У старика голова нем­ного  тряслась   и    глаза   увлажнились слезами. «У русского царя в чертогах есть палата...» — произнес я ему тихо пер­вый стих Пушкина из «Полководца». Лицо великого драматического художника моментально прояснилось, приняло серьезное выражение, и он начал   торжественно...

При восторженных криках «бра­во!» и «bis!» старик сошел с эстра­ды, Я никогда в жизни не слыхал такого высокохудожественного чте­ния.

— Bis!..  Bis!..

«Честь и слава всем трудам...» — шепнул    я    ему.

— Спасибо,     голубчик!     Теперь     я сам    энаю... — тихо    проговорил     он, снова    вступая    на    сцену...
— Что  с  вами  сделалось? — обсту­пили  меня в кабинете.
— Не знаю. Не могу понять.
— Спасибо,  дружище! — заговорил вошедший       Михаил       Семенович. — Сердечное   спасибо.
— А    мы    решили    подсказать    вам «Труженика», — сказал   Шумский.
— А вот за это-то ему и спасибо, что подсказал «Полководца», его-то я и хотел читать и сегодня утром подготавливал. А ведь тебе, чай, на эстраду-то стыднее было выходить, чем    мне    стоять    на    ней.
 — Да  что  вы,  оробели,   что  ли? — сказал   с   усмешкой   П.   М.   Садовский. Старик    всхлипнул.
— Должно быть,  Пров,   на Пятницкое   читать   зовут».

Семидесятип яти летний Михаил Се­менович летом 1863 года поехал в Крым. По дороге он играет в про­винциальных театрах, а из Крыма, уже больной, сообщает, что «читает Гоголя  без  особой  усталости». Это была последняя гастрольная поездка М. С. Щепкина. В Ялте 11 августа 1863 года Щепкин скон­чался. Похоронен он был в Москве, на Пятницком кладбище. На памятнике из большого  белого  камня   надпись: «Михаилу Семеновичу Щепкину, Артисту и человеку».
 

Н. СВЕРЧКОВ

Журнал Советский цирк. Октябрь 1963 г.

оставить комментарий