Дебют

Я очень завидую авторам, которые читают свои произведения с эстрады. Должно быть, это очень приятно — видеть читателя перед собой, следить за его вниманием и непосредственно видеть, какое впечатление производят собственные строки на чужого человека.

— Это же так просто, — покровитель­ственно объяснял мне один из таких авторов, — наденьте фрак, заучите на­изусть какой-нибудь небольшой расска­зик и читайте. Не нужно только, чтобы очень длинно было.

С его точки зрения все обстояло дей­ствительно очень просто: выбрать корот­кий рассказ и надеть фрак. У меня было и то и другое, но я колебался до тех пор, пока наконец не попался, как молодой ерш, на удочку — на чье-то ласковое приглашение выступить на благотворительном концерте.

— Мы вставим вас между скрипачом и балетной артисткой,— предупредили меня.
— А это удобно? — немного опасливо осведомился я.
— А почему же? Один танцует, дру­гой читает, третий играет...
— С точки зрения разделения труда это, конечно, правильно; один человек не может одновременно играть на скрипке, танцевать характерным тавец и чи­тать вслух собственный рассказ. Только как это вдруг вылезти после скрипача, да еще перед танцами…
— Можете сначала.
— Ну да, тоже... Я кончу читать, а после меня скрипки да танцы... Убрали, дескать, лишнего человека, теперь и повеселиться можно.
— Ну, после можете читать.
— Тоже как-то неловко выйдет... Публика развеселится, будет еще хор балалаечников вызывать или цыганской певице хлопать, а тут я с рассказом вы­лезаю...
— Не знаем уж, право, как... Мы по­думаем.
— Прекрасно. И я подумаю.

Должно быть, ни та, ни другая сто­рона не думала. Иначе они не постави­ли бы меня четвертым номером, после цыганки и до итальянского баритона, а я вообще отказался бы, сославшись на любовь к одиночеству и возможную в этот день оттепель.

В артистической было весело и люд­но. Всякая комната, где до вечера могли уместиться только два старых шкафа и один сломанный диван, становится людной и веселой, когда в нее входят двенадцать исполнителей разных номе­ров и больше трех четвертей струнного оркестра, не считая инструментов.

— Вы что сегодня поете? — ласково спросила меня какая-то полная дама, пудрясь перед карманным зеркальцем.
— Сегодня ничего,— сдержанно от­ветил я
— Тогда бы ушли, голубчик,— тем же тоном бросила она, — для вас, музы­кантов, кажется, кажую-то отдельную комнату нашли.
— Я не музыкант, сударыня, — хму­ро возразил я
— Ну что это со мной,— весело рас­смеялась она, — всех сегодня путаю... Разговариваю с распорядителем, а ду­маю, что музыкант. Милый, принесите мне лимонада…
— Видите ли…
— Только холодного. Терпеть не могу, когда теплую бурду приносят...

Лимонад в буфете отпустили не­охотно.

— С антракта торговать начнем... Вам какого?
— Холодного. Мне с собой. Буфетчик сунул мне в руку мокрую бутылку и занялся каким-то очередным делом.
— У меня нет штопора...
— Что же вы тогда говорите, что с собой надо? Пейте здесь.
— Мне для артистки...
— Ну, это не моя обязанность. У меня свое платное...

Уломав его, я понес через публику стакан лимонада. С непривычки это было очень тяжело, тем более что по пути меня кто-то задержал и долго зака­зывал два бутерброда с копченой кол­басой, только, чтобы без жира, а масла побольше. В артистической дамы, которая пуд­рилась, уже не было.

— Это что у вас, лимонад? — спроси­ла девица, рассматривавшая сбоку ноты и пробовавшая голос. — Холодный?
— Холодный.
— Спасибо.

Из вежливости она не ткнула мне пустой стакан в руки с просьбой при­нести еще, а поставила его куда-то на футляр  мандолины.

— Этот лимонад не для вас,— с за­поздалой грустью сообщил я девице с нотами.
— Разве? — удивилась она, — ну все равно. Лимонаду вообще много.

Грудной голос дамы, пославшей меня за ним, выделялся откуда-то извне.

— Ну что за безобразие... Послала какого-то олуха за лимонадом, и до сих пор нет...

Я прислонился к косяку и стал ждать.

— А мы вас ищем-ищем, — весело подбежал распбрядитель,— вы только что приехали? Поздненько.
— Я давно. Я за лимонадом ходил.
— Что же вы мне не сказали, что хотите лимонада... Семен, принесите побыстрее...
— Мне не надо. Это дама просила...
— Ах, вы с дамой... Почему же вы не сказали? Я велю ее усадить в четвер...
— Не надо — она в артистической...
— В артистической посторонним нельзя...

Кто-то потянул его за рукав, и я остался один. Концерт уже начался, и меня два раза предупредил какой-то хмурый человек, что если я аккомпаниа­тор, то мне надо знать, что левая педаль у пианино работает плохо. Спасибо, что и такое достали, а если я недоволен, то должен об этом сказать Николаю Евгеньевичу.

— Между прочим, что вы будете читать? — спросил распорядитель, не­известно откуда вынырнув передо мной.
— У меня с собой тут есть кое-что... Вот один рассказик...

В кратких словах я передал ему со­держание рассказа об одном молодом человеке, который приехал на лето к родственникам, стал увлекаться природой, и что из этого вышло.

— Прекрасная вещица,— восторжен­но похвалил он, поглядывая на часы, — вы так наизусть ее и заучили?
— Ну где там, — добродушно улыб­нулся я,— это я вам фабулу только рас­сказал...
— Фабулу? — с ужасом переспросил он. — Это значит — в течение одиннадца­ти минут одну фабулу?
— Да, а что? Рассказ, если из него кое-что выбросить, займет каких-нибудь 40—50 минут.
— Ну что вы... Да разве же можно! — хрипло вырвалось у распорядителя.
— А  как же  повести публично чи­тают? — немного обиделся я. — Не могу же я выйти, сказать афоризм и уйти... Впрочем, у меня есть маленькая вещица. Действие происходит в аптеке...

— Прекрасная фабула, — вежливо со­гласился он, выслушав рассказ о веселом инциденте в аптеке.
— Это не фабула, а весь рассказ.
— Весь? — в голосе его послышалось смутное чувство опасности, — да это же на полторы минуты...
— Ну, хотите, я могу минуты две так на сцене постоять. Без разговора... Ру­ками что-нибудь там делать или стул передвигать...
— Так, так... — неопределенно произ­нес он.

Помирились мы на третьем рассказе.

Вышел я под громкие и восторжен­ные аплодисменты. До сих пор я решительно не знал, кому аплодировали — только что ушедшей цыганской певице, появившемуся в дверях зрительного зала итальянскому баритону или мне. Один из знакомых после этого вече­ра уверял, что мне, так как я очень похож на одного популярного артиста, которого публика любит и всегда ра­достно встречает. Кажется, это было самое правильное толкование одобрения и радости, высказанных публикой.

Я поклонился и стал читать. По-моему, это был очень веселый и милый рассказ, способный вызвать улыбку даже у волка из провинциального зве­ринца, но публика слушала его сосре­доточенно и молча, как исповедь спасенного самоубийцы. Из задних рядов стали выделяться какие-то голоса. Я прислушался; безусловно, они относились именно ко мне, а не к тому, что я читал:

— Громче...
— Ничего не слышно —
— Погромче...

По-видимому, эти люди думали, что у каждого автора голос, как у крючни­ка, если они надеялись услышать что-нибудь из самых отдаленных  дебрей хоров. Я стал читать громче, но им оконча­тельно пришлось по вкусу это публич­ное препирательство со мной, и голоса еще решительнее заявили:

— Ничего не слышно.

Передо мной встала решительная дилемма: или начать выкрикивать каж­дое слово с таким расчетом, чтобы его услышали даже извозчики, зябко дожидавшиеся у подъезда, или уехать домой и развивать голос для следующего вы­ступления в концертной программе. Я выбрал среднее: бросил всякую интонацию и логические ударения и стал читать еще громче. В жизни таким тоном я разговариваю только летом на даче, когда, перегнувшись из окна, на­чинаю убеждать пастуха, чтобы он про­гнал коров дальше от моей террасы.

Публике понравилось это больше. В паузах многие даже смеялись, мешая соседям внимательно искать в програм­ме, какой номер будет дальше. Помню, что я сумел прочесть рассказ только до половины, внезапно раскла­нялся и быстро проскочил в артистиче­скую. Публика аплодировала.

— Это мне? — радостно-возбужденно спросил я даму, посылавшую меня за лимонадом.
— Разве вы уже закончили? — встре­вожилась она, хватая ноты.
— Да...
— Что же я скрипку не слышала... Должно быть, под сурдинку играли?
— Я не скрипач, — сурово заметил я,— я юморист. У меня и книги свои есть.
— А, юморист, — разочарованно про­изнесла она. — Ну, так это вам хлопают.

Я потихоньку спустился вниз, одел­ся и уехал. Больше я не буду выступать на кон­цертах. Разве только в большом хоре, где можно постоять сзади и дипломати­чески раскрыть рот, когда услышишь, что рядом громко запели...
 

АРК. БУХОВ

Журнал Советский цирк. Май 1968 г.

оставить комментарий