Два Милоша Хакена

Больше двух недель длился в Бухаресте III Между­народный фестиваль театров кукол. Немалое место (да и немало мест) заняли на этом конкурсе артисты эстрады.

Члены международного жюри, неодобрительно отзывавшиеся подчас не только о «засилии» фестиваля эстрадой, но и об излишней «эстрадности» многих театральных спек­таклей, «вынуждены» были присудить им несколько пре­мий. Аплодисментами встретили участники заключительного вечера фестиваля решение жюри о присуждении премий: «За лучшее сольное выступление» — мастеру французской эстрады Жилю, «За техническую изобретательность» — из­вестному французскому артисту и путешественнику Филип­пу Жанти, «За исполнительское мастерство» — чехословац­кому кукольнику Милошу Хакену.

Разные пути привели на эстраду этих — таких не похо­жих друг на друга — людей. Стремление показать детям настоящее искусство, борьба с сентиментально-фальшивы­ми, дидактическими спектаклями для малышей сделали Жиля большим артистом, умным, изобретательным режис­сером. Четырехлетние поиски по всем странам света мате­риалов о развитии театра кукол помогли организатору знаменитой «Экспедиции Александр» — Филиппу Жанти остановиться на окончательном выборе профессии: исследователь стал артистом. Милош Хакен — кукольник по про­фессии и, как говорят, по опыту работы. Он признанный мастер одного из известнейших чешских театров «S+Н»— Спейбла и Гурвинека. Артистом эстрады Хакен стал потому, что сегодняшний кукольный театр не дает ему достаточно глубокого и острого репертуара. Однако, как показал фе­стиваль, сам художник еще не нашел себя, не определил до конца своей гражданственной позиции в искусстве. Во­круг двух эстрадных номеров пражского кукольника раз­горелось особенно много творческих споров.

О том, какое впечатление произвел Милош Хакен на участников III Международного фестиваля, мы попросили рассказать члена советской делегации, кандидата искус­ствоведения Наталью Смирнову. У Милоша Хакена давно сложилась добрая театральная слава, виртуоз-марионеточник. Настоящий актер. Любит эксперименты. На III Международном фестивале он поя­вился, как артист эстрады. Показал всего два номера — два небольших эстрадных спектакля. Изысканной, придирчивой публике театрального фести­валя угодить было не просто. Но Хакен покорил всех сра­зу: и сценической свободой, и недюжинным актерским обаянием, и какой-то полудетской застенчивостью, какая бывает у настоящих художников. Знатоки кукольного дела тотчас оценили его волшебные руки и дар властвовать над людьми. Он овладел зрительным залом легко и быстро. В каждом его жесте, даже повороте головы чувствовалась особая, по-мужски строгая грация. Пантомима, которую по­казывал артист, развивалась с четкой логической последовательностью. Энергичный напор мысли, собранной, дина­мично и властно выраженной... Еще не кончился номер, а всем вдруг стало ясно: в мире кукольной эстрады открыт новый талант! И вместе с ним в искусство пришла новая тема, появился необычный почерк по-новому выраженно­го, безупречного мастерства.

Замечу (это очень важно), что в среде кукольников ред­ко даются высокие оценки. Много «средних», меньше «хо­роших», почти нет «отличных». Наивысшую оценку за три десятилетия получили только три артиста, Сергей Образ­цов, который впервые в мире увлекательно и талантливо рассказал о людях — смешном, трогательном и трагичном в их жизни — при помощи кукол, а то и «неодетых» рук с двумя полированными шариками на пальцах. Ив Жоли — парижанин, коммунист, который еще в немецком концла­гере научился рассказывать о людских заботах и чаяниях, имея в распоряжении несколько палочек и клочков бума­ги. Это трагедийный талант: он и сегодня с помощью палок, бумаги и зонтиков повествует со сцены печальные истории о горькой судьбе маленького человека, затерянного в боль­шом мире зла и несправедливости. Сергея Образцова ку­кольники «титуловали» еще в тридцатые годы, Ива Жоли — в сороковые. В пятидесятые годы к ним присоединился Альбрехт   Розер. Он вышел с куклой-марионеткой на открытую эстраду, и в маленьких, внешне беззлобных, но с внутренним сатирическим накалом миниатюрах откровен­но рассказал о жизни все, что знал. Его кукольные герои из Федеральной Германии отнюдь не жаловались зрителю, но зритель догадывался, что живется им очень худо. Куклы Розера взывали к человеческой совести.

И вот Милош Хакен, который вывел на эстраду еще од­ного нового, значительного героя... Впрочем, все так бы и решили, если бы первый номер артиста оказался единст­венным на фестивале. Но Хакен появился на эстраде вновь. Теперь у него было три партнера: актриса Клара Хакенова и две куклы. И во втором номере по-прежнему покоряла сцениче­ская свобода Милоша Хакена, его недюжинное актерское обаяние... Осталась даже мягкая застенчивость. И в то же время ушло что-то важное. Словно чья-то злая рука обор­вала незримый контактный провод между артистом и залом. На сцене стоял Милош Хакен. Это был он, и его там не было. Художник растворился. На сцене был ловкий и равнодушный ремесленник. Упала звезда. Король оказался нищим. Безнадежно нищим духовно. Во втором номере Милоша Хакена, по-своему изящно, мастерски сделанном, тоже присутствовала своего рода талантливость. Но она не распространялась дальше умелой подделки, имитационной похожести на искусство. Я не хочу быть голословной. Взгляните на фотографии. А я попытаюсь с максимально доступной мне ясностью и точностью рассказать о том, что произошло в тот странный вечер, когда мы присутствовали при восхождении и одно­временно падении большого артиста.

Начну с первого номера, в котором Милош Хакен был и остается подлинно большим артистом. Название его «Аре­станты». На сцену вышли двое: человек в полосатом облачении узника и человечек — пародия на него. Шли рядом. Оста­новились.  Маленький — опрокинутое  отражение большого: у одного на груди номер «69», у другого — «96». Они буд­то бы и не имеют отношения друг к другу. И в то же вре­мя маленький—словно тень большого. Человек выжидает. Он готовится к чему-то очень важному. Решительному. Он рвется на свободу. И сознает опасность побега.

Человек и человечек -  Милоша Хакена

Лязг металла. Человек вздрогнул... И. будто осенний ветер налетел на малыша. Он трепещет, едва держится на ногах от страха. Большой замер. Потом решился. Ма­ленький оцепенел и отступил. В руках большого напильник. Жутко начать. Потом работа поглощает. Завизжал напиль­ник. Вперед — назад. Раз-два. Десять. Двадцать... Как оглу­шительны звуки и как торопливо нетерпение. Снова при­ступ страха. Оба замерли. Лихорадка испуга. Обошлось. И снова — двадцать, сорок, сто движений вперед — назад... Человек выпилил замок. Лицо его меняется: обострены черты. В глазах уже нет страха. Человек почти свободен. А круглые глупые глаза человечка по-прежнему смотрят тупо и вопросительно. Что такое свобода? Человек должен ему ответить. Секунду он размышляет. Потом поднимает маленького человечка и сминает его. И уже нет вопросов, нет мелкого двойника, нет этого — отделившегося и мате­риализованного страха, угодничества перед жизнью. Ниче­го этого нет. Есть уверенность и свобода!

В поединке боролись двое: человек и человечек. Артист и кукла. Они стояли рядом. И шли как будто рядом. Но каждый  жил   по-своему. Вы с напряжением следите за ходом событий. Вам и в голову не приходит, что маленький — кукла-марионетка, а в руках у большого — нити, управляющие этой куклой. Человек ни разу не обнаружил зависимости куклы от себя. Напротив. Он пилил (не было ни двери, ни замка, ни на­пильника — только руки, негромкий звук, да наше вообра­жение). Маленький смотрел на него и реагировал: удив­лялся, боялся, ждал. Человек, отвернувшись от куклы, все энергичнее работал. Активнее реагировала и кукла. Но не было в их движениях и намека на синхронность: у каждого свой ритм, свой стиль, свои манеры.

А как же вага? Ведь в руках у артиста должна быть ва­га— инструмент для управления нитями куклы. Я не боюсь показаться профаном — ваги я не заметила! Словно ее и не было вовсе. Виделись: напильник, замок, ручка двери. А ваги не было. Так филигранна, так мастерски отточена была эта поразительная сцена. Люди в зале волновались. Некоторые смеялись, кое-кто утирал слезы. Многие увидели в этом номере не только тюремного узника. Тема освобождения человека трактова­лась артистом свободно, даже полифонично. Освобожде­ние физическое необходимо, если над человеком властвует чужая воля — он в тюрьме. Но решает прежде всего, всегда и во всем — освобождение духовное. Об этом умно, талантливо и отнюдь не назойливо напоминал нам Милош Хакен.

Он и она  - Милоша Хакена

Во втором номере все было наоборот. Взгляните на снимок. И вы поймете, как появился Он и как возникла Она. Оба в меру милы, почти элегантны. И оба — никакие. У нее на поводке белый пудель, у него — черный. Псы тянутся друг к Другу. Люди тоже. (Название всему этому «Торже­ство любви».) Псы бесцеремонны. Люди некоторое время жеманятся и... застывают в поцелуе. Юмора в этом номере нет. Все делается всерьез. А зритель остается ко всему этому равнодушен. Мастерство во втором номере, повторяю, было очень высоким.

И поражало оно здесь, может быть, больше. По­тому, что в «Арестантах» мы даже не замечали этого ве­ликолепного мастерства, не думали о кукле. А тут с интересом разглядывали собак, прикидывая, из какого мате­риала они сделаны. Удивлялись тому, как хитро управляют собаками люди, и радовались, когда улавливали мягкие, чуть заметные движения их рук. И мы не виноваты — это артисты втянули нас в такое недостойное занятие. Было досадно.

И все-таки, мне думается, можно надеяться, что у побе­дителя фестиваля Милоша Хакена окрепнет свой голос. Он непременно найдет и утвердит себя в главной челове­ческой теме.
 

НАТАЛЬЯ СМИРНОВА

Журнал Советский цирк. Декабрь 1965 г.

оставить комментарий