Эстрада - искусство или обслуживание

Полемические заметки

В ТРАДИЦИИ ПОБЕДОНОСИКОВА

Прошедший 1966 год может в неко­тором роде считаться знаменатель­ной вехой для эстрады и цирка. В этом году они наконец признаны в качество   искусства.

Конечно, едва ли кто из нас, зрите­лей, и сомневался, что эстрада и цирк — это именно искусство. Но одно дело — зритель, а другое — эстетическая мысль... Как подчеркивает В. Ванслов в недавно вышедшей книжке «Всесторон­нее развитие личности и виды искусст­ва» *, эстрада и цирк «не фигурируют ни в одной из попыток обзора системы искусств в нашей эстетике».

В. Ванслову же принадлежит и за­слуга решительного признания эстрады и цирка «художественной деятель­ностью». Высоко ценя эту эстетическую ини­циативу, чувствуешь, однако, потреб­ность поспорить насчет того, на каких правах зачислены эстрада и цирк в се­мейство муз. «Развлекательными искусствами»

именует эстетик эстраду и цирк. И тут же добавляет: «Этого слова не надо бо­яться. Развлекательное искусство — не значит пустое, безыдейное, бессодержа­тельное, низкопробное, пошлое. Такое понимание развлекательности свойст­венно лишь буржуазному искусству. В нашем же искусстве развлекатель­ность не противоречит ни содержатель­ности, ни хорошему вкусу, а, наоборот, предполагает их. Она присуща искусст­ву, которое предназначается для отдыха людей, для отвлечения их от забот и создания у них хорошего, жизнерадост­ного тонуса, праздничного настроения. И в этом нет ничего зазорного, ибо, раз­влекая и веселя людей, подлинное ис­кусство «легкого жанра» в то же время наталкивает их на хорошие мысли, вну­шает добрые чувства...»

На первый взгляд доводы как дово­ды. Тем более, что эстетик сердито предостерегает инакомыслящих: «Отрицать определяющее значение развлекатель­ной функции в искусствах эстрады и цирка — значит становиться на позиции ханжества...»

Однако, преодолев страх перед этой ужасной угрозой, вдруг вспоминаешь, что уже слышал нечто очень похожее. Приоритет тут явно принадлежит По-бедоносикову из «Бани» Маяковского. «Вы должны мне ласкать ухо, а не будоражить, ваше дело ласкать глаз, а не будоражить... Мы хотим отдохнуть...» — требует Главначпупс от ре­жиссера. Стоит процитировать и высказывания Мезальянсовой из той же ко­медии; «Искусство должно отображать жизнь, красивую жизнь красивых жи­вых людей. Покажите нам красивых живчиков на красивых ландшафтах и вообще буржуазное разложение. Даже, если это нужно для агитации, то и танец живота». Как видим, задолго до В. Ванслова Мезальянсова предусмат­ривает развлекательность, не противоре­чащую содержательности.

Оригинальность В. Ванслова, собст­венно, только в том, что, в отличие от упомянутых лиц, предъявлявших такие требования искусству вообще, он хочет придать развлекательную функцию лишь эстраде и цирку. Насчет цирка позволю себе не по­лемизировать. Настолько, по-моему, самоочевидно, что сильнейшие, острей­шие, чрезвычайные впечатления арены очень уж далеки от того уровня пере­живаний, который соответствует слову «развлечение». К тому же суждения В. Ванслова о цирке как-то сбивчивы. Он то заявляет, что «цирк как целое является особым видом искусства», то утверждает, будто такие — ведущие! — жанры, как акробатика и эквилибристи­ка, находятся «на границе между искусством и не искусством» (хотя — лю­бопытно заметить — автор именует впол­не искусством чревовещание).

Но заинтересуемся: на каком основа­нии «развлекательность» провозглашает­ся самым главным на эстраде? Оказы­вается, лишь на одном основании. А именно — на почве уверенности В. Ванслова, что «трагические, философские или глубоко проблемные произве­дения здесь невозможны». Но разве лучшие из номеров Райкина не являются глубокопроблемными? Разве не полны философского смысла куклы Образцова? Не трагедийны пан­томимы Марсо и песни Пиаф? А кто дерзнет сказать, будто искусство Шульженко не захватывает высоким драма­тизмом? Я думаю, можно приводить много таких примеров, наглядно дока­зывающих, что гамма художественных возможностей на эстраде ничуть не бед­нее, чем где бы то ни было. 

ОДНО ИСКУССТВО ИЛИ «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ИСКУССТВ»

Почему же — вопреки очевиднейшим фактам — сводит эстетик эстраду к развлекательности? Потому что стремится определить эстраду как осо­бое искусство и установить его отличия от других искусств. Но даже если эстрада и впрямь была бы одним особым искусством, то и тогда оно не могло бы характеризоваться эпи­тетом «развлекательное». Специфика разных искусств определяется не тако­го рода качествами, не в том состоит, что одно — серьезное, другое — развле­кательное.

А главное, эстрада и не является од­ним искусством. Мыслимо ли назвать одним и тем же искусством выступление жонглера и лирического певца, кукольника и исполнителя народных песен, акробата и мастера художественного чтения? На эстраде как раз чрезвычай­но разные искусства. И не в том ли особая для нас ценность эстрадных про­грамм, что они — своего рода «краткая энциклопедия искусств»?

Пение, танец, художественное слово, музыка по-иному предстают на эстраде, чем в театре. Вот, например, народная песня. Она вечно вдохновляет компози­торов, она может окрасить собой музы­ку оперы, прозвучать в устах действу­ющих лиц. Но развернуться сполна, как самостоятельное искусство, в пределах оперного спектакля она, конечно, не мо­жет. Эстрада и оказывается тем местом, где народная песня звучит во всей своей самоценности и многоцветности. То же можно сказать и о танце. И о всех дру­гих искусствах и жанрах. На эстраде предстает не какое-то особое «эстрад­ное» искусство, а просто все то, чрез­вычайно многое, что есть в сценическом искусстве, кроме балетного, оперного и драматического театра.

Рискованно, на мой взгляд, утверж­дать, подобно В. Ванслову, что у эстрадного певца «должны быть особые свой­ства и в голосе и в манере исполнения». Ведь так можно договориться и до того, что пресловутые «шептуны», уме­ющие лишь нараспев наговаривать в микрофон, наиболее «эстрадны», а, ска­жем, такая певица, как Людмила Зыки­на, «не эстрадна»...

Специфика эстрады в другом. Худо­жественная задача каждого из искусств чрезвычайно обостряется на эстраде, где, скажем, певец выступает только как пе­вец, без той драматической игры, какая необходима ему в опере, и где внимание зрителя всецело сосредоточено на нем, не переходит, как в опере, к другим действующим лицам и к событиям сю­жета. На фоне гладкого задника, в аске­тической пустоте эстрадной площадки особенно заметны любая фальшь, любое снижение мастерства, любая попытка подыгрываться к публике.

Наша современная эстрада очень строга, высоковзыскательна ко всем искусствам и жанрам. Мнение же В. Ванслова о «развлекательности» как глав­ном на эстраде уводит нас к тем вре­менам, когда развлекательность в самом деле была единственным законом эстрадных подмостков. Но не к чести искусства, не на пользу ему...

ДВЕ СПЕЦИФИКИ

Лет сто назад в московском саду «Эрмитаж» на одной эстраде играл лучший тогда в Европе оркестр Гунгля и пел хор цыган, а на другой «показывалась» и танцевала «знамени­тая Юлия Пастрана — женщина с боро­дой».

На праздничных гуляньях в одних балаганах демонстрировались «чудовища», «дикие люди, обросшие мхом» и да­же недавно пойманная в Атлантическом океане «сирена», а также теленок о двух головах, «мумия египетского царя-фа­раона» и «человек с железным желуд­ком», выпивающий рюмку скипидара или керосина и закусывающий этой же рюмкой, разгрызая ее зубами. А в дру­гих балаганах после основной лубочной пьесы были «дивертисменты»: выступа­ли танцовщицы, плясуны, акробаты, рассказчики, куплетисты, фокусники, русский хор песенников.

Вот в эти времена эстрада действи­тельно имела исключительно развлека­тельную функцию. Плясуны и песенни­ки шли в одном ряду с двухголовым теленком или какой-нибудь там «сире­ной». На Западе и до сих пор эстрада чаще всего играет «прикладную» роль, служит развлечению посетителей рестора­нов, ночных клубов, кабаре.

Свои «кабаре» были и в стародавней Москве в виде трактиров, где играла музыка и пели песенники. Там, где пи­ли, ели, курили, толковали и галдели о своих делах, шумно входили и выходи­ли, там артист должен был быть крикливым в исполнении, развязным, при­норавливающимся к атмосфере и наст­роению. Условия балагана, кабаре, а то и попросту кабака в течение долгого времени вырабатывали соответствую­щий стиль, манеру эстрадного выступ-. ления, изобилующего дешевыми эффек­тами, заигрыванием с публикой, всяче­ской пошлостью. Было бы странно счи­тать этот стиль — или его пережитки — вековечной и неотъемлемой особенно­стью искусства на эстраде.

Но даже в стародавние времена «раз­влекательная функция» порой уступала на эстраде место иным качествам. Вот, например, что рассказывает современ­ник о «славившемся   в   Москве   Осипе Кольцове — идеале русских песенни­ков», певшем в трактире на Немецком рынке. «Он со всей страстью отдавался песне, оттого-то она так и пелась у него и лилась в русскую душу». В таких случаях чудо искусства, преодолеваю­щего обстановку, превращало трактир в концертный зал, а трактирных завсегдатаев — в завороженных   слушателей.

Стоит, кстати, вспомнить и слова Эдит Пиаф. Она и начинала на подмо­стках кабаре и в дальнейшем работала главным образом на этих наиболее распространенных в ее стране площадках для выступления неоперного певца. Но с самого начала Пиаф избрала своим художественным девизом «никогда не делать уступок зрителю»г отказалась низводить искусство до «развлекатель­ной функции». Она пишет в своих вос­поминаниях: «Надо уметь устоять — а это дается нелегко — перед соблазном добиться успеха самым легким путем, то есть перед соблазном уступить зрите­лю... Будьте осторожны! Где начинают­ся уступки — известно, но неизвестно, куда они могут вас завести... Даже если меня не слушают, я никогда не согла­шусь ради того, чтобы привлечь внима­ние зрителей, прибегнуть к хитрости, которая может меня унизить в собствен­ных глазах, а в дальнейшем — ив их тоже... Я против подмигивания с видом соучастника, против всяких трюков, це­ной которых покупаются аплодисменты, хотя ими нечего особенно гордиться».

Наши эстрадные театры равноправ­ны с театрами оперы и балета, драматическими театрами. Давно нет на нашей эстраде такой «специфики», как груст­ная необходимость подлаживаться к вкусам и настроению завсегдатаев ка­баре и кафе-шантана. Но соблазн успе­ха самым легким путем, путем уступок зрителю   остается.

И тут, может быть, самая главная причина — почему хочется всячески оспорить мнение о развлекательности как главной сути эстрады, не оспаривая, понятно, значения самого этого каче­ства.

К ВОПРОСУ О ПОШЛОСТИ

Странное это слово — пошлость! Мы легко произносим его. Но, попробо­вав уточнить, что, собственно, при этом подразумевается, замечаем, что это далеко не просто.

В трудах по эстетике немного ясно­сти на сей счет. Эстетики исключитель­но сосредоточены на Прекрасном и как бы считают недостойным снизойти до научного анализа такого досадного яв­ления, как пошлость. В лучшем случае они уделяют страничку-другую или да­же несколько строк упоминанию о том, что еще встречаются пошлые, дурные вкусы и что надо их изживать.

Тут нас опять привлекают высказы­вания В. Ванслова. Но уже в другой книге, которая вышла в том же 1966 го­ду, в учебном пособии «Марксистско-ленинская эстетика», созданном в На­учно-исследовательском институте теории и истории изобразительных искусств Академии художеств СССР. Здесь В. Вансловым написана глава «Эстети­ческое воспитание в период развернуто­го строительства коммунизма», в кото­рой — по обыкновению эстетиков — не­сколько абзацев посвящено проблеме «пошлого, дурного вкуса».

С недоумением читаешь здесь, что от проявлений пошлого, дурного вкуса «необычайно страдают массовые музы­кальные жанры, оперетта, эстрада, цирк». И так как о проявлениях пошло­сти в других искусствах (кроме декора­тивно-прикладного) речи тут нет, соз­дается впечатление, будто другие искус­ства или застрахованы от пошлости, или она предстает в них в норме «обычайной», не вызывающей беспокойства...

С этим, конечно же, трудно согла­ситься. Пошлость не распределяется по видам и жанрам: в таком-то — заведо­мо больше, в таком-то — поменьше... Я думаю, всем нам случалось встречать­ся с пошлостью и в романах, и в стихах, и в живописи, и в фильмах, и в пьесах. И сравнительная статистика тут едва ли возможна. Но, вероятно, можно утверж­дать, что пошлость проявляется в раз­ных искусствах по-своему: иначе, ска­жем, в опере, чем в приключенческом фильме, чем в лирических стихах. Мож­но предположить, что и на эстраде пош­лость предстает в обличье своеобразном.

И тут любопытно сопоставить выска­зывания В. Ванслова в данном учебнике и в той книге, с которой мы начали. Здесь он выступает борцом против пошлости на эстраде. Там — борцом за раз­влекательность эстрады. При таком сопоставлении невольно возникает мысль: а не имеет ли в виду эстетик бороться с пошлостью на эстра­де путем нагнетения развлекательности? В. Ванслов характеризует развлека­тельность как средство «отвлечения от забот». Однако весь вопрос в том, кого и от каких забот отвлекать?

Одну и ту же эстрадную программу смотрят десятки, а то и сотни тысяч зрителей. Каждый из них — индивиду­альность,    неповторимая    личность,    со своей особенной судьбой. У каждого свои заботы: у кого мелкие, у кого боль­шие. Одного заботит насморк, другого — проблема бесконечности Вселенной. Один поссорился с тещей, другой всту­пил в борьбу с начальником-консерва­тором, отстаивая новое в науке или на производстве. Один размышляет полу­чить выигрыш в денежно-вещевой ло­терее натурой или наличными, другой поглощен заботами о том, чтобы его ученики по-настоящему полюбили худо­жественную литературу. И так далее, без предела.

В душах многих тысяч зрителей представлены едва ли не все человече­ские заботы, какие только есть в жизни. Значит, отвлечь всех этих людей от бес­предельного разнообразия их забот? Но ведь это значит отвлечь зрительный зал от всего, что есть животрепещущего и волнующего в современной реальности. Для этого и эстрадная программа долж­на быть отвлечена от каких-либо забот современности. Возможно ли это? И нужно ли?..

Пожалуй, наиболее глубокую харак­теристику пошлости и пошлого мы находим в знаменитом словаре Даля. Лю­бопытно: когда-то слово «пошлый» име­ло — как это нам теперь ни странно — смысл положительный, означая: «дав­ний, стародавний, что исстари ведется, старинный, древний, иепоконный». Сло­вом, то, что «пошло», «повелось». Но ко временам Даля слово «пошлый» давно уже значило: «избитый, общеизвестный и надокучивший, вышедший из обычая, неприличный, почитаемый грубым, про­стым, низким, подлым, площадным, вульгарный, тривиальный». Примечательно: все свойства пошло­го, перечисляемые Далем, как раз противостоят подлинным заботам человека. Заботы потому и заботы, что возникают перед сложностями, трудностями, не­обычным. Кто заботится о чем-то «из­битом», «общеизвестном»? Кто сосредо­точен на «неприличном», «вульгарном»?

И для артиста отвлекать от забот — не значит ли это погружать зрителей в сферу «избитого, общеизвестного», «не­приличного, вульгарного»? Не так ли, кстати, и поступают исполнители, обу­реваемые стремлением прежде всего и во что бы то ни стало «развлекать»? Шуточки «с бородой» — перелицован­ные, перекомбинированные... Остроты вокруг таких «вечных тем», как воз­раст, времена года, естественные отправ­ления... «Сезонная» лирика — воспева­ние весенней «капели», осенних «пада­ющих листьев»... Каламбуры и двусмыс­ленности «около секса»... Демонстрация манер и исполнения — или хлыщевато-«салонных» или развязновульгарных. И так далее.

Было бы грубой ошибкой противопо­ставлять «развлекательное» искусство какому-то «скучному» и «неинтересно­му»... Давно и справедливо сказано: все искусства и жанры хороши, кроме скуч­ного. Высокая увлекательность — не­пременное свдй#во любого подлинного произведения искусства. Что же касает­ся развлекательности, то и она возникает в подлинном искусстве, но как резуль­тат творчества, а не его цель.

Уместно еще и еще раз подчеркнуть прописную, пожалуй, истину — и на эстраде искусство должно оставаться искусством, должно быть способно «гла­голом жечь сердца людей», «ударить по сердцам с неведомою силой».

Статья публикуется в порядке обсуждения

Фотокорреспондент Ю. Зенкович побывал в Государ­ственном институте театрального искусства им. А. В. Луначарского, когда там впервые проходили экзамены на курсе режиссеров цирка. На снимке: студенты-заочники, артисты цирка (слева направо): М. Иванов, И. Бойков, В. Ярославцев, А. Арнаутов получают экзаменационные билеты у преподавателя по основам марксизма-ленинизма Б. Эренфельда. На созданном в начале нынешнего учебного года курсе режиссеров манежа учится двадцать артистов, в том числе В. Суркова, Л. Ермолаева, И. Кио, В. Анохин, В. Аверьянов и другие.

ВАДИМ НАЗАРЕНКО

Журнал Советский цирк. Май 1967 г.

оставить комментарий