Феномен Бардиана

Меня всегда удивляло его доскональное знание конвейера, осведомленность в творческих делах самых, казалось бы, неприметных артистов. Цирк он знал не по сводкам, не по докладным запискам отделов, а по личным впечатлениям. Посмотрев вечером программу периферийного стационара (выезды на места бывали часто), он начинал следующий день с того, что принимал ее участников. Время не ограничивалось, каждый высказывал все, что наболело. Был, помню, случай в Минске, когда беседы с артистами так затянулись, что не осталось времени для обстоятельного разговора с директором цирка. «Ничего, — успокоил его на перроне вокзала Бардиан, — вам со мной встретиться проще, чем им: в кои-то веки сумеют они выбраться в Москву».

Встречи с управляющим помогали людям не только оперативно, без проволочек решить насущные вопросы. Для многих это была счастливая возможность, может быть, впервые получить квалифицированную оценку своего номера. Критические замечания Бардиана всегда были обоснованы и подкреплены конкретными доводами, продиктованы желанием помочь человеку сделать больше и лучше, чем он сделал до сих пор. И люди цирка, в том числе и мастера старшего поколения, прислушивались к мнению руководителя главка верили его суждениям и оценкам.

Профессиональное знание циркового искусства — откуда оно пришло к бывшему полковнику? И что помогло ему так быстро и надолго завоевать авторитет у артистов цирка? Об этом хорошо сказал когда-то Юрий Никулин: «Бардиан никогда напрасно не обнадеживал людей, редко что-нибудь обещал. А если обещал, то делал. И еще мне понравилось, что он как-то сразу, и притом очень заинтересованно, стал вникать в наши дела. На собраниях больше слушал, чем говорил, советовался с людьми, умел вызвать их на откровенный разговор. А уж коли выступал, то выступал немногословно, конкретно, по существу. Короче говоря, Феодосий Георгиевич очень скоро стал «цирковым человеком», глубоко, профессионально разбирающимся в проблемах и специфике нашего искусства. Авторитет управляющего еще более возрос и окреп, когда все убедились в его безукоризненной честности, доброжелательности, принципиальности».

Была, мне думается, еще одна причина, которая помогла армейскому политработнику, в прошлом педагогу и директору школы, так быстро найти себя в цирковом мире. Бардиан не принадлежал к тем «выдвиженцам» застойных лет, которых, как говорил Райкин, сначала «бросали на дрова, а потом — на искусство». Всю свою жизнь он любил искусство, тянулся к нему, хорошо знал литературу, музыку. С улыбкой вспоминает Феодосий Георгиевич о далекой юношеской поре, когда на сцене любительского театра (им же, кстати, и организованного) пел партию Бога Саваофа в оперетте «На Страшном суде», играл графа в «Медвежьей свадьбе» А. Луначарского. Перед войной он руководил новосибирским областным отделом искусства. Да и в послевоенные годы его связь с профессиональным искусством не оборвалась — ведал репертуаром армейских ансамблей, работал в тесном контакте с ведущими композиторами и поэтами. Так что проблемы художественного творчества всегда были близки Бардиану, и это во многом предопределило его становление как руководителя циркового главка.

Валентин Иванович Филатов однажды заметил в нашем с ним разговоре о Бардиане: «Он был самостоятельным директором, не ждал указаний сверху, действовал так, как считал нужным». Самостоятельный директор — лучше, мне кажется, о Бардиане не скажешь! Насколько я знаю Феодосия Георгиевича, он не лебезил перед начальством, никогда не уходил от ответственности и не перекладывал ее на других, умел, когда в этом была необходимость, отстоять свое мнение в самых, что называется, высоких инстанциях.

Мне вспоминаются коллегии Министерства культуры СССР, которые проводила тогдашний министр Е. Фурцева. Екатерина Алексеевна была, как известно, человеком крутого нрава, ее раздражало, когда кто-то не соглашался с ней, не разделял ее точку зрения. На моей памяти только два человека отваживались возражать своенравному министру — темпераментно-взрывной Николай Павлович Смирнов-Сокольский, чьи выступления на коллегии напоминали его хлесткие эстрадные фельетоны, и невозмутимо-спокойный, ироничный Бардиан. В словесный бой они шли с открытым забралом, говорили то, что думали. И нередко бывало так (впрочем, «нередко» — это явное преувеличение, лучше сказать: «бывало так»), что в своем заключительном слове Фурцева соглашалась с ними, признавала обоснованность их доводов и возражений.

Я не буду повторять такие общеизвестные вещи, что при Бардиане наш цирк вышел на международную арену (об этом Феодосий Георгиевич написал потом книгу «Советский цирк на пяти континентах»), что при нем началось и развернулось невиданное доселе строительство цирковых стационаров. Правда, последнее время все чаще стали поговаривать о том, что Бардиан «понастроил» слишком много цирков и что пустуют они только потому, что их много. Не ставя перед собой целью «реабилитировать» Бардиана (да и вряд ли он нуждается в такой «реабилитации»), позволю себе коротко высказать некоторые соображения.

Во-первых, новые цирки строили не по велению и хотению Бардиана — были на сей счет специальные постановления правительства, настоятельные просьбы руководителей областей и республик. Но это так, к слову... Существеннее другое: в начале 70-х годов, когда Бардиан уходил из главка и большинство новых стационаров уже были сданы в эксплуатацию, цирки не пустовали так, как они пустуют сегодня.

Только ли в «перепроизводстве» манежей дело? Не думаю. Мы словно не замечаем или замечаем, но не говорим об этом в полный голос, не бьем тревогу по поводу того, что цирк наш переживает ныне кризисную ситуацию, утрачивает свои высокие творческие позиции. Люди не ходят на представления периферийных цирков потому, что они неинтересны, что жонглеров и джигитов, выступавших вчера, зачастую не отличишь от жонглеров и джигитов, которые приедут завтра. Премии на международных конкурсах — это, конечно, хорошо, но не пора ли задуматься над тем, какую унылую серятину мы поставляем из года в год на внутренний «цирковой рынок»? Часто бывая в командировках, я не раз видел программы, состоящие из 8 —10 посредственных номеров, программы, которые едва собирали четверть зала.