Франц-Йозеф Богнер

Знакомство с ним произошло на XII Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве, куда Богнер приехал в составе политической делегации ФРГ.

Он выступил в мастерской пантомимы и увел публику за собой, наподобие своего знаменитого соотечественника — музыканта из Гамельна. Показалось, что впечатления от всех предыдущих программ навеяны скучным, фальшивым, иногда беспомощным сценическим ритуалом.

Официально никакого конкурса не было: победила дружба, и все разъехались с дипломами призеров. Но сегодня, когда уже прошло время, уверенно можно сказать: даже если бы в программе тогдашней мастерской ничего больше не было, кроме Богнера, ее можно было бы считать успешной.

Его программы состоят из множества номеров, которые готовятся заранее, но отбираются по ходу выступления в зависимости от реакции зрительного зала.

Богнер владеет искусством диалога с публикой: не навязывая свои мысли, не играя в поддавки, а наводя настоящий контакт.

Он чувствует зал безошибочным чутьем клоуна. Но никогда не идет у него на поводу. Главное в разговоре со зрителем — это освобождение их из-под магии клише. Это радость от вольного и полного дыхания, от согласия с самим собой.

Богнер не уверяет нас, что он дурак, и потому владеет правом открывать истину. Он не льстит публике.

Но он не претендует и на роль трагического героя.

Он — из нашего общего рода, но — чуть из другого времени. Надо полагать, из будущего, потому что, обнаруживая свою зависимость от окружающего (политики, философии, искусства, повседневных схем поведения людей), он не нуждается в путеводителях, семафорах и прочих указателях направления движения.

«Ведь это уже не бескрайний простор, когда там горит хоть один семафор».

Чувство жизни безошибочно ведет его. И он надеется пробудить это чувство доверия к самим себе у своих зрителей.

Ему не нужна клоунская маска, которая за последнее время внутренне опустошила не одно поколение артистов и зрителей — за счет того, что создавала иллюзию радости.

Клоун Богнера — нечто иное. Но что же? «Это — деформированная, сумеречная (особенно в англо-немецко-скандинавской традиции) личность, — так ответил на этот вопрос сам Богнер. — Другие показывают, что, несмотря на деформацию, которой постоянно подвергаются зрители нашего общества, еще можно и нужно быть веселым и можно кувыркаться...

Я использую своего клоуна для осознания деформации и для самоосвобождения. Это — самое неприятное, что может получить публика «сверх вложенных денег», ведь она приходит затем, чтобы убедиться: «все в жизни вполне сносно».

Первый из номеров, показанный Богнером на фестивале, назывался «О-о-о-очень про-о-осто!»

Сев на стул посреди сцены, он аккуратно снял клетчатый пиджак и повесил его на спинку. Поглядывая на зал сквозь очки, он все время тихонько (по-русски) приговаривал: «Это просто. О-о-очень про-о-осто...» Момент — и Богнер стал пытаться водворить на место отстегнувшиеся подтяжки. Это было как раз непросто: каким-то образом они оказались (или казались?) меньше, чем следовало. Борьба с подтяжками стала приобретать комический характер: то они оказывались в его руках, то опять исчезали за спиной (и надо было уподобиться кошке, которая пытается поймать собственный хвост). Наконец, одна из подтяжек оказалась пойманной. Этот момент фиксируется стоп-кадром. И Богнер начинает следующий этап: он пытается пристегнуть ее к брюкам. При этом он все время приговаривает: «Это о-очень про-о-осто..»

А мы видим, что не очень. То ли подтяжка коротка, то ли пояс брюк находится слишком низко. Наконец, Богнер изловчился и пристегнул подтяжку. И тут же она его пригнула, скрутила, не дает ни сесть нормально, ни вздохнуть. А плечо почти прикоснулось к колену.

Но решена только половина задачи: надо ведь пристегнуть и вторую подтяжку. Охота за ней оказывается более короткой, но более интенсивной и успешной: сказался приобретенный недавно опыт. Богнер справился с подтяжкой, которая резко оттягивает его тело назад: снова стоп-кадр — перекрученное подтяжками тело, ноги, обвившие ножку стула, и уже почти шепот на последнем дыхании: «Это о-чень про-о-осто...»

Глаза его не смеются и не плачут, они просто смотрят в зал. Публика от души смеется, глядя на бедолагу, а одна маленькая зрительница, лет пяти, вдруг бросает в зал: «Ему же больно! А вы...»

Богнер, как и положено клоуну, выходит и из этой ситуации: он резко выпрямляется, подтяжки взлетают вверх... Богнер разминает уставшее тело, радостно ощущает движение рук и ног, а потом вдруг спохватывается: «Что случилось? Чего-то не хватает...» Оглядывается по сторонам, замечает подтяжки и снова устремляется к ним...

Вот и вся история. А может, притча?

Потом были еще номера, разные истории из потаенной жизни человека — о тех малозаметных, почти неосознаваемых движениях натуры к штампу, неподвижности, к несвободе, в которых никто и никогда себе не признается.

Номера были сделаны в разных театральных жанрах: в миме, пантомиме, клоунаде, фельетоне... И рассказаны они были по-разному: иногда главной смысловой точкой оказывался визуальный, предельно концентрированный стоп-кадр; иногда повествование было традиционным, детальным, в котором легко просматривалась традиционная фабула. Но самое главное заключалось не в этом (хотя с точки зрения профессиональной — это просто высший пилотаж: таким точным был монтаж разных средств выражения). Главное было в способе актерского существования, в новой природе чувств, которая обнаружилась в столь традиционном сценическом жанре.

Мы знаем, что образ на эстраде создается на основе индивидуальных личностных черт и профессиональных навыков актера. Образ такой с годами обычно обретает все более устойчивые, неизменные и определенные черты, превращаясь постепенно в маску. И потом уже не индивидуальное отношение актера будет определять очередное его выступление, а логика маски, далеко не всегда совпадающая с логикой времени, в котором оказываются зрители выступления.