Футтит и шоколад

Из книги Тристана Реми. Клоуны

Анри Дювернуа в предисловии к «Мемуарам Футтита и Шоколада», собранным Фран-Ноэном 1, уточняет, что Джео Футтит родился в Ноттингеме. Согласно заявлению самого Футтита, которое он сделал редактору «Таймса», отец его, когда Футтиту пришла в голову веселая мысль появиться на свет, был владельцем цирка, выступавшего в Манчестере. Это произошло 24 апреля 1864 года. И, как утверждает тот же Футтит, его настоящее имя — Тюдор Холл.

1 «Мемуары Футтита и Шоколада», собранные Фран-Ноэном, с цветными иллюстрациями Рене Венсана, Париж, изд. Пьер Лаффит,  1910.

Перед тем как перейти в цирк, отец Футтита, которого также звали Джео, долгие годы играл в театре Дрюри-Лейн, участвуя в рождественских пантомимах, где он выступал как «Фанни Футтит, клоун». Он носил тогда парик из кудели, оканчивавшийся тремя косичками, щеки его были украшены алыми запятыми, под глазами висели черные слезы.

Сделавшись директором «Большого объединенного цирка Фут­тита», Футтит-старший, как всякий уважающий себя артист, приучил своего сына к выступлениям на арене. Уже в трех­летнем возрасте малыш, завернутый в платок, размеры которого не позволяли угадать, что в нем находится, ожидал условного знака, чтобы зашевелиться, а затем и выбраться из малоудоб­ного для него положения. И тогда юный Футтит показывался в таком же костюме, в каком выступал его отец. Этот фокус повторялся без всяких изменений и постоянно приводил к шумному успеху.

«Одинаково одетые, в традиционном в ту пору костюме клоуна, состоявшем из облегавшего тела трико, белой куртки, испещренной черными и красными полосами и кругами, мы выходили на арену спокойные, исполненные достоинства. Наши щеки были намазаны углем или покрыты фантастическими рисун­ками, на голове красовался огненно-рыжий парик; упершись кулаками в бока, мы, право же, производили прекрасное впечатление, и публика неистово аплодировала нам. Скло­нившись в поклоне, мы затем начинали выступление. Отец проделывал различные упражнения, требовавшие незаурядной силы, исполнял сальто-мортале. Я повторял за ним те же упраж­нения и прыжки. Он поднимал меня в воздух, хватая сзади за штаны, а я делал вид, будто собираюсь поднять ого, и публи­ка корчилась от смеха». Она еще больше забавлялась при виде того, как карапуз, возбужденный аплодисментами, давал отцу пощечину, а тот хладнокровно хватал своего отпрыска, резко складывал его пополам и спокойно уносил под мышкой, словно какой-нибудь сверток 1.

1  См.: [Джео Футтит], Исповедь клоуна. — «Тан», 9 апреля, 189.?

После того как кларнетист оркестра, на чью долю выпала неблагодарная задача научить маленького Футтита основам музыки и грамоте, несколько пообтесал мальчика, Футтит-младший был отправлен в колледж Арнольда близ Ноттинге­ма. Мать забрала его домой после смерти отца, который скончался 28 апреля 1874 года. Мало расположенная принимать на себя ответственность за управление «большим объединен­ным цирком Футтита», она вскоре вышла вторично замуж за Томаса Батти, известного наездника, который таким обра­зом сделался владельцем цирка. Юному Футтиту исполнилось в то время двенадцать лет. Отчим научил его искусству наездника, которое по плечу лишь испытанным артистам цирка. Однако мальчик вскоре присое­динился к своему дяде Санджеру, чья школа верховой езды была хорошо известна на всем европейском континенте. Малень­кий Футтит дебютировал как наездник, дядя доверил ему коня по кличке Том О' Шантер 2.

2  «Том О'Шантер» — название пантомимы,  впервые представленной в Англии еще в 1849 г.

Когда Футтиту исполнилось восемнадцать лет, директор цирка Континенталь предложил ему ангажемент с оплатой в семьсот франков в месяц, и юноша, жаждавший независимо­сти, принял это предложение. Он успешно выступал как вольтижер на лошади, и дядя подарил ему на прощание коня, уже известного нам Тома О' Шантера. Именно в цирке Континенталь в Бордо Джео Футтит дебю­тировал как клоун. Трудно различить среди доводов, которые будто бы определили его решение стать клоуном, доводы, за­служивающие доверия. Если правда, что он уже в начале своей артистической карьеры был известным наездником, то непонят­но, почему покинул это надежное амплуа ради амплуа клоуна, полного неожиданных сюрпризов и подверженного множеству испытаний. Мотивы, которые приводит сам Футтит, весьма забавны.

Он несколько раз заявлял, что, будучи страстным игроком, проиграл свою лошадь в покер. Выигравший не согласился дождаться даже утра и тут же увел коня. В тот же вечер Фут­тит, лишившись животного, не нашел ничего лучшего, как чистосердечно покаяться во всем директору цирка в надежде на прощение; затем он вышел на арену в обличье паяца и попы­тался смешными выходками заставить самого себя забыть о том незавидном положении, в каком очутился. Некоторые утверждают, будто Футтит был слишком некра­сив, чтобы надеяться на то, что люди не заметят немилости природы к нему, и скрывал свои черты под гримом. Однажды он выбежал на арену в костюме с бабочкой, вышитой на спине, и в белом парике с красными прядями.

Проигрыш, физическое уродство... Нет, правда, без сом­нения, куда проще. Футтит, по всей вероятности, понял, что ему никогда не стать наездником высшего класса, и предпочел оставить искусство вольтижировки; он начал изучать новое, менее трудное ремесло, занимаясь которым человек если и не добивается успеха, то по крайней мере не так быстро стареет. Однако, если отвлечься от грима и костюма Футтита, ос­тается несомненным, что он — и это подтверждает портрет тех времен, когда Футтит выступал в пантомиме «Лунноликий Пьеро», — был некрасив: резкие и асимметричные черты лица, крупный нос, неприятное выражение рта, правый глаз несо­размерно маленький. «Несколько выше среднего роста, коре­настый, с бычьей шеей, Футтит тем не менее, — говорит Анри Фрише, — производил впечатление человека худощавого. Его костистое лицо, казалось, было вырезано ножом, меж бровей залегала глубокая складка, глаза у него были черные, губы постоянно складывались в пренебрежительную гримасу. В лице его было множество контрастов, оно выражало упрямство и страсть». Но нам неизвестен более правдивый его портрет, чем тот, что был помещен в «Монд модерн», а на нем Футтит выглядит скорее стройным, чем коренастым.

Грим его также отличается от того, какой запечатлела для нас обширная иконография. На бледном лице легкими мазка­ми наложены две запятые карминного цвета, от которых верх­няя губа кажется толще, над бровями — на припудренном лбу — черная ломаная линия. И быть может, в его непривле­кательности следует действительно искать объяснение тому, что он позднее старался придать своему лицу выражение мрачного горя, подчеркивая опущенные углы рта, и с помощью припод­нятых бровей —вертикальные морщины на лбу. Это — тот Футтит, которого рисовальщики изображали рассерженным и грозным, озабоченным или разгневанным, но редко улыба­ющимся и довольным. Презрительная гримаса Футтита стала опознавательной приметой тех, кто подражал ему, кто вдох­новлялся его обликом. Аверино, Тонитофф, Палисс, Дельфа пытались достаточно самобытно, но с различной степенью удачи увековечить то, что можно назвать традицией Футтита.

Если даты дебюта Футтита в качестве клоуна верны, то ему в то время не было еще двадцати лет. Футтит избрал себе нелегкую задачу. Если не считать Медрано, Билли-Гайдена и Тони-Грэса, среди клоунов не было еще больших мастеров. Клоуна как комического артиста — если не говорить о его талантах акробата — никто не принимал всерьез, роль его считалась доступной для каждого. Многое, что могло показать­ся талантливым, на поверку оказывалось лишь трюком, необ­ходимым для того, чтобы занять время, как-нибудь запол­нить паузу между номерами. Немало артистов, обязанных в силу контракта исполнять роль клоуна до и после своего основного номера, старались сделать это как можно лучше, но отнюдь не стремились снискать себе успех, который вызвал бы у них желание и дальше выступать в роли клоуна. Для многих артистов сменить амплуа наездника на амплуа паяца казалось падением.

Но у Футтита была тайная надежда победить сопротивление и тех и других и придать блеск амплуа, которое его сильно соблазняло. Молодой клоун очень дурно говорил по-французски, и его жаргон необыкновенно забавлял публику. Жители Бордо встретили его аплодисментами и признали в нем артиста; это поз­волило ему без больших опасений упорствовать в своих наме­рениях. Администрация цирка Континенталь увеличила ему жалованье и целый год удерживала в своей труппе, пока — увы! — цирк этот не обанкротился, несмотря на успех Футтита. Футтит был приглашен в Лондон, в Ковент-Гарден, когда Большой Международный цирк под руководством Холландера стал излюбленным рождественским аттракционом. В этом цирке выступали такие клоуны, как Даниэль, по прозвищу Забавник, и Чинкевалли, лучший жонглер того времени. Футтиту нелегко было сохранять свои позиции. Он высту­пал в составе труппы, насчитывавшей около тридцати клоу­нов, в обстановке жестокого соперничества, когда артисты яростно боролись за признание и за возможность сохранить заработок.

Футтит утверждает, что именно в Ковент-Гардене ему приш­ла в голову мысль разыграть пародию «Наездница на панно». Густо напудрив лицо, Футтит облачился в женское платье (надо сказать, что к переодеванию такого рода испытывают особое влечение многие английские комики): он был в блузке, усеянной блестками, с огромным вырезом и в юбке из газа. Артист выступал с такой грацией, что восхитил и рассмешил всех присутствовавших в цирке. Выступая попеременно то во Франции, то в Англии, Фут­тит был свидетелем того, как завоевал парижскую публику рыжий Джемс Гюйон; вскоре и самому Футтиту предстояло завоевать эту публику.

Камиль Блан и Оллер пригласили Футтита на открытие Нового цирка, где его уже утвердившийся успех еще больше возрос. Соперничая сначала с Билли-Гайденом, ведущим клоу­ном цирка Франкони, а затем с Тони-Грэсом, который вывел его на арену Нового цирка, Футтит вскоре оттеснил их и в 1890 году занял положение первого клоуна. Но его истинный триумф начинается с того дня, когда он пригласил к себе в партнеры Рафаэля, по прозвищу Шоколад. Рафаэль, по прозвищу Шоколад, считал себя уроженцем Гаваны. Фран-Ноэн прибавляет, что Рафаэль никогда не знал своих родителей.   Он   даже  не знал, сколько ему точно лет 1.

1 Рафаэль — имя артиста. Ни в одном документе не значится его фамилия. Розыски, которые мы предприняли, привели нас к акту о кончине Рафаэля Шоколада, составленному 5 ноября 1917 г. в Бордо. Там значится: «Рафаэль Падилья, 49 лет от роду». Стало быть, Шоколад родился в 1868 г. Если иметь в виду, что Шоколад за всю свою жизнь ни разу не заявлял о том, что его фамилия — Падилья, то акт о его смер­ти, хотя и составленный со слов Джорджи Футтита (сына Джео Футтита, друга и в то время партнера покойного), нельзя считать оконча­тельным доказательством того, что фамилия Рафаэля действительно была Падилья. Хотелось бы знать, на основе каких документов, принадле­жавших Шоколаду (который, кстати, всегда утверждал, что никаких документов, свидетельствующих о его рождении, у него нет), составлен акт о его смерти. Нам известно также, что Эжен, сын Шоколада, никогда не упоминал фамилии Падилья. Сам он именовал себя Гримальди — по фамилии первого мужа своей матери, которая до самой смерти назы­вала себя вдовой Рафаэля Шоколада, как об этом свидетельствует изве­щение о ее кончине.

В раннем детстве его подобрала рослая и сильная не­гритянка, которую Шоколад называл своей «молочной ма­терью». Затем Рафаэля купил некий сеньор Кастаньо, тор­говавший рисом и другими зерновыми на Антильских остро­вах. Он увез мальчика в Бильбао и отдал в услужение своей матери. Рафаэль, дотоле не подчинявшийся ничьим приказам, не мог привыкнуть к своему новому положению и покинул г-жу Кастаньо без предупреждения. Жил он чем придется. Некото­рое время работал носильщиком вместе с другим подростком, который надувал его при дележе заработанных денег; затем поступил чернорабочим в рудники Бильбао.

Однажды, когда юноша демонстрировал в кафе свою силу, на него обратил внимание Тони-Грэс, привлеченный цветом его кожи. Артист искал ученика-мальчика, который помогал бы ему на арене. Рафаэлю было в то время шестнадцать лет. Он согласился за двадцать су в день и на всем готовом посту­пить в услужение к Тони-Грэсу. Тони-Грэс, ангажированный Новым цирком, дебютировал там в пародии «Директор цирка»; он выезжал на «лошади», которую изображали скрытые от глаз публики его помощники Тонито и Шоколад. Впрочем, Шоколад обслуживал не только Тони-Грэса. Он исполнял в труппе роль рыжего. В 1889 году он выступал в паре с Медрано; в 1890 году играл вместе с Пьерантони. В пантомиме «Остров горбатых», где Футтит исполнял роль Пьеро,   Шоколад исполнял роль евнуха.  

Он изображал   путешественника третьего   класса в   сценке   «Железная дорога». Тони-Грэс отказался от услуг Шоколада из-за неловкости последнего. Тот умудрился на крестинах юного Грэса вылить содержимое соусника на платье г-жи Тони-Грэс. Футтит, при­сутствовавший на церемонии, пришел в восторг от выражения лица Шоколада, расстроенного случившимся, и посоветовал юноше рассказать об этом злополучном событии директору Нового цирка. Неизвестно, что думал по этому поводу дирек­тор, но благодаря настойчивости Футтита он ангажировал Шоколада с жалованьем пять франков в день. Обстоятельства, при которых расстались Тони-Грэс и Шоко­лад, обычно не подвергаются сомнению. Хотя Футтит и утверж­дал, что чувствовал себя неловко из-за того, что лишил Тони-Грэса помощника, тем не менее он уже в скором времени сде­лал Шоколада своим постоянным партнером. Шоколад доволь­но быстро стал заметным комиком.

В ту пору некоторые элегантные люди, задававшие тон на балах и приемах, старались ввести в моду цветной фрак и короткие панталоны. Однажды вечером Шоколад появился на арене Нового цирка в элегантном костюме светского человека, который соби­рается танцевать котильон в шикарном обществе: на нем были лакированные ботинки, шелковые чулки, атласные панталоны, красный фрак, в петлице красовался букетик цветов, на голо­ве был надет цилиндр, сверкавший, как фонарь. Этот наряд, который в ту эпоху вовсе не был смешным, был затем несколько изменен. Цилиндр уступил место большой соломенной шляпе, плоской и примятой, а то и просто потре­панному котелку.

Вскоре выяснилось, что Футтит и Шоколад как бы рождены, чтобы дополнять друг друга. Футтит — умный, нервный, быст­рый — был полной противоположностью своему партнеру, огра­ниченному, тяжелому на подъем, готовому все снести человеку. Шоколад оказался достойным партнером Футтита, он сохра­нял полную невозмутимость, проявлял неуклюжесть, с кото­рой могла соперничать только его глупость; его непоколеби­мое добродушие казалось врожденным свойством натуры и помо­гало ему с честью выходить из самых невероятных положений. Благодаря ему Футтит вновь возвратил комическим разговорным интермедиям то место и тот интерес, которые акробати­ческая пантомима Хэнлон-Ли у них похитила.

Футтит упорядочил репертуар. Не то чтобы он красиво говорил. Напротив, он изъяснялся с трудом. У него был неиспра­вимый английский акцент. Больше того, бедность словаря ограничивала его ораторские возможности. Ему приходилось выучивать наизусть то, что он произносил на арене. Освобо­дившись от вынужденной злободневности, интермедии, антре и репризы, которые разыгрывали Футтит и Шоколад, изме­нили прежний характер, но выиграли в тонкости и совершенстве.

Впрочем, Футтит не мог рассчитывать на способность к импро­визации со стороны Шоколада. Он полагал, что главное для клоуна — наблюдательность. Комические сцены его репер­туара своей блестящей формой обязаны многочисленным репе­тициям. Первоисточник любого номера клоунов — пародия. Под­ражая поначалу шуту, наезднику, акробату, фигляру и дрес­сировщику животных, клоун сделался жокеем, прыгуном, канатным плясуном или комическим дрессировщиком. Но диа­пазон его был весьма ограничен. Тогда клоун принялся за смеж­ные зрелища. Пантомима, сопровождаемая диалогом, и буф­фонная комедия, допущенные после неоднократных запретов на подмостки театров ярмарочных акробатов, разрешенные на определенных условиях в театрах фигляров, перекочевали после закрытия этих театров на арену цирков.

Одаренный незаурядной способностью извлекать комиче­ский эффект из своего необыкновенно серьезного от природы-выражения лица, Футтит установил, что достаточно перевести в шутовской план фатальное свойство человека быть игрушкой своих собственных страстей, достаточно вновь изобразить эти страсти, но придать им оттенок смешного, чтобы в цирке вслед за комедией акклиматизировалась драма в неожиданном обли­чье иронического и мрачного смеха. По милости Футтита в 90-е годы прошлого века репертуар французских клоунов уже зависит в первую очередь от лично­сти самих цирковых артистов. Репертуар высвобождается из-под влияния акробатики: он больше не функция и не зависит от упражнений на ковре. Клоунада больше не подчиняется общей   композиции   циркового   зрелища,  его архитектонике и не строится в зависимости от требований общей программы циркового представления; теперь клоуны — уже не просто группа комиков, разыгрывающих какую-нибудь интермедию, чтобы заполнить брешь в программе, отныне клоунада выра­жает общую концепцию и индивидуальные возможности клоу­нов, которые соединяют воедино свои усилия и свою изобрета­тельность ради достижения длительного успеха.

Футтит отнюдь не пренебрегал репертуаром своих пред­шественников. В замкнутом мире клоунады вполне естествен­но стремление пользоваться наследием, собранным за преды­дущие полвека, ценность которого Футтит, конечно, понимал. Вот почему он не гнушался обычаями, возникшими еще во вре­мена Николе или госпожи Саки. Ремесло клоуна ко многому обязывало. По примеру клоунов-акробатов, Футтит должен был уметь одним прыжком перескочить через дюжину наезд­ников, стоявших в затылок, и, покидая арену, пройтись коле­сом. Это было своеобразное кокетство артиста, желавшего показать разносторонность своих талантов; надо сказать, что нынешних клоунов это больше не занимает. И все же Футтит был прежде всего клоуном, исполняющим антре. Он придал своим номерам очарование, рождавшееся из неповторимого сочетания иронии и горечи, грубоватости и панибратства; Футтит всегда был уверен, что, играя на контрастах, он дольше удержит зрителя во власти своего обаяния.

Помимо пародии комедийная сцена с тумаками была излюб­ленным номером Футтита. Наряду с другими чувствами Футтит особенно охотно изо­бражал необыкновенный гнев и необыкновенный ужас. «Я все еще слышу, как Футтит говорит невозмутимому Шоколаду: «Жалкий идиот!», десять раз подряд повторяет это ругательство, кричит ему в самое ухо, вопит в рупор, взби­раясь на плечи партнера, молотя его кулаками по голове, угрожая продырявить ему ухо огромным буравом, и, в конце концов, в изнеможении останавливается, потому что Шоколад, блаженно улыбаясь, отвечает ему с полным спокойствием: «Первый  раз  в  жизни  слышу!» 1.

1 См.: Габриэль Астрюк,  Павильон призраков, Париж, изд. Грассе,  1929.

Нервозность Футтита и его коварство, пассивность Шоко­лада, сохранявшего придурковатый вид, были самыми испы­танными выразительными средствами их искусства. Они иног­да менялись ролями: было бы слишком несправедливо, если бы кто-нибудь один постоянно получал пощечины и выступал в облике простофили. Порою Шоколад брал реванш на глазах у публики, а Футтит доказывал, что ему вполне по плечу роль человека, отнюдь не блещущего умственными способ­ностями.

В ту пору Поль Дельме, Жюль Жуй, Ж.-Б. Мези, поссорив­шись со своим администратором Жаком Ферни из «Ша Нуар», пели в подсобных залах Нового цирка, где расположилось каба­ре «Шьен Нуар», и Футтит, чтобы посмеяться над монмартрскими шансонье, чей репертуар крайне редко обновлялся, пред­ставил свою пародию  «Шансонье». Он выходил на арену и объявлял публике, что споет песен­ку «Маленький дом». Затем начинал протяжно тянуть:

Домой мы больше не идем,
Домой мы больше не пойдем.
Домой мы вовсе не пойдем.

Так он монотонно напевал, прерываемый нетерпеливыми жестами Шоколада, который сначала пытался вежливо оста­новить Футтита, затем давал ему пощечину и начинал пинать его ногами. Футтит, не обращая внимания на помехи, снова начиная первый куплет, он пел пронзительным и резким голосом с чистейшим английским акцентом. Шоколад продолжал коло­тить его, он десять, двадцать раз пинал Футтита сперва левой, затем правой ногой, но Футтит, казалось, не замечал этого и, не переставая, пел свои куплеты. В конце концов Шоколад выбивался из сил, ноги его больше не слушались, и он в изне­можении опускался на пол. Чтобы заставить Футтита умолк­нуть, приходилось обращаться к помощи нескольких унифор­мистов: они выбегали на арену, набрасывались на него и, невзи­рая на сопротивление, уносили за кулисы.

Хотя Футтит и Шоколад поочередно изображали жертву, Футтит охотнее применял силу, сводя роль Шоколада к роли человека, на которого градом сыплются удары. Футтит, гово­рит Эрнст Номис, отличался жестокостью и зло подшучивал над своим партнером, с удовольствием мучил его; это был деспо­тический, упрямый хозяин, несколько ограниченный и вместе с тем весьма тонкий, хозяин недобрый, любящий поиздеваться, трусливый в  присутствии людей  значительных,  но  властный    с теми, кто зависел  от него.

Футтит проявлял по отношению к Шоколаду безграничную, тираническую власть.

— Я хочу пить, — говорит Шоколад.
— У вас есть деньги? — осведомляется Футтит.
— Денег у меня нет.

Тогда Футтит безапелляционно заявляет:

— У вас нет денег? Значит, вы не хотите пить!

Хорошо если, по своему обыкновению, он не прибавлял:

— Шоколад, я вынужден дать вам пощечину.

При этих словах в голосе Футтита всегда проскальзывали злобные нотки. В то же время самые банальные ситуации приобретали на арене, по милости Футтита, исключительную напряженность. Он придавал им возвышенный характер. Шоколад всегда был готов принять участие в игре с полной благожелательностью, которая была едва ли не важнейшим его качеством.

Футтит великолепно чувствовал себя в мимодраме. В одной пантомиме Каран д'Аша он представлял облаченного в вели­колепно воспроизведенный костюм гренадера наполеоновской гвардии, стоящего на часах в русской степи; Футтит, на голову которого падал град белых клочков бумаги, изображавших снег, так правдиво передавал ощущение тоски и страха, что арена превращалась в безбрежные просторы России, и при виде белых листков бумаги публику мороз подирал по коже. Когда статист, одетый в серый сюртук и треугольную шляпу, про­ходил мимо обезумевшего часового, ситуация захватывала зри­телей не хуже, чем в самых выразительных драмах.

Но Футтит не ограничивал этим свой репертуар. Он испы­тывал особую склонность к исполнению женских ролей, и не было такого недостатка у современных ему дам, который он не стремился бы осмеять. Впервые он обратился к женской роли в пародии «Клеопатра», разыгранной в октябре 1890 года. Пос­ле этого Футтит создал множество женских типов — хозяек постоялых дворов, субреток, компаньонок, кухарок с Елисейских полей; в 1910 году он выступил даже в роли суфра­жистки в сценке «Королева Нового цирка». И во всех этих ролях он выступал с неизменным успехом.

Пародия «Клеопатра» 1 в связи с ее явно карикатурными намеками вызвала протесты среди поклонников Сары Бернар, которая незадолго перед тем с триумфом выступила в роли Клеопатры на сцене театра Порт-Сен-Мартен.

1 См.: Габриэль Астрюк, Павильон призраков. Сальтамонтес исполнял  роль Марка-Антония, а Шоколад — раба.

Футтит выходил в огненно-рыжем завитом парике, в точности воспроизводив­шем парик знаменитой актрисы. На шее у него были ожерелья, на грудь свисала золотая цепочка, на руках сверкали брасле­ты. Он пародировал Сару Бернар в сцене смерти: актриса появлялась на театральных подмостках с живой змейкой в ру­ках, и Футтит размахивал на арене цирка резиновой змеей. Шоколад поддерживал его слабеющее тело. Переполнявшая цирк публика покатывалась со смеху, когда испустивший дух Футтит внезапно воскресал, вскакивал и начинал носиться по арене, подхватив шлейф своего платья. «Как это ни глупо, но когда Клеопатра, умиравшая с такой трагической красотой, внезапно воскресала и начинала отпля­сывать ригодон, — это производило необыкновенный эффект... успех пародии не уступал успеху трагедии о Клеопатре, каждый хотел увидеть Сару Бернар—Футтита в сцене воскресения! Скандальный успех  пародии  захватил  весь  Париж» 2.

2  Морис   Верн, Зрелищные предприятия.  Париж, изд. Портик, 1930.

Несмотря на демарши Викторьена Сарду и Мориса Бернара, а также советы директора цирка, опасавшегося дуэли, Фут­тит отказался что-либо изменить в своей пародии. Однажды вечером, когда клоун уже готовился к выхо­ду на арену, к нему подошел смертельно бледный директор цирка:

—   Вот к чему привело ваше упрямство, Футтит. Сара Бер­нар  находится  в  зале.

Директор еще не забыл, как актриса отхлестала кнутом Мари Коломбье, которая высмеяла ее в «Мемуарах Сары Барнум».

— Где  она? — спросил  Футтит.

Выйдя на арену, он приветствовал знаменитую актрису почтительным поклоном и тотчас же начал разыгрывать свою пародию. И, как обычно, Футтит умирал под действием яда на руках Шоколада, оплакиваемый рабами в то время, как резиновая змея, увлекаемая невидимой нитью, исчезала за кулисами. Затем Футтит внезапно вскочил, подхватил под мышку шлейф своего платья и в съехавшем набок парике помчался по арене, преследуемый Шоколадом, перепуганным этим вос­кресением. Поднялся такой заразительный хохот, что Сара Бер­нар, сидевшая до того как каменная, была захвачена общим весельем  и  простила  Футтиту  его  оскорбительную  пародию.

Шоколаду обычно поручались в пантомимах роли негри­тянского царька, раба, евнуха или слуги. Так как слуг на свете, по счастью, больше чем королей, даже опереточных, то мы встречаем Шоколада-слугу почти во всех представлениях, в ко­торых он принимал участие, как в цирке, так и в театре. Ему, положительно, было на роду написано всю жизнь оставаться слугой. Ему требовались роли, где не надо было много разго­варивать.

Успех неизменно сопутствовал Футтиту и Шоколаду все то время, пока они выступали вместе, точнее говоря, до тех пор, пока продолжался их ангажемент в Новом цирке. Когда они начали выступать в других цирках, им стало понятно, что не везде зрители одинаково представляют себе взаи­моотношения между людьми и одинаково реагируют на шуточ­ки Футтита. Теперь его насмешливые и высокомерные настав­ления принимались менее тепло, чем в Новом цирке. Они и в самом деле возмущали весьма чувствительных провинци­альных зрителей, которым взаимоотношения хозяина и слуги вовсе не казались забавными. Времена итальянской комедии, когда публика встречала смехом жалобы избитого слуги, дав­но миновали. Зрителям больше не казался забавным избитый Шоколад, и жалкое состояние, в котором он находился, мешало им находить смешным поведение Футтита.

Без сомнения, негр, превращенный в козла отпущения, казался зрителям достойным сочувствия; бедный малый, который, не издавая ни единой жалобы, подчиняется своему господину, оставлял публику в недоумении относительно того, кто ж он — существо, лишенное разума, или же, напротив, обездоленный, который достаточно умен, чтобы сознавать свое унижение, и ничего не говорит только потому, что понимает: он обречен судьбой на подчиненное положение. Нет, положение Шоколада было вовсе не блестящим. Неуверенность в завтрашнем дне, отсутствие длительных ангажемен­тов после того, как он расстался с Футтитом, повергли его в душевную тоску, от которой недалеко было до отчаяния. Арена Нового цирка была для него привычной почвой, и, несмотря на то, что он в молодости много скитался, бродячая жизнь была ему не по душе. Что мог он делать где-либо еще, кроме Нового цирка?

Больной, вынужденный заботиться не только о себе, но еще о жене и двух детях, Шоколад, которому уже начинали отка­зывать во всяком комическом даровании, обязан журналистам, привлекшим к нему внимание общественного мнения, тем, что он все же нашел себе работу. Он сохранил добрые отношения с Футтитом, который расстался с ним, чтобы выступать со свои­ми сыновьями. Но от этого Шоколад был не менее расстроен. Все  это произошло в  1905 году. Именно в этом году Ипполит Хук, который сменил Донваля на посту директора Нового цирка в 1897 году, в свою очередь уступил 4 июня 1905 года место Матвею Бекетову 1, который обосновался на улице Сент-Оноре со своим Большим русским цирком.

1 Матвей Бекетов дебютировал в качестве клоуна в Орле, и России. Двадцати лет он был ангажирован в труппу бродячего цирка, которая давала представления в различных городах России, Дании, Норвегии и Швеции. Там ему удалось создать себе имя, и он собрал вокруг себя целую группу наездников. Сам он сделался дрессировщиком и наездником высшей школы верховой езды. В 1900 г. он обосновался в Вене. В 1905 г. Бекетов арендовал помещение Нового цирка.

Он располагал довольно многочисленной труп­пой клоунов: Адольф Ольшанский, Гоберт Беллинг и Фипс, Альбано и Дэйл, женщина-клоун Жербола, Тонитофф и Зейферт — все это были достаточно известные артисты, и Беке­тов мог вполне обойтись без Футтита и Шоколада. Однако о них еще свежо было воспоминание у публики, и когда год спустя вновь возобновились представления Нового цирка (под руководством Жана Хука), они опять вернулись на привычную им арену, а в феврале 1907 года в программе снова фигури­ровала «Свадьба  Шоколада».

«Публика помнит сюжет этого представления, — говорилось в сообщении для печати, — речь идет о законном браке клоуна Шоколада, столь любимого парижскими зрителями. Нормальное течение свадьбы нарушается группой студентов, которые похищают новобрачную и возвращают ее несчастному Шоколаду только после множества забавных приключений». Это — целая серия оплеух, замысловатых прыжков, поле­тов с лестницы, неистовых преследований, ужасных потасовок, и происходит все это на фоне жонглирования колбасами, бараньими ножками, сардельками; в конце концов вся ком­пания оказывается в реке, куда гости кидаются, чтобы спасти новобрачную, которая, обезумев от всего происходящего, взду­мала топиться.

До сих пор невозможно установить, в какой мере эта «водя­ная буффонада» могла претендовать на новизну. Но то обсто­ятельство, что Шоколад играл в ней главную роль, доказывает во всяком случае одно: его участие еще давало сборы. В июльской программе 1907 года Футтит и Шоколад опять встретились в Новом цирке; Футтит в это время уже выступал вместе со своими сыновьями. Публика аплодировала Футтиту и Шоколаду в первом отделении. Футтиту и его сыновьям во втором. Но их сотрудничество на сей раз не было продолжи­тельным; фирма «Футтит и Шоколад» вскоре исчезла из про­грамм, афиш и газет.

Однако с той поры, как эти неразлучные артисты расста­лись, они утратили способность волновать зрителей как преж­де; новые партнеры никогда не будили в них тех качеств, кото­рые, как видно, расцветали в Футтите и Шоколаде в резуль­тате взаимного общения. В 1908 году Шоколад выступает вместе с Даниэльсом. Он исполняет роль торговца нугой в бурлескной   водяной   пантомиме   «Дождь идет...   Дождь   идет». Рафаэль Шоколад приобщил к цирковому искусству Эжена Гримальди, которого неизменно  признавал своим сыном.

Эжен работал на его глазах. Он участвовал в номере воль­тижировки, в то время как его отец исполнял в ревю роль Легитимуса (программа от 16 октября 1908 г.), роль комич­ного слуги в сценке «Кукареку» (программа от 2 апреля 1909 г.). В программе 18 июня 1909 года Шоколад вновь выступил со своим старым партнером в сценке «Футтит-резервист». В этой комедийной фантазии, специально поставленной для того, чтобы выявить все возможности Футтита, происходило следующее: в день призыва резервистов Футтит отсутствовал. Немного позднее он приезжал в автомобиле вместе со своим слугой  Шоколадом, и вся казарма принимала его за военного министра, прибывшего с целью инспекции. Подобная путаница — вещь не новая. Она часто использовалась в театре. Сценка эта до того нравилась публике, что была вновь представлена в том же цирке год спустя под несколько измененным назва­нием: «Радости эскадрона». Только министр, фигурировавший в «Футтите-резервисте», превратился во втором варианте сцен­ки в статс-секретаря, и Футтит в ней не участвовал.

В 1910 году Футтит, его сыновья и Шоколад еще занимают положение ведущих артистов Нового цирка; они пользуются таким же почетом, как клоуны братья Альбано, воздушные гимнасты Рэна, представители прославленной семьи наездников Лекюссоны, акробаты Фредиани, отважившиеся строить втроем живую колонну на скачущей галопом лошади. То были послед­ние блестящие дни Нового цирка. Все менее и менее способный исполнять иные роли, помимо той, к которой его предназначила судьба, Шоколад играет роль слуги в сцене  «Охота на оленя».

При открытии сезона 1910/11 года ни Футтит, ни Шоколад не обозначены в программе, хотя сын Шоколада Эжен, который под именем Таблетта начал выступать вместе с отцом как клоун, в ней еще фигурирует. Приблизительно в это время и начинается закат Футтита и Шоколада. Несмотря на все попытки привлечь к себе вни­мание, Шоколад чувствует, что положение его начинает коле­баться: он внушает боязнь директорам цирков. Ни один из них не желает ангажировать его. В 1911 году он впадает в нище­ту. Друзья собираются устроить утренник в его пользу. Когда артист находится в таком положении, его слава уже близка к тому, чтобы сделаться воспоминанием.

Мало-помалу братья Горетти, выступающие под именем Альбано, вытесняют Футтита и Шоколада с арены Нового цирка. Партнером одного из братьев был сперва Дэйль, рыжий, родом из Англии (1905). Затем Анри и Альфред Альбано высту­пили в 1908 году под руководством Дебре как клоуны-акро­баты; их номер был признан одним из лучших. Альбано придерживались традиций Футтита, то были говорящие клоуны, мимы и комедианты. Один из них молча — лишь с помощью пальцев, гримас, движения губ — делал понятной самую дели­катную ситуацию.

— Станьте  там, — приказывал клоун Анри  своему брату Альфреду. — Я очень метко стреляю из пистолета. Я простре­лю  сначала вашу шляпу,  затем — блузу...
— Вы их испортите!
— Я дам вам денег на новые.
— Вы меня еще раните!
— Не бойтесь ничего.

Анри Альбано стрелял и действительно пробивал пулями одну за другой различные части костюма Альфреда; после комического торга он платил рыжему за испорченные вещи.

— Ах! Что касается ваших штанов, мой милый друг, то за них я платить не стану. Они ведь ниже пояса. А я стрелял выше.

Тогда Альфред стыдливо приближался. С уморительными ужимками, изъясняясь лишь с помощью жестов и взглядов, он признавался, что здорово струхнул и в результате понят­ного волнения ему необходимо сменить также и штаны... В течение нескольких лет братья Альбано были незамени­мыми «звездами» Нового цирка и исполняли главные роли в  пантомимах.

Если утверждение, что Шоколад был ничем и остался ничем без Футтита, справедливо, то и Футтит, расставшись со своим партнером, с которым он выступал около двадцати лет, никог­да больше не обретал того вдохновения, тона и полета, которые превратили его исполнительскую манеру в образец живости и силы. Футтит будто  бы однажды сказал:

— Я был наделен талантом... Быть может, он мне еще когда-нибудь понадобится... Но сейчас у меня есть нечто более важное, — у меня есть Шоколад.

Существует незыблемая цирковая традиция: как только дети подрастают, они начинают работать вместе с родителями. Это практическое решение важной экономической проблемы — не приходится делить заработки с посторонними. Они достают­ся членам одной семьи и увеличивают общую кассу. Футтит, несомненно, не оставался глух к этим практическим соображениям, когда постарался приобщить к своему уже угасавшему успеху двух сыновей — Томми Футтита (род. в 1884 г.) и Джорд­жи Футтита (род. в 1886 г.). Совершенно бесспорно, что без партнера, беспрекословно под­чинявшегося Футтиту, искусство этого прославленного кло­уна довольно скоро сделалось ограниченным. Шоколад тем охотнее покорялся авторитету Футтита, что не питал никаких иллюзий насчет собственных возможностей. Растерянный и не­ловкий и вместе с тем глубоко человечный, склонный к душев­ным порывам, Шоколад был в руках Футтита великолепным инструментом,  из   которого   Футтит   умел   многое   извлекать.

Сыновья Футтита изо всех сил старались ни в чем не похо­дить на Шоколада; они, скрепя сердце, подчинялись манере представления, привычной для их отца, которую он склонен был  им навязывать. Вот почему Футтит, хотя он сам обучал своих сыновей в детстве, не встретил в них ни подчинения, ни понимания, которые были необходимы, чтобы упрочить его успех. Фут­тит мог бы преодолеть все эти трудности только в том случае, если бы он был гениальным артистом, если бы он обновил свою манеру игры, если бы он создал новый тип клоуна — менее властного, саркастического и злобного.

К тому же, чтобы играть малоприятную роль вечно уни­женного человека, требовалось такое душевное непротивление, такое беспрекословное подчинение, на какое был способен один только Шоколад; другого подобного примера — по край­ней мере во Франции — история цирка не знает. К своим сыновьям Футтит не проявлял такой неограничен­ной властности, какую он выказывал в отношении Шоколада. Что бы там ни говорили, но к родным относятся с большей мягкостью! Он разыгрывал с ними скетчи, забавные пари, шутливые сценки, которые всегда заканчивались триумфом рыжего,   роль  которого   исполнял  один  из  сыновей  клоуна.

Футтит покинул цирк после того, как составил себе состо­яние. Сын Шоколада также не мог сравниться в успехе со своим отцом. Впоследствии он добился признания, потому что был умен, ловок, остроумен и трудолюбив; однако успех этот про­должался недолго — только то время, пока сын Шоколада выступал вместе  с Порто.  А когда  он под именем Таблетта начал выступать вместе со своим отцом, их дуэт оказался вовсе не забавен. В содружестве с собственным сыном Шоколад расте­рял остатки былой репутации. В 1913 году Шоколад работал вместе с Джеки. Он уже давно не появлялся на арене в костю­ме элегантного танцора из общества. Теперь Шоколад выходил в  обычном костюме рыжего.

В 1910 году Футтит владел собственным цирком, небольшим, малопривлекательным ярмарочным шапито. Вплоть до 1914 го­да Футтит жил озаренный последними лучами своей славы, которая время от времени помогала ему ненадолго возникать из забвения. Другие клоуны приобретали известность, затме­вая былые успехи Футтита. Но журналисты и хроникеры усвоили себе своеобразную привычку: говоря о вновь появившихся крупных клоунах, они выражали сожаление о временах Футтита и Шоколада, артистов, которых они знали уже на зака­те их карьеры, но чей культ поддерживали с заранее обдуман­ным намерением — приписывать этим уже отошедшим в про­шлое артистам большие заслуги, чем те, которые они призна­вали за современными артистами.

Имена Футтита и Шоколада сделались легендарными. И леген­да заволокла действительность. Футтита изображали незаме­нимым. Это было сильным преувеличением. Футтит был приглашен для участия в представлении в Фоли-Бержер, и здесь он, если верить критикам, показал себя хоро­шим комедиантом и артистом с большой выдумкой; Шоколад, в полном соответствии со своей обычной ролью, исполнял обя­занности служителя лаборатории. Во время первой мировой войны Футтит несколько раз участвовал в представлениях Театра для армии. В 1916 году он играл в «Атенее» в сценке «Школа штатских». После окон­чания войны Луи Деллюк, автор кинематографической драмы «Лихорадка», предложил знаменитому клоуну роль Челове­ка в серой шляпе.

Джео Футтит, подобно всем клоунам, которые некогда занимали блестящее положение, не мог привыкнуть к мысли о закате своей славы и принялся пить. Пил он, не теряя обыч­ной для него чисто британской флегматичности. Это мрачное пьянство приводило людей в трепет. Футтит появился в послед­ний раз  в Театре  Елисейских полей в пьесе Мориса  Верна «Тысяча и одна ночь»; в этом спектакле Футтит исполнял роль клоуна-философа, написанную специально для него. Пьеса была вновь поставлена в театре Варьете, и Футтит также играл в ней.

Необходимость придерживаться определенного сценария давалась ему с трудом. Роль клоуна-философа была бессловесной. Футтит порою забывал об этом. Он болтал, что вздумается, не отдавая себе отчета в происходящем. При других обстоятельствах это выглядело бы смешным. Но в театре это не могло пройти незамеченным, и Футтит, неожиданно приходивший в себя, вынужден был возвращаться к амплуа мима, которое уже было ему не по силам: он производил впечатление растерявшегося комика. В 1917 году Шоколад вместе с Джорджи Футтитом и Бобом О'Коннором выступал в труппе клоунов цирка Ранси в Бордо. 4 ноября 1917 года, в последний день ярмарки, Шоколад был найден мертвым в номере городской гостиницы. Судебно-медицинский эксперт констатировал естественную смерть, последовавшую, по всей вероятности, от грудной жабы 1. Шоколад был похоронен на протестантском кладбище, на улице Жюдаик,  в Бордо.

1  Благодаря стараниям Антуана Бори, преподавателя коллежа Сен-Медар- ан-Жай, нам удалось установить точную дату смерти Шоколада-отца. Эжен Гримальди, его сын, указал в справочной карточке, которой располагает архив департамента Сены (Литера Д., 28 3), неверную дату — 27 сентября 1917 г. Акт о кончине гласит: «Четвертого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года, в десять часов тридцать минут утра, скончался на улице Сея-Сернен, 43, Рафаэль Падилья, родившийся на острове Куба (Америка); он умер в возрасте сорока девяти лет, будучи клоуном цирка (иных данных не имеется)...

Джео Футтит последний раз выступил в спектакле при открытии «Оазиса» у Поля Пуаре; он изображал танцовщицу в духе Дега, подражая ее манерам и ужимкам. Однажды в печати появилось сообщение, будто он заболел душевным расстройством. Это сообщение ни на чем не основано. Футтит умер 29 апреля 1921 года в возрасте пятидесяти семи лет в доме №6 по улице Монтеня, где он содержал бар-ресторан. Все критики сошлись на том, что с его смертью ушел великий клоун. Составлен пятого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года, в девять часов утра, согласно заявлению Джорджи Футтита и Шарля Барбье, артиста, проживающего ул. Кастельно д' Орос, 6».

Хотя на долю трех сыновей Футтита выпала обязанность поддержать традиции своего отца, ни Томас, ни Джордж, ни Гарри не смогли заменить его, и их артистическая деятельность прошла незамеченной. А между тем Томас, или как его называли Томми, многое почерпнул из уроков своего отца в то время, когда Футтит находился в апогее славы. Состарившийся клоун сделался философом и полагал, что будет продолжать жить в своем старшем сыне, за которым он, по его словам, всегда оставлял последнее слово на арене; делал это Футтит, дескать, для того, чтобы способствовать известности Томми. Но их сотрудничество оказалось малоплодотворным: возможно, виной тому — родственные взаимоотношения. Анналы цирка хранят на сей счет молчание.

Томас Футтит был женат на мадемуазель Лами, дочери известного директора ярмарочного цирка; в 1914 году Томас вступил в маршевый батальон, состоявший из иностранцев, откуда вскоре перешел в состав экспедиционного корпуса британской армии. После окончания войны Томми продолжал вести жизнь комического артиста, жизнь нелегкую. Ведь рядом уже не было отца, сохранившего прежние связи, которому легче было получать ангажементы, напоминая директорам об их обещаниях и преодолевая сопротивление и препятствия. Новые комики занимали место прежних. Томми приходилось соглашаться на самые невыгодные контракты. Усталый, обескураженный тем, что не может поддерживать память своего отца, как он рассчитывал, больной, чувствуя себя не в силах далее противиться невзгодам, Томми Футтит, любимый сын великого Футтита, внук «Фанни Футтита, клоуна», вконец утомленный бродячей жизнью, которую он вел, слег в больницу. Там его подлечили и выписали.

Но голова его была не в порядке. Через некоторое время, умирая с голоду и желая привлечь внимание к своему бедственному положению и пожаловаться на равнодушие общества, он зашел в вокзальный буфет, не имея ни гроша в кармане. Когда ему подали счет, он рассмеялся:

— Я сын Футтита.

Владелец буфета широко раскрыл глаза от изумления. Что этим хочет сказать посетитель? Томми продолжал раскатисто хохотать. Он полагал, что достаточно ему назвать имя своего  отца,   и   от  него  никто   не   потребует денег. Буфетчик знаком приказал официанту отправиться за полицией. Томми Футтит без сопротивления позволил себя увести.

— Я сын Футтита.

Он был арестован за мелкое мошенничество и осужден за бродяжничество. И, не уставая, повторял судьям:

— Я сын Футтита.

Томми был осужден без права апелляции. После освобождения его отвезли в больницу. (Наконец-то поняли, в чем дело!) Освидетельствованный врачами, старший сын Футтита был признан сумасшедшим. Он умер в 1927 году. Журналист, описавший его скорбный конец 1, прибавил, несомненно, спутав Томми с его отцом: «Футтит заставил смеяться весь мир, а смерть его никто даже не оплакивал».

1 См. «Гран Эко де л'Эн», 1927, 9 апреля.

Предположение легковесное и оскорбительное для близких Томаса Футтита! Потому что у него было двое детей — Виктор, родившийся в 1920 году, и Джордж, родившийся в 1921 году, которые в настоящее время выступают в цирке Лами, принадлежащем их деду и бабушке. Джордж Футтит, или Джорджи, выступал вторым партнером своего отца Джео Футтита (роль первого рыжего исполнял Томми). Развернуться этому трио помешала популярность, которой пользовалось у публики трио Фрателлини.

В классической пародии «Директор цирка» Томми и Джорджи изображали передние и задние ноги, «лошади». После того как их отец покинул арену цирка, они продолжали свою артистическую карьеру и добились кратковременного успеха, выступая у Фанни и Занфретта — в ярмарочных цирках, которые для многих артистов, ожидавших продолжительного ангажемента, были временным пристанищем. В 1917 году Джорджи выступал в цирке Ранси вместе с Бобом О'Коннором и Шоколадом-отцом.

После смерти Шоколада Джорджи продолжал в одиночестве выступать в бродячих цирках-шапито в малозавидной роли клоуна, получающего оплеухи. Во время второй мировой войны, в период немецкой оккупации, он был интернирован в Виттеле как британский подданный. Ему было тогда уже около  шестидесяти  лет. Гарри Футтит, родившийся в 1892 году, был младшим сыном Футтита; подобно своему старшему брату, он умер сравнительно молодым. Передвижные цирки, в которых он без особого успеха (помимо интереса к его имени) пытался исполнять скромную роль рыжего на все руки, один за другим отказались ангажировать его.

Тогда он женился. Вскоре Гарри Футтит стал постоянно фигурировать в судебной хронике в связи с бесконечными исками к жене и ее исками к нему. Время от времени он выступал в роли балаганного клоуна и «автомата» во время лотерей на ярмарках, где разыгрывалась различная посуда. Смерть избавила его в 1935 году от гнета нищеты.


оставить комментарий