Георгий Константинович Кадников — акробат и клоун
Георгий Константинович Кадников, известный артист цирка — акробат и клоун, — в годы войны был на фронте в составе фронтовой бригады, выступавшей перед воинами Советской Армии.
В 1941 году под Вязьмой Кадников попал в окружение. Плен. Концентрационный лагерь. Побег. Снова лагерь. Снова побег — и снова неудача. Плен до конца войны.
Об этом тяжелейшем периоде своей жизни артист рассказывает в своих воспоминаниях, отрывок из которых мы публикуем.
Я прожил жизнь пеструю, как мой клоунский костюм.
Перед какими только аудиториями я не выступал: В городах и на полевых станах, в детских садах, школах, а воинских частях... Но было одно выступление, которым горжусь, которое никогда не забуду. О котором хочу рассказать.
Это было в Маутхаузене.
С помощью подпольной организации я оказался в составе команды, работавшей в подвале под зданием лагерной кухни. Эта работа давала возможность раздобыть кое-какую еду и подкармливать наиболее ослабевших товарищей.
И вот однажды, работавший в этом же блоке немецкий журналист, судя по маленькому номеру — лагерный старожил, знавший, что в мирной жизни я был цирковым клоуном, предложил мне выступить в одном из бараков лагеря. Я поразился — клоунада в стенах лагеря смерти?
— Вот именно! — сказал он. — Именно в этих стенах люди особенно нуждаются в радости. Веселить людей — твоя профессия. Так кого же веселить, как не их!
Что ж, конечно, он был прав. Но в чем выступать? Чем гримироваться? И главное — что исполнять?
— Исполняй что хочешь — лишь бы это было смешно. А о костюме и гриме позабочусь я. Сервус! — и он ушел, постукивая самодельным протезом.
Надо сказать, что развлечениями, дозволенными лагерной властью, были только футбол и лагерный оркестр, составленный из числа заключенных-музыкантов. Так что мое выступление должно было быть ко всему еще и нелегальным.
Стал я обдумывать свое выступление. Ворочался по ночам, перебирая в памяти все, что исполнял хоть когда-нибудь. Это ведь должно быть особое выступление: я буду вести его один — коверный, заполняющий небывало огромную паузу... Так прошло несколько дней.
А в субботу к моим нарам подошел мой «импресарио»:
— Ну, ты готов? Завтра твоя гастроль.
Я только охнул.
Наступило воскресенье. В бараке, куда меня привели, я в первую очередь бросился примерять приготовленные для меня вещи. Костюм был прекрасный — в яркую клетку, рассчитанный на человека исполинского роста и гигантской толщины, полуботинки минимум сорок шестого размера, манишка с приставным воротничком старомодного фасона, зеленые подтяжки, кокетливый бантик в крапинку, серая шляпа, мужской зонт-трость, огромные роговые очки без стекол... Все это было аккуратно разложено на нижних нарах. Мой меценат явно понимал толк в экипировке буффонадского клоуна!
Обрядившись, я почувствовал прилив мужества. Наверное тени владельцев этих вещей, погибших в лагерном крематории, внушили мне твердость и решимость.
Вопрос с гримом организатор моего выступления разрешил весьма остроумно: вместо белого грима к моим услугам была баночка цинковой мази, вместо черного — таблетки из пористого угля, вместо румян и губной помады — красный стрептоцид.
Я нарисовал большие белые круги вокруг глаз, углем изобразил брови в виде двух огромных вопросительных знаков, протянул от уха до уха толстые кирпично-красные губы... Наклонившись к осколку зеркала, я стал разминать мышцы лица, поочередно изображая разные чувства — радость, страх, удивление, восторг, мечтательность, растерянность, подозрительность, гнев, печаль... Окружавшие начали смеяться. Это немного ободрило меня.
Приближался ответственный момент. Из соседнего барака доносился нарастающий шум. Там собрались зрители: русские, австрийцы, чехи, французы, поляки, немцы, испанцы, югославы...
Я бегло распределил роли — кому подыгрывать мне в качестве инспектора манежа, кому быть униформистом. Появился организатор моей гастроли.
— Ты готов? Вот тебе в виде аванса!— и он преподнес мне целую сигарету.
— Готов! — бодро откликнулся я, хотя душа моя в ту же минуту юркнула в пятки. В этот момент я с ужасом понял всю безрассудность этой затеи... Не вытяну! Провалюсь!
Но отступать было поздно. Распахнулись двери, ведущие в «зрительный зал».
оставить комментарий