Георгий Константинович Кадников — акробат и клоун

Георгий Константинович Кадников, известный артист цирка — акробат и клоун, — в годы войны был на фронте в составе фронтовой бригады, выступавшей перед воинами Советской Армии.

В 1941 году под Вязьмой Кадников попал в окружение. Плен. Концентрационный лагерь. Побег. Снова лагерь. Снова побег — и снова неудача. Плен до конца войны.

Об этом тяжелейшем периоде своей жизни артист рассказывает в своих воспоминаниях, отрывок из которых мы публикуем.
Я прожил жизнь пеструю, как мой клоунский костюм.

Перед какими только аудиториями я не выступал: В городах и на полевых станах, в детских садах, школах, а воинских частях... Но было одно выступление, которым горжусь, которое никогда не забуду. О котором хочу рассказать.

Это было в Маутхаузене.

С помощью подпольной организации я оказался в составе команды, работавшей в подвале под зданием лагерной кухни. Эта работа давала возможность раздобыть кое-какую еду и подкармливать наиболее ослабевших товарищей.

И вот однажды, работавший в этом же блоке немецкий журналист, судя по маленькому номеру — лагерный старожил, знавший, что в мирной жизни я был цирковым клоуном, предложил мне выступить в одном из бараков лагеря. Я поразился — клоунада в стенах лагеря смерти?

—    Вот именно! — сказал он. — Именно в этих стенах люди особенно нуждаются в радости. Веселить людей — твоя профессия. Так кого же веселить, как не их!

Что ж, конечно, он был прав. Но в чем выступать? Чем гримироваться? И главное — что исполнять?

—    Исполняй что хочешь — лишь бы это было смешно. А о костюме и гриме позабочусь я. Сервус! — и он ушел, постукивая самодельным протезом.

Надо сказать, что развлечениями, дозволенными лагерной властью, были только футбол и лагерный оркестр, составленный из числа заключенных-музыкантов. Так что мое выступление должно было быть ко всему еще и нелегальным.

Стал я обдумывать свое выступление. Ворочался по ночам, перебирая в памяти все, что исполнял хоть когда-нибудь. Это ведь должно быть особое выступление: я буду вести его один — коверный, заполняющий небывало огромную паузу... Так прошло несколько дней.

А в субботу к моим нарам подошел мой «импресарио»:

—    Ну, ты готов? Завтра твоя гастроль.

Я только охнул.

Наступило воскресенье. В бараке, куда меня привели, я в первую очередь бросился примерять приготовленные для меня вещи. Костюм был прекрасный — в яркую клетку, рассчитанный на человека исполинского роста и гигантской толщины, полуботинки минимум сорок шестого размера, манишка с приставным воротничком старомодного фасона, зеленые подтяжки, кокетливый бантик в крапинку, серая шляпа, мужской зонт-трость, огромные роговые очки без стекол... Все это было аккуратно разложено на нижних нарах. Мой меценат явно понимал толк в экипировке буффонадского клоуна!

Обрядившись, я почувствовал прилив мужества. Наверное тени владельцев этих вещей, погибших в лагерном крематории, внушили мне твердость и решимость.

Вопрос с гримом организатор моего выступления разрешил весьма остроумно: вместо белого грима к моим услугам была баночка цинковой мази, вместо черного — таблетки из пористого угля, вместо румян и губной помады — красный стрептоцид.

Я нарисовал большие белые круги вокруг глаз, углем изобразил брови в виде двух огромных вопросительных знаков, протянул от уха до уха толстые кирпично-красные губы... Наклонившись к осколку зеркала, я стал разминать мышцы лица, поочередно изображая разные чувства — радость, страх, удивление, восторг, мечтательность, растерянность, подозрительность, гнев, печаль... Окружавшие начали смеяться. Это немного ободрило меня.

Приближался ответственный момент. Из соседнего барака доносился нарастающий шум. Там собрались зрители: русские, австрийцы, чехи, французы, поляки, немцы, испанцы, югославы...

Я бегло распределил роли — кому подыгрывать мне в качестве инспектора манежа, кому быть униформистом. Появился организатор моей гастроли.

—    Ты готов? Вот тебе в виде аванса!— и он преподнес мне целую сигарету.
—    Готов! — бодро откликнулся я, хотя душа моя в ту же минуту юркнула в пятки. В этот момент я с ужасом понял всю безрассудность этой затеи... Не вытяну! Провалюсь!

Но отступать было поздно. Распахнулись двери, ведущие в «зрительный зал».


оставить комментарий