Глава восемнадцатая. Из книги Владимира Кулакова "Сердце в опилках"

Пашка традиционно прогулялся по полутёмному спящему цирку. Посидел, как всегда, в верхних рядах зрительного зала. Помечтал, и пошёл на конюшню. Сегодня была его очередь дежурить ночью.

  Захарыч, как всегда, мирно посапывал в шорной. В цирковые гостиницы он практически никогда не селился. "Поближе к лошадям, подальше от суеты и глаз людских. Мне и тут места хватает". – так обычно объяснял Захарыч это своё решение...

  Темнота качнула ось земли, стрелки сомкнулись в объятиях и родили полночь.

  Пашка раскрыл тетрадь, развалился на охапке душистого сена и растворился в прозрачном облаке рождающихся образов, подсвеченных ночным фонарём...

  ...Всё произошло в две минуты. Визг лошадиного ржания, удары копыт по деревянному полу и стенкам денников, крики – всё смешалось в каком-то орущем, грохочущем клубке.

  Вмиг проснувшийся растрёпанный Захарыч выскочил из шорной и включил основное освещение.

  Пашка с воплями отчаянно пытался выгнать из чужого станка могучего жеребца "Сапфира", который своими крепкими зубами вцепился в холку "Янтарю".

– Опять снял недоуздок, паршивец! – всплеснул руками Стрельцов и кинулся Пашке на помощь.

  Два жеребца, хрипя, молотили стенки денника так, что щепки летели и содрогался весь цирк.

  Пашке, наконец-то, чудом удалось отбить "Сапфира" от стоявшего на привязи коня. Вытолкнув жеребца из чужого станка, передав его Захарычу, он повернулся к "Янтарю". Тот, не остыв от схватки и боли кровоточащей в холке раны, дико взвизгнул, вдруг взбрыкнул, и хлёстко ударил задними ногами. Пашка, как большая тряпичная кукла отлетел к противоположной стенке. Удар пришёлся точно в живот. Лицо его моментально стало мучнистым, изо рта показалась кровь...

  ..."Скорая" увезла в вязкую темноту неизвестности Пашку, Захарыча и прибежавшего из гостиницы Казбека.

  Потревоженные люди цирка, дежурившие в эту ночь, ещё долго обсуждали нелепые случайности своего древнего ремесла, вспоминая сегодняшнее и многочисленные похожие происшествия дней минувших...

  ...Приёмный покой больницы встретил холодными казённым стенами и какой-то равнодушной обыденностью. Город, где они находились на гастролях, был большой. Захарыч и не подозревал, что столько людей нуждаются в срочной медицинской помощи ночью. Привозили с разбитыми в пьяной драке лицами, сломанными ногами и руками, ушибами, порезами, ожогами.

– Людям бы спать и спать в это время, нет, – они калечатся! Делать что ли нечего?.. – тихо, вслух, рассуждал встревоженный Захарыч, ожидая очереди, и рассматривая вновь поступающих.

  Казбек исчез в недрах больницы, разыскивая главврача или кого-нибудь из вышестоящего начальства.

В приёмной люди в белых халатах, словно назло, не торопясь, обстоятельно делали своё дело: задавали вопросы,  заполняли какие-то бумаги.

  Пашка лежал на каталке, заботливо прикрытый одеялом Захарыча. Его знобило. Он тяжело дышал, при каждом вздохе, по-старчески, охая.

– Как себя чувствуешь? – поглаживая вялую руку своего помощника, спросил  расстроенный старик, заглядывая мальчишке в глаза.

– Как ведьма на метле! – слабо отозвался Пашка и попытался улыбнуться. – Ты, это, давай без "мокрушек"! – он  заметил как "синие озёра" Захарыча заполняются "половодьем". Пашка попытался было поглубже вздохнуть, но вдруг скорчился от боли, подтянув ноги к животу и громко застонал.

– Пашка! Пашок! Пашуля! Сынок! – запричитал Захарыч – Вра-а-ач!.. – не своим голосом закричал он.

  Прибежали санитары, бросила писанину женщина в белом халате, заполнявшая бумаги. Всё задвигалось, засуетилось, словно объявили тревогу. "Как тогда, во время налёта вражеской авиации" – подспудно мелькнули картины войны перед мысленным взором старого кавалериста, когда он и его госпиталь попали под бомбёжку...

  Запахло лекарствами, забрякали какие-то железки, трубочки, шприцы, пузырьки, отрывистые команды на мудрёном языке – всё это враз завертелось в больничном вихре спасения человеческой жизни.

  У Захарыча всё поплыло перед глазами. Перед его носом с грохотом закрылась дверь, ведущая в длинный кафельный коридор, по которому бежали санитары, увозя Пашку. Захарыч словно уснул. Нет, это ему точно снится!.. Ночь, чернота. Время остановилось...

  ...Стрельцов дёрнулся головой от резкого запаха нашатыря, ударившего в нос. Секунду он не мог дышать.

  Захарыч сидел на потёртой деревянной скамейке, прислонившись к холодной стене приёмного покоя. Над ним колдовала всё та же женщина, которая принимала пострадавших. В руках она держала пузырёк и ватный тампон.

– Внук? – участливо спросила женщина.

  Захарыч отрицательно покачал головой. Помолчал. Подумал. И хрипло, сообщил: – Сын...

  Женщина с недоверием и удивлением посмотрела на странного человека, явно не первой молодости.

– Сын! – уверенно повторил Захарыч. Накопившиеся слезы синевой сверкнули из его старческих глаз. Они текли по его дряблым плохо выбритым щекам и он размазывал их по лицу своим крепким мужицким кулаком.

– Знаешь на что душа человеческая опирается, сестричка? – по-фронтовому назвал он растерявшуюся медработницу. – На любовь!.. На ней-то, грешной, весь мир, и все мы, дочка, – держимся!..


оставить комментарий