ГУЦЭИ в далекие годы

Август 1930 года. В Москве, на 5-й улице Ямского поля, стоит невзрачное приземистое здание с куполооб­разной крышей. Над фасадом вывеска: «Районный цирк».

С волнением открываю дверь и пере­ступаю порог. Навстречу мне идут двое молодых людей, в руках у них носилки с кучей битого кирпича и мусора. Сквозь распахнутые двери видны манеж и часть мест для зрителей. Вот он — пред­мет моих мечтаний — единственный в мире техникум циркового искусства! Вхожу в манеж. Вижу еще двух пар­ней, перетаскивающих какие-то большие деревянные щиты. На местах для зрите­лей — густой слой пыли. Кругом валя­ются металлические трубы, тросы, вере­вочные лестницы, куски каната... Через несколько дней были оглашены результаты испытаний. Заведующий учебной частью в напряженной тишине зачитал список принятых. В числе дру­гих была названа и моя фамилия.

Мечта сбылась!

Учебные занятия в техникуме долж­ны были начаться в середине сентября. Я не хотел больше стеснять родственни­ков, которые очень радушно меня при­няли. Они не только кормили меня, но и снабжали деньгами на мелкие расходы. Дня за три до начала занятий я вечером пришел в техникум со всеми пожитка­ми — чемоданом и узлом. Смастерив себе постель из старых конских попон, я в первую ночь расположился на одном из балконов над манежем и великолепно выспался. Замечательное по своей оригинально­сти зрелище представлял собой манеж техникума, когда кончались занятия. Вечером после ухода администрации мы — иногородние студенты — устраи­вались тут на ночлег, и манеж очень по­ходил на пестрый цыганский табор.

По предложению В. Воробьева не­сколько человек решили спать на колосниках под куполом, где лежало старое скомканное шапито. Пробирались мы к месту нашего ночлега с крыши здания через специальную дверку. Зимой по но­чам дверь заваливало снегом, и утром стоило немалых трудов открыть ее. Тог­да мы, чтобы не остужать наше помеще­ние, заколотили дверку и забирались на колосники по веревочной лесенке или канату. В девять часов утра на первом курсе начинался урок акробатики. Просыпаясь незадолго до звонка, мы сквозь колос­ники наблюдали, как студенты-москвичи собирались к началу занятий. По звонку мы, уже одетые в репетицион­ные костюмы, спускались по канату в манеж и приступали к уроку. Наш «табор» очень нравился студен­там-москвичам. Для них, имевших жи­лье в Москве, провести ночь на манеже было своего рода романтикой. После вечерних репетиций некоторые из них оставались у нас в гостях. И тогда до поздней ночи над манежем не умолкали говор и смех.

В октябре 1931 года после нашей пер­вой гастрольной поездки мы получили в Подмосковье общежитие, находившееся между станцией Кунцево и платформой 15-го километра по Белорусской желез­ной дороге. Тут мы вскоре завоевали ши­рокую популярность у местного населе­ния. Приходя на станцию к утреннему поезду, мы, чтобы не мерзнуть, начинали небольшую «разминку» — бросали на­ших верхних «с четырех» и «с восьми рук». Ребята описывали в воздухе разно­образные сальто-мортале. Особенно от­личался Александр Анучин — на ред­кость способный, высокоодаренный мальчик. Он приехал к нам абсолютно неподготовленным, но в короткий срок превратился в замечательного «верхне­го». Все его сальто-мортале были изуми­тельны по высоте и по чистоте исполне­ния.

Стоило только нам появиться на вок­зале, как пассажиры сразу же оживлялись. Поезда тогда нередко опаздывали, и мы своими импровизированными вы­ступлениями скрашивали людям томи­тельное ожидание. Студент Александр Скоромыкин облюбовал для себя торчав­ший из сугроба столбик и, забравшись на него, становился на верхушку, балансируя на одной ноге. Затем отталкивался и делал арабское (боковое) сальто-морта­ле. А потом, выбравшись из сугроба, опять залезал на столбик и снова повто­рял свой излюбленный трюк. Впоследст­вии А. Скоромыкин стал замечательным прыгуном-виртуозом. Он овладел ре­кордным прыжком, который исполняли лишь немногие выдающиеся прыгуны.

Юность... Юность... Мы ни на одну минуту не переставали быть акробатами. Направляясь обедать на фабрику-кух­ню, мы проходили через сквер на Ленинградском шоссе. Но передвигаться, как все люди, просто мы не могли. Чув­ствуя под ногами упругую почву сквера, мы и тут начинали прыгать, вызывая изумление прохожих. Застрельщиками таких штук обычно были В. Воробьев и С. Каштелян. Завидев, скажем, сидящих на скамейке девушек и поравнявшись с ними, ребята вдруг, что называется, пе­ред самым их носом делали заднее или переднее сальто-мортале. Девушки от­кидывались на спинку скамейки и дол­го не могли прийти в себя от удивле­ния.

Как-то раз один из наших наиболее ретивых трюкачей, решив поразить двух случайно проходивших девушек, сделал стойку на руках на перилах Крымского моста над Москвой-рекой. Девушка, пер­вая увидевшая это, толкнула подругу:

— Смотри-ка! Вот это здорово!

Но вторая девушка, ничуть не восхи­тившись, спокойно возразила:

— Ну и дурак, головы своей не жа­леет.

Наш «рекордсмен» опустился на но­ги и, не глядя на девушек, сконфужен­но поплелся своей дорогой. Конечно, все подобного рода выходки были, как бы это помягче выразиться, явлениями не очень-то положительны­ми. Но ведь вся наша жизнь, все наши поступки были связаны с акробатикой, влечение к которой у нас было прямо-таки фанатическое. Сейчас же все это кажется мне несколько смешным, неле­пым и вздорным. Но все же совершенно очевидно, что все мы были не просто увлечены, а влюблены в свою будущую профессию. Что ни говори, а приятно вспомнить молодость, далекие юные годы...

И. ФРИДМАН

Журнал Советский цирк. Сентябрь 1967 г.

оставить комментарий