Хай берут, хай везут

Рассказ «Хай берут, хай везут» не выдуман. В нем описано подлинное происшествие, случив­шееся почти полвека назад с ныне здравствую­щим актером эстрады и самим автором.

Этот рассказ — отрывок из книги, над которой сейчас работает писатель, лауреат Государствен­ной премии М. Л. Поляновский.

Произошло все это в 1918 году, когда Украину оккупировали германские войска, объявившие, что отныне править всей украинской землей будет их ставленник гетман Павло Скоропадский. На подмостках одесских детских театров подвизался тогда обладавший сильным голосом мальчуган Володя. Не­сколько раз я писал для него и его партнеров тексты пе­сенок и дуэтов. Детвора Одессы знала Володю. Он пользовался успе­хом. Когда юному певцу пошел двенадцатый год, им заин­тересовался предприимчивый импрессарио. Он предложил Володиной матери, многодетной, забитой нуждой, малограмотной вдове превратить ее сына в гастролера. Пред­приниматель продиктовал свои условия.

Володя должен оставить детский театр, обзавестись репертуаром, пригодным для выступлений на эстраде, отнюдь не детской. Выступать придется и в других городах. Антрепренер признал, что матери необходимо сопровож­дать в гастрольных поездках юного исполнителя, согласил­ся оплачивать ее проезд. Обо всем этом она сообщила, неожиданно придя ко мне вместе с будущим гастролером. Мать Володи с замет­ным напряжением выговоривала слова «репертуар» и «га­строли». В лексиконе пожилой женщины они появились недавно.

Свой приход ко мне она объяснила весьма серьезной причиной. От меня, оказывается, должен был зависеть успех первых выступлений мальчика на «взрослой» эстраде. Самого Володю не очень-то интересовал наш разговор. Его больше волновали мальчишьи дела, соответствовавшие его возрасту. Побыв несколько минут в комнате, он не­заметно выскользнул во двор: там его сверстники играли в   «казаков   и   разбойников». Володина мама тем временем втолковывала мне:

— Хозяин сказал, что такой мальчик, как мой Володя, если он будет петь злободневные куплеты, получит боль­шой успех у публики.   Вы должны написать ему самые лучшие куплеты. Чтобы ему кричали «браво» и «бис».
— Хорошо, мадам Кемпер. Я постараюсь написать под­ходящий репертуар.
— Только смотрите, чтоб это имело успех у публики, — наставительно доказывала она. — И пишите скорее. Нам же надо скоро ехать на... гастроли...

Собираясь к себе домой, она с трудом оторвала от игры будущего гастролера, резвившегося безмятежно с дворовыми ребятами. Меньше всего этот плотный, невы­сокий мальчуган с румяным лицом, похожим на колобок, напоминал   актера. В те далекие, неспокойные дни эстрадный репертуар никем не редактировался и предварительно не прослуши­вался. Цензура свирепо следила за печатью, минуя малые формы. Единственным судьей, принимавшим и утверждавшим написанные мною песенки и злободневные куплеты для Володи, была его мама. Она не отличалась познаниями в литературе и политике, едва умела читать и с трудом вывела   свою фамилию на выданном ей тогда билете профсоюза театральных тружеников (возникшем после февральской революции и впоследствии ставшем союзом работников искусств). В ее профбилете имелась приписка, сообщавшая, что гражданка Кемпер является членом профсоюза вместо своего сына Володи, выступавшего под псевдонимом Коралли, не могущего состоять членом сою­за в виду несовершеннолетия.

...Вдова Кемпер сидела предо мной, сложив на животе руки и уставившись в пол, слушала прочитываемый мною текст. Ее отпрыск, которому предстояло вызубрить этот текст и исполнять его на эстраде, кувыркался в это время по дивану. Он разбирался в смысле новых песенок и куп­летов, предназначенных для взрослого зрителя, немногим больше   своей   родительницы. Иногда Володина мама прерывала авторское чтение, за­давая один и тот же монотонный   вопрос:

— Скажите мне правду — это смешно? Это будет иметь успех у публики? Вы же знаете, что я бедная вдова...
— Да-да,  это смешно, это злободневно.   Публика   бу­дет хохотать, особенно вот в этом месте...

Автор репертуара выразительно читал, даже пытался напевать смешные места, но ни Володя, ни его мама не улыбались. Она сидела, как изваяние Будды, он вертелся волчком и съезжал с дивана на пол. Я знал, что «малолетний певец» механически вызубрит текст, будет исполнять его, не всегда понимая смысл. Чтение окончилось. Уложив, наконец, написанное мною в большой старомодный редикюль и заявив, что гонорар мне будет выдан по возвращении с гастролей, вдова Кем­пер ушла вместе со своим гастролером. Могла ли она предвидеть, что один из уносимых ею текстов понравится тогдашней публике больше, чем смел рассчитывать сем­надцатилетний автор.

Впервые Володя исполнил эти куплеты в Екатеринославе (нынешний Днепропетровск). Мальчик вышел на эстра­ду в бархатных шароварах, заправленных в блестящие кра­ги, в шелковой косоворотке, подвязанной шнурком с пыш­ными кистями. Румяный, с открытым приветливым лицом, паренек доброжелательно улыбнулся, восторженно погля­дел на зрителей, тотчас проникшихся симпатией и теплым сочувствием к юному эстраднику.

— Я исполню злободневные куплеты под названием «Хай  берут,  хай   везут» — объявил  Володя.  — Это  песен­ка  наивного украинца по поводу нашего товарообмена с Германией.

Пианист сыграл ритурнель, и зрители тотчас узнали ме­лодию широко известной украинской народной песни «Сердце мое». Аккомпаниатор дал вступление, и Володя звонко   запел: 

«Нынче всюду там и тут
Песни новые поют.
От Киева до Берлина
Ще не вмерла Украина.
Хай живе, хай живе!

По дорози немцы шли,
Ну и в гости к нам зашли,
Хлеб и сахар  берут
И с собою везут.
Хай берут, хай везут!..»

Зрители насторожились. Нечто неожиданно смелое услышали они в куплетах, где смешались русские и украин­ские слова. Впрочем, те и другие били в одну цель: вы­смеивали пресловутый товарообмен. А румяный бутуз, изображая наивного украинца, продолжает петь:

«Заберут у нас пшеницу,
Рожь и гречку и ядрицу,
Ни к чему теперь нам стало
Кушать яйца, мед и сало.
Хай берут, хай везут!..

Заберут у нас сукно,
Нам не нужно оно.
Будем голыми ходить:
Во всю мочь голосить.
Хай берут, хай везут!..»

Театральный зритель во время действия обычно слу­шает и молчит. На этот раз молчание было нарушено. Когда исполнитель доходил до рефрена, люди, сидевшие в зале, подхватывали припев и начинали скандировать: «Хай берут, хай везут!» Повторив несколько раз эти слова, замолкали, и Володя запевал следующую строфу:

«А еще скажить — на что же
Нам далась для чобот кожа,
Будем босые ходить
И во всю голосить:
Хай берут, хай везут!..»

—Хай  берут,  хай   везут! — дружно  подхватывали  зри­тели эти слова, положенные на знакомую каждому мело­дию. Но вот Володя  приближался к заключительной строфе:

«А як товарообмен начнут,
К нам с Берлина привезут
Папетри, духи и соду
И  слабительную воду
Нам дадут, нам дадут!..»

Три раза в вечер, после каждого киносеанса, взвивался экран и на подмостки выходили артисты эстрады. Трижды в вечер появлялся перед зрителями екатеринославского кинематографа «малолетний певец в своем собственном оригинальном репертуаре», как сообщалось в афише. Уже на второй день публика встретила его появление возгласами:

— Володя, давай «Хай берут, хай везут!» — По настоя­нию зрителей он бисировал эти куплеты. На третий день многие горожане сами напевали запомнившиеся им места, особенно припев. А вечером разразилась катастрофа.

Володя вышел на подмостки, стал исполнять злободнев­ные куплеты о товарообмене, как вдруг в зале появились немецкие жандармы. Экран неожиданно опустился перед самым Володиным носом. Возникший перед полотном чин оккупационной  полиции  на ломаном  русском  языке объявил публике, что представление прекращается, и потребо­вал немедленно очистить зал. Следователь, к которому доставили прямо из кино­театра исполнителя крамольных куплетов, вместе с его насмерть перепуганной мамой, долго допрашивал обоих. Он применил все свое умение, настойчивость, пускался на всякие ухищрения, но допрашиваемые — и старый, и ма­лый — видно, прикидывались ничего не понимавшими ду­рачками.

Все же следователь наконец понял, что подвергнутые им допросу одесская мещанка вдова Кемпер и ее сын двенадцати лет Владимир действительно ни бельмеса не понимали в содержании куплетов, исполнявшихся «вундеркиндом» публично в екатеринославском кинотеатре. Им было приказано в 24 часа покинуть город. «Гастролеры» уехали, но куплеты о товарообмене окку­панты выслать из Екатеринослава не могли. Их продолжали там распевать. В Херсоне и Николаеве выступления юного эстрадника с этими же куплетами заканчивались так же, как в Екатеринославе. На второй, в лучшем случае на третий день выступления Володи запрещались, и его вместе с мамашей в административном порядке выдворяли из города.

В Одессу они вернулись значительно раньше «срока. Владелец одного из местных театров-миниатюр, ангажиро­вавший Володю на несколько выступлений, вскоре попла­тился. Куплеты «Хай берут, хай везут» снова принесли их исполнителю желанный успех. Однако по распоряжению оккупационных властей театр был закрыт и опечатан.

...И снова появилась у меня дома Володина мать. С уко­ризной она выговаривала мне:

— Что же вы наделали?  Когда бог дал мне  хороший контракт на семьнедель, на  пять городов, вы написали такие куплеты, что я нахлебалась горя. В Екатеринославе следователь топал на меня ногами. В Херсоне я с Володей целый день сидела в каталажке... В Николаеве стражники посадили нас в поезд и велели никогда   больше туда не ехать. Потом хозяин порвал наш контракт. Он сказал, что от Володиного успеха его самого могут посадить в холод­ную... Вместо денег я получила одни неприятности...

Мне казалось, что вдова сейчас предъявит мне иск, потребует возмещения убытков. Но этого не произошло. Она лишь настаивала, чтобы я написал для Володи другой репертуар. На этот раз принимать у меня новые песенки она решила не одна. Прослушивание текста, определение его качества и пригодности к исполнению на эстраде вдова решила поручить одному из своих родственников,

— Он хорошо знает, какие куплеты нужны моему Во­лоде, — объясняла она. —Мой родственник очень умный и понимающий человек. У него здесь на Ришельевской улице свой магазин галантерейных товаров.

Услыхав о такой авторитетной экспертизе по приему репертуара, я промолчал, но про себя твердо решил ничего для Володи впредь не писать. Спустя несколько дней случилось мне с двумя товари­щами отправиться в дачную местность. Вечером в тамош­нем летнем театре (на 16-й станции Большого фонтана) со­стоялся концерт. Мы побывали на нем и немало удивились, когда конферансье объявил, что сверх программы выступит Володя Коралли. Его встретили аплодисментами и фамильярными воз­гласами:

— Володя! Жарь «Хай берут». Володя, не дрейфь, давай «Хай везут». Тут же все свои... Спой про товарообмен!..

Среди зрителей были рабочие, грузчики, рыбаки. Ак­компаниатор как бы солидаризируясь с ними, взял чуть слышно несколько тактов песни «Сердце мое», еще больше раззадорив этим собравшихся. Володя, в свои двенадцать лет, не очень-то разбирался в возможных по­следствиях. Не заставляя долго просить себя, он вдруг запел решительно и громко:

«Нынче всюду там и тут
Песни новые поют.
От Киева до Берлина
Ще не вмерла Украина,
Хай живе, хай живе!..»

Когда дошло до припева «Хай берут, хай везут», слуша­тели хором подхватили его. Людям приятно было хоть таким путем высказать свои подлинные мысли о подлых делах захватчиков украинской земли. Кто-то из общих знакомых, увидев меня среди зрите­лей, закричал очень громко: — Автора на сцену! Вот он — автор!   Ав-то-ра!.. Ошеломленный и несколько встревоженный разоблаче­нием своего авторства, я бросился вон из театра и с по­мощью товарищей выбрался из него. Но, выйдя за пределы здания, мы еще слышали возгласы: «Автора!» и быстро стали уходитьпрочь.

Все втроем мы уже подходили к платформе дачного вокзала, когда перед нами возник немецкий офицер. Он подошел ко мне вплотную, с отвращением оглядел и, про­шипев: «О, доннерветтер! Думкопф! Ферфлюкт нох ейн маль», —   влепил сильнейшую пощечину. Я пошатнулся и наверняка упал бы, не окажись со мною рядом моих товарищей Илюши Мильдона и Адоль­фа Витебского. Они не только поддержали меня, но убе­регли от опасности. Я упорно хотел и пытался ткнуть ногой оккупанта. Мои товарищи, хорошо понимая, чем это могло завершиться, сгребли меня в охапку и, не выпуская из рук, пустились бежать вперед, к лесу. В итоге единственным гонораром, полученным мною за написание злободневных куплетов «Хай берут, хай ве­зут!» оказалась оплеуха.

Прошло около двадцати лет, когда в архиве Одесского обкома партии, разбирая документы времен немецкой оккупации 1918 года, обнаружили протокол, составленный по поводу закрытия театра миниатюр «Зеленый попугай». Причиной тому послужило исполнение юным эстрадником Володей Коралли куплетов о товарообмене под названием «Хай берут, хай везут!». Текст их, за исключением немногих строк, в архиве не сохранился. Работники архива нашли исполнителя куплетов, уже полвека выступающего на эстраде Владимира Коралли, и попросили помочь им полностью восстановить текст этого, как они полагали, написанного неизвестным автором, произведения. У них возникло предположение, что это — фольклор, частушки.

Лишь спустя десятилетия автору и исполнителю удалось полностью восстановить текст злободневных куплетов. Из-за них им обоим, и покойной вдове тоже, пришлось пере­жить столько неприятностей в далеком девятьсот восем­надцатом году.


Журнал Советский цирк. Июнь 1965

оставить комментарий