И невозможное возможно

В специфике циркового искусства за последнее вре­мя появился ряд статей. Однако многие их авторы, на мой взгляд, не всегда убедительно аргументируют свои утверждения. Для доказательства того, что цирк — искусство, обычно сопоставляют выступ­ления   акробата-артиста и акробата-спортсмена.

Упражнения спортсмена, утверждают они, это только акробатика, а вот выступления артиста — акробатика плюс нечто еще. Поэтому-то артист создает образ, а спортсмен нет. Получается, что образность зависит от неких «приба­вок» к акробатике, а сама она вроде к искусству не отно­сится.

Чтобы разобраться в этом вопросе, целесообразнее проанализировать те номера, в которых цирковое мастер­ство предстает перед зрителем без «примесей», без теат­рализации, в «чистом виде».

КАК СОЗДАЕТСЯ ОБРАЗ?..

Вот воздушный гимнаст на трапеции под куполом цирка. Мы уверены, что это — искусство. Но почему? Какой образ и как создает гимнаст? Пишущие о цирке обычно лишь в самой общей форме говорят об этом. Но очень важно не ограничивать­ся общими словами, а показать, каковы же конкретно особенности циркового образа. Ведь в каждом искусстве образ особенный: одно дело — образ литературный, дру­гое — образ музыкальный, третье — скульптурный и т. д. Конечно, и цирковой образ имеет свои отличия.

В самом деле — какая разница между артистом цирка и актером театра и кино? Создавая в театре или кино образ, актер исполняет такую-то роль, изображает тот или иной персонаж пьесы или фильма. Но гимнаст на трапеции — совершенно очевидно — никого не изобра­жает, не играет никакую роль, не создает чей-то образ. И если так, то говорить об актерском мастерстве воз­душного гимнаста нет оснований. Художественность, образ­ность такого номера, очевидно, создается именно мастер­ством   гимнастическим.

Все остальное в номере — как бы «оправа» для гимна­стического мастерства. В балете, например, движения танца управляются музыкой, артист следует за музыкой. А в цирке, напротив, музыка следует за гимнастом, она подчиняется ходу его работы, подчеркивая движения исполнителя. В театре свет служит различнейшим задачам: создать то или иное «настроение», ту или иную «иллюзию». В цирке единственная роль освещения — как можно резче, острее «вылепить» в пространстве исполняющийся гимна­стический номер, яснее, четче выявить мастерство артиста. Такая же роль и костюма. Он может быть бесконечно раз­нообразным. Одноцветным или пестрым. Предельно про­стым или ослепительно сверкающим блестками. Но во всех случаях костюм только тогда хорош, когда подчеркивает мастерство   артиста.

Высокая исполнительская техника бывает присуща так­же и лучшим физкультурникам. Их гимнастическое мастерство, которое мы видим в спортивных залах, ценится очень высоко, однако не как искусство в подлинном смысле слова. Спортсмен, говорят, не актер. Почему же тогда цирковой гимнаст, исполняющий, казалось бы, всего лишь гимнастические упраж­нения, — артист? Станет  ли    спортсмен    исполнять гимнастические упражнения  на трапеции на двадцатиметровой высоте?    Безусловно, нет.  И, конечно, не по недостатку    смелости. А просто потому, что это не входит в его задачу, не относится к условиям спор­тивного упражнения.

Но вот для артиста — воздушного   гимнаста   как   раз высота — одно из важнейших условий. Суть циркового номера именно в том, что физические упражнения исполня­ются в условиях необычных — риска и игры с опасностью — и предстают как торжество над этой опасностью, победа над невозможностью.

Велофигурист В. Васильев

Необычайное, более того, невероятное — важнейший элемент природы цирка. Будь то партерная акробатика, или эквилибристика, или любой другой жанр, именно неве­роятность по сравнению с житейской повседневностью — главная   примета   цирка. В этом смысле цирк очень близок сказке или фанта­стике. В цирковом номере — даже если в нем (как, на­пример, чаще всего в номерах воздушных гимнастов) нет никакой «театрализации», не разыгрывается никакая «сценка» — всегда есть свой сюжет. Гимнастические трюки компонуются в номере так, что невероятность исполняемо­го нарастает, их демонстрация развертывается как борьба с   невозможностью   и   победа   над   нею.

Тут-то коренное различие между упражнением, испол­няемым спортсменом, и упражнением, которое делает артист цирка. В спорте оно — проявление физических возможностей, показатель достижений спортсмена. В цир­ке — проявление   невероятного. Авторы статей замечают, что далеко не всякие акроба­тические упражнения годятся для артиста-акробата. Это, конечно, верно и для артиста-гимнаста. Но на чем тут основан выбор? Мне кажется неполным высказывание о том, что цирковой артист выбирает «наиболее интерес­ные и эффектные упражнения». Важно ведь — в каком плане   интересные,   эффектные?..

И, по-моему, будет правильно дополнить: артист выби­рает такие трюки, в которых впечатление невероятности создается   с   особенной   остротой. В спорте важно само по себе гимнастическое упражне­ние. В цирке — впечатление, производимое им. В первом ценность упражнения — практическая, во втором — эстетическая. Но, разумеется, хотя невероятность — важнейшая при­мета художественного впечатления в цирке, не в ней одной состоит тут искусство...

СИМВОЛИКА ЦИРКА

Художественный образ — все­гда отражение жизни. Но цирк — царство невероятного; буйная симфония    как   раз  такого,    что «в жизни не бывает». Разве мы летаем в жизни на тра­пеции, кладем голову в пасть льва, бегаем по проволоке, прыгаем на батуде, ходим на руках, танцуем на мчащей­ся лошади?.. Заметим: чем невероятнее цирковой номер — тем он для нас привлекательнее. И чем обыденнее, тем неинтереснее. То, что будет вершиной художественности на сцене, решительно невозможно на арене; это стало бы тут чем-то уныло невыразительным, даже комическим. Вспомним тот юмористический эффект, когда на манеже оказывается вдруг кто-то из зрителей: человек самый обычный, ничуть не смешной в жизни, но так резко конт­растирующий своим «обыкновенным» обликом со сверхнеобычностью творящегося в волшебном круге циркового манежа...

Как же может отражать жизнь номер или представле­ние, заведомо не изображающие реальную действи­тельность? Но ведь возможности художественного отражения жизни очень разнообразны. Конечно, нелепо даже и пред­положить, что воздушные гимнасты, или жонглеры, или эквилибристы могут хотя бы в малейшей мере конкуриро­вать с театром или кино в изображении конкретных сцен повседневной жизни. Однако разве к изображению таких сцен только и сводится художественное отражение жизни?

Ведь сцены быта редко изображаются, например, в скульптуре; еще реже — в лирической поэзии и никог­да — в инструментальной музыке. Но разве, несмотря на это, не отражена жизнь в произведениях данных искусств?

Не так ли, по-своему, и в цирке?

Как широк круг любителей циркового искусства! До чего разные люди находят тут — каждый для себя лично — нечто   захватывающе   близкое. Почему не оказываемся мы лишь сторонними созер­цателями дерзкого полета воздушного гимнаста или риско­ванного   баланса   эквилибриста   на   проволоке? Не потому ли, что цирковое представление в своей основе символично, что образ, создаваемый цирковым артистом — символический образ. В февральском номере журнала «Советская эстрада и цирк» напечатаны воспоми­нания Героя Советского Союза 3. Сорокина. «Цирк, мож­но сказать, всегда был сродни авиации», — пишет он, под­черкивая, что летчику, как и цирковому артисту, жизненно важно обладать «волей, смелостью, находчивостью, выносливостью, глазомером, умением ориентироваться и молниеносно принимать верное решение в самых не­предвиденных   обстоятельствах».

Это «сродство» может быть особенно наглядно приме­нительно к авиации. Однако, если вникнуть, не оказы­вается ли в жизни каждого человека что-то перекликаю­щееся по-своему с тем, что захватывает нас в цирке? Разве не ставит временами жизнь каждого из нас перед необхо­димостью брать «крутые барьеры», молниеносно прини­мать решения, проходить путем узким, как лезвие ножа, на волосок от непоправимой ошибки? Разве не требуют почти что все профессии — даже и самые привычные — чрезвычайной внутренней собранности, неслабеющего чув­ства ответственности за любое движение. К примеру, что, казалось бы, «зауряднее» работы шофера? А присмотри­тесь, и обнаружите, что не так уж чужда эта будничная работа мастерству канатоходца и эквилибриста. А хирург, ведущий ответственную операцию на тончайшей грани между жизнью и смертью?.. А художник-реставратор, вос­крешающий великое творение искусства, но, однако, одним неосторожным движением могущий и погубить его?.. А смелая гипотеза изобретателя, озаряющая дорогу на еле видном рубеже между возможным и невозмож­ным?.. А мысль ученого, балансирующая сложнейшими и тончайшими понятиями?..

То, что делает артист цирка, не похоже в отдельно­сти ни на одну из этих и многих других реальных челове­ческих работ. Однако то, что творит артист цирка, похоже на то, что есть во всех этих работах, символизирует собой красивый риск, уверенное дерзание, вдохновенную точ­ность, без которых жизнь человека превращается в нечто растительное. Артист цирка — даже если нет в его выступлении ника­кой «театрализации» — творит искусство, если он умеет раскрыть символическое значение той победы над невоз­можным, которая одерживается в исполняемом им номе­ре. На этом прежде всего основана художественность цир­кового номера, а не на внесении в него, скажем, «балетности».

Символическая природа образа в цирке хорошо ощути­ма в тех очень определенных требованиях, которые предъ­являет это искусство к костюму, гриму, всему облику арти­ста. Бесконечно разнообразными могут быть и грим и ко­стюм; но одно решительно невозможно: обыкновенная бытовщина. Облик артиста цирка всегда отличается резкой отвлеченностью; это образ не какого-либо конкретного че­ловека, это образ символический — Человек вообще.Величайшее своеобразие искусства цирка в том, что символика создается не условными знаками, а предельно реальной работой артиста.

Сказочно-невероятное, фантастически-необычное со­вершается с полнейшей реальностью — «весомо, грубо, зримо», говоря словами поэта. В цирке ничто не «изобра­жается», все делается «на самом деле», при сверхъярком свете, без декораций, без условностей. Поэтому и гим­настическое мастерство в цирке может быть только выс­шего класса. Чем доподлиннее, сложнее, виртуознее ра­бота гимнаста — тем острее впечатление ее невероятности, тем   шире   символика   номера. Героичность, захватывающий оптимизм циркового ис­кусства зависят в основном именно от того, что тут не­возможное возможно не в мечте, не в иллюзии, не в изо­бражении, а в самой действительности происходящего на арене.

Без серьезнейшего внимания к искусству цирка — не­полна современная эстетика.
 

Вадим НАЗАРЕНКО

Журнал Советский цирк. Июль 1965 

оставить комментарий