И невозможное возможно
В специфике циркового искусства за последнее время появился ряд статей. Однако многие их авторы, на мой взгляд, не всегда убедительно аргументируют свои утверждения. Для доказательства того, что цирк — искусство, обычно сопоставляют выступления акробата-артиста и акробата-спортсмена.
Упражнения спортсмена, утверждают они, это только акробатика, а вот выступления артиста — акробатика плюс нечто еще. Поэтому-то артист создает образ, а спортсмен нет. Получается, что образность зависит от неких «прибавок» к акробатике, а сама она вроде к искусству не относится.
Чтобы разобраться в этом вопросе, целесообразнее проанализировать те номера, в которых цирковое мастерство предстает перед зрителем без «примесей», без театрализации, в «чистом виде».
КАК СОЗДАЕТСЯ ОБРАЗ?..
Вот воздушный гимнаст на трапеции под куполом цирка. Мы уверены, что это — искусство. Но почему? Какой образ и как создает гимнаст? Пишущие о цирке обычно лишь в самой общей форме говорят об этом. Но очень важно не ограничиваться общими словами, а показать, каковы же конкретно особенности циркового образа. Ведь в каждом искусстве образ особенный: одно дело — образ литературный, другое — образ музыкальный, третье — скульптурный и т. д. Конечно, и цирковой образ имеет свои отличия.
В самом деле — какая разница между артистом цирка и актером театра и кино? Создавая в театре или кино образ, актер исполняет такую-то роль, изображает тот или иной персонаж пьесы или фильма. Но гимнаст на трапеции — совершенно очевидно — никого не изображает, не играет никакую роль, не создает чей-то образ. И если так, то говорить об актерском мастерстве воздушного гимнаста нет оснований. Художественность, образность такого номера, очевидно, создается именно мастерством гимнастическим.
Все остальное в номере — как бы «оправа» для гимнастического мастерства. В балете, например, движения танца управляются музыкой, артист следует за музыкой. А в цирке, напротив, музыка следует за гимнастом, она подчиняется ходу его работы, подчеркивая движения исполнителя. В театре свет служит различнейшим задачам: создать то или иное «настроение», ту или иную «иллюзию». В цирке единственная роль освещения — как можно резче, острее «вылепить» в пространстве исполняющийся гимнастический номер, яснее, четче выявить мастерство артиста. Такая же роль и костюма. Он может быть бесконечно разнообразным. Одноцветным или пестрым. Предельно простым или ослепительно сверкающим блестками. Но во всех случаях костюм только тогда хорош, когда подчеркивает мастерство артиста.
Высокая исполнительская техника бывает присуща также и лучшим физкультурникам. Их гимнастическое мастерство, которое мы видим в спортивных залах, ценится очень высоко, однако не как искусство в подлинном смысле слова. Спортсмен, говорят, не актер. Почему же тогда цирковой гимнаст, исполняющий, казалось бы, всего лишь гимнастические упражнения, — артист? Станет ли спортсмен исполнять гимнастические упражнения на трапеции на двадцатиметровой высоте? Безусловно, нет. И, конечно, не по недостатку смелости. А просто потому, что это не входит в его задачу, не относится к условиям спортивного упражнения.
Но вот для артиста — воздушного гимнаста как раз высота — одно из важнейших условий. Суть циркового номера именно в том, что физические упражнения исполняются в условиях необычных — риска и игры с опасностью — и предстают как торжество над этой опасностью, победа над невозможностью.
Велофигурист В. Васильев
Необычайное, более того, невероятное — важнейший элемент природы цирка. Будь то партерная акробатика, или эквилибристика, или любой другой жанр, именно невероятность по сравнению с житейской повседневностью — главная примета цирка. В этом смысле цирк очень близок сказке или фантастике. В цирковом номере — даже если в нем (как, например, чаще всего в номерах воздушных гимнастов) нет никакой «театрализации», не разыгрывается никакая «сценка» — всегда есть свой сюжет. Гимнастические трюки компонуются в номере так, что невероятность исполняемого нарастает, их демонстрация развертывается как борьба с невозможностью и победа над нею.
Тут-то коренное различие между упражнением, исполняемым спортсменом, и упражнением, которое делает артист цирка. В спорте оно — проявление физических возможностей, показатель достижений спортсмена. В цирке — проявление невероятного. Авторы статей замечают, что далеко не всякие акробатические упражнения годятся для артиста-акробата. Это, конечно, верно и для артиста-гимнаста. Но на чем тут основан выбор? Мне кажется неполным высказывание о том, что цирковой артист выбирает «наиболее интересные и эффектные упражнения». Важно ведь — в каком плане интересные, эффектные?..
И, по-моему, будет правильно дополнить: артист выбирает такие трюки, в которых впечатление невероятности создается с особенной остротой. В спорте важно само по себе гимнастическое упражнение. В цирке — впечатление, производимое им. В первом ценность упражнения — практическая, во втором — эстетическая. Но, разумеется, хотя невероятность — важнейшая примета художественного впечатления в цирке, не в ней одной состоит тут искусство...
СИМВОЛИКА ЦИРКА
Художественный образ — всегда отражение жизни. Но цирк — царство невероятного; буйная симфония как раз такого, что «в жизни не бывает». Разве мы летаем в жизни на трапеции, кладем голову в пасть льва, бегаем по проволоке, прыгаем на батуде, ходим на руках, танцуем на мчащейся лошади?.. Заметим: чем невероятнее цирковой номер — тем он для нас привлекательнее. И чем обыденнее, тем неинтереснее. То, что будет вершиной художественности на сцене, решительно невозможно на арене; это стало бы тут чем-то уныло невыразительным, даже комическим. Вспомним тот юмористический эффект, когда на манеже оказывается вдруг кто-то из зрителей: человек самый обычный, ничуть не смешной в жизни, но так резко контрастирующий своим «обыкновенным» обликом со сверхнеобычностью творящегося в волшебном круге циркового манежа...
Как же может отражать жизнь номер или представление, заведомо не изображающие реальную действительность? Но ведь возможности художественного отражения жизни очень разнообразны. Конечно, нелепо даже и предположить, что воздушные гимнасты, или жонглеры, или эквилибристы могут хотя бы в малейшей мере конкурировать с театром или кино в изображении конкретных сцен повседневной жизни. Однако разве к изображению таких сцен только и сводится художественное отражение жизни?
Ведь сцены быта редко изображаются, например, в скульптуре; еще реже — в лирической поэзии и никогда — в инструментальной музыке. Но разве, несмотря на это, не отражена жизнь в произведениях данных искусств?
Не так ли, по-своему, и в цирке?
Как широк круг любителей циркового искусства! До чего разные люди находят тут — каждый для себя лично — нечто захватывающе близкое. Почему не оказываемся мы лишь сторонними созерцателями дерзкого полета воздушного гимнаста или рискованного баланса эквилибриста на проволоке? Не потому ли, что цирковое представление в своей основе символично, что образ, создаваемый цирковым артистом — символический образ. В февральском номере журнала «Советская эстрада и цирк» напечатаны воспоминания Героя Советского Союза 3. Сорокина. «Цирк, можно сказать, всегда был сродни авиации», — пишет он, подчеркивая, что летчику, как и цирковому артисту, жизненно важно обладать «волей, смелостью, находчивостью, выносливостью, глазомером, умением ориентироваться и молниеносно принимать верное решение в самых непредвиденных обстоятельствах».
Это «сродство» может быть особенно наглядно применительно к авиации. Однако, если вникнуть, не оказывается ли в жизни каждого человека что-то перекликающееся по-своему с тем, что захватывает нас в цирке? Разве не ставит временами жизнь каждого из нас перед необходимостью брать «крутые барьеры», молниеносно принимать решения, проходить путем узким, как лезвие ножа, на волосок от непоправимой ошибки? Разве не требуют почти что все профессии — даже и самые привычные — чрезвычайной внутренней собранности, неслабеющего чувства ответственности за любое движение. К примеру, что, казалось бы, «зауряднее» работы шофера? А присмотритесь, и обнаружите, что не так уж чужда эта будничная работа мастерству канатоходца и эквилибриста. А хирург, ведущий ответственную операцию на тончайшей грани между жизнью и смертью?.. А художник-реставратор, воскрешающий великое творение искусства, но, однако, одним неосторожным движением могущий и погубить его?.. А смелая гипотеза изобретателя, озаряющая дорогу на еле видном рубеже между возможным и невозможным?.. А мысль ученого, балансирующая сложнейшими и тончайшими понятиями?..
То, что делает артист цирка, не похоже в отдельности ни на одну из этих и многих других реальных человеческих работ. Однако то, что творит артист цирка, похоже на то, что есть во всех этих работах, символизирует собой красивый риск, уверенное дерзание, вдохновенную точность, без которых жизнь человека превращается в нечто растительное. Артист цирка — даже если нет в его выступлении никакой «театрализации» — творит искусство, если он умеет раскрыть символическое значение той победы над невозможным, которая одерживается в исполняемом им номере. На этом прежде всего основана художественность циркового номера, а не на внесении в него, скажем, «балетности».
Символическая природа образа в цирке хорошо ощутима в тех очень определенных требованиях, которые предъявляет это искусство к костюму, гриму, всему облику артиста. Бесконечно разнообразными могут быть и грим и костюм; но одно решительно невозможно: обыкновенная бытовщина. Облик артиста цирка всегда отличается резкой отвлеченностью; это образ не какого-либо конкретного человека, это образ символический — Человек вообще.Величайшее своеобразие искусства цирка в том, что символика создается не условными знаками, а предельно реальной работой артиста.
Сказочно-невероятное, фантастически-необычное совершается с полнейшей реальностью — «весомо, грубо, зримо», говоря словами поэта. В цирке ничто не «изображается», все делается «на самом деле», при сверхъярком свете, без декораций, без условностей. Поэтому и гимнастическое мастерство в цирке может быть только высшего класса. Чем доподлиннее, сложнее, виртуознее работа гимнаста — тем острее впечатление ее невероятности, тем шире символика номера. Героичность, захватывающий оптимизм циркового искусства зависят в основном именно от того, что тут невозможное возможно не в мечте, не в иллюзии, не в изображении, а в самой действительности происходящего на арене.
Без серьезнейшего внимания к искусству цирка — неполна современная эстетика.
Вадим НАЗАРЕНКО
Журнал Советский цирк. Июль 1965
оставить комментарий