«Иллюзионное ревю» Зинаиды Тарасовой

В альбоме сохранились лишь две фотографии тех лет. Не одной улыбающаяся девушка с пухлыми подкрашенными губами и косо зачесанными на лоб белокурыми волосами.

На другой — вздернутые в небо стрелы кранов, а между ними — канат. На этом канате, перекинутом через водную гладь Днепра, маячит фигурка. Фотография старенькая, любительская, и невозможно в крошечной фигурке узнать веселую молоденькую блондинку — цирковую артистку Зину Тарасову.

Веселой юной отвагой и подлинным мужеством дышат эти пожелтевшие фотографии. Верно, недюжинной смелостью и силой волн должна была обладать девушка, ступающая по канату на такой высоте. Правда, Тарасова всегда спорит: Я не ощущала страха высоты. Я вообще лишена этого чувства. Ветер — вот мой главный враг, и с ним мне нужно было поминутно бороться...

И тем не менее мужество было. Было оно и в другом — в том, что молодая девушка в далекие для нас годы приняла сложную цирковую профессию (Тарасова была эквилибристкой на канате) и работала наравне с признанными мастерами. Резво в этом не таилось особое и прекрасное мужество первооткрывателей?

Сейчас эти пожелтевшие фотографии воспринимаются как архивные раритеты, как свидетельства истории искусства. Десятилетия назад они запечатлели подвиг. Подвиг поколения, на чьи молодые плечи легла обязанность строить новое революционное «искусство. Это были бурные годы рождения молодых театров и пересмотра позиции маститых коллективов, появления разных, порой взаимоисключающих друг друга, но всегда смелых и талантливых театральных течений. Это было время столь раннего и бурного расцвета советской кинематографии. Не могло остаться неизменным и традиционное искусство цирка. Цирк вступал на новую дорогу. Искусство его определяло свои новые законы в пестрых шапито и на городских площадях, в парках культуры и отдыха и на клубных площадках.

Зинаида Тарасова не принадлежала к первому поколению революционных «циркачей». Но ее первые сценические опыты относятся к тем славным годам, когда «маститый» Виталий Лазаренко, вызывая восторг, прыгал через автомобили, а «дедушка» Дуров в новых, советских условиях развивал и утверждал свои гуманные способы дрессировки.
И навсегда в облике актрисы сохранился отпечаток тех лет — в энергичной силе маленьких рук, я твердости плеч, на которые она, кажется, готова взвалить все заботы и труды цирковой деятельности. Даже я особой скромности Тарасовой, умеющей прежде всего ре-ботать и главным образом работать.

Тарасова, как тогда было принято говорить, — «детдомовка». И пришла она к искусству столь простым и столь трудным путем самодеятельности. Ее «выдвинули» из какого-то клубного акробатического кружка, где она с такими же юными любителями искусства делала свои немудрящие номера. Тогда казалось: сделать этот шаг из самодеятельности я профессиональное творчество просто. Были бы способности и, главное, энтузиазм.

И то и другое наличествовало. Но как на самом-то доле трудна была эта дорога наверх, пока наконец Тарасова не «поднялась» до уровня башенных кранов и не пересекла по туго натянутому канату реку. Был и труд, и преодоление опасности, и непрерывно стремление все усложнять номер, совершенствуя искусство.

Судьба сводила меня с Тарасовой в разные годы и в разных городах. То приедешь в Ленинград, а Невский проспект пересекает аншлаг Зинаида Тарасова». То Московский цирк предоставляет ей арену, то она работает в Парко культуры и отдыха имени М. Горького. Еще одна встреча в Баку, целая неделя, проявленная «за кулисами» шапито, где выступала Тарасова.

Но первое знакомство состоялось в Сочи.

Каждый вечер зрители, замирая, следили за трудным, опасным, а внешне столь изящным номером актрисы. Тарасова работала под куполом цирка, сперва проходя по канату с балансом в руках, затем — стойки, наконец велосипед на той же высоте. Одна, всегда веселая и улыбающаяся, высоко в лучо прожектора.

Но наступало утро, и Тарасова с привычным своим упорством и, неустанной жаждой нового, возвращалась на арену. Здесь под палящими лучями кавказского солнца, легко пробивавшими ткань купола, час за часом репетировала новый номер. По канату, натянутому на большой высоте, катился громадный золотой шар. По нему шла эквилибристка, балансируя руками, и движения ее ступней катили шар...

Утро за утром, час за часом двигался по канату под осторожными ступнями актрисы шар. И уже не восторженные зрители, а всякое повидавшие коллеги артисты с замиранием сердца следили за ходом репетиций.

He всегда невозможное бывает возможным. Нет, Тарасова не сорвалась с каната, и золотой шар не подвел ее. Однако но выдержал гигантской нагрузки организм.

Пришлось забыть о воздушной эквилибристике.

Я следила за том, как выздоравливала Тарасова, напряженно внутренне готовясь к чему-то. К чему?

Цирк, снова цирк.

Никакой другой мысли, никакого другого желания. Цирк. Все, чтобы вернуться на арену, пусть в зените творческих успехов—забыть о них, отбросить все завоеванное и начать с самого начала. Вновь ученицей прийти на арену, знавшую ее мастером.

Через год-два Зинаида Тарасова выступила с большим иллюзионным ревю, отважно перейдя с помощью такого поразительного мастера, как Э. Т. Кио, в совершенно для нее новый жанр циркового искусства.

Как трудно в наш век быть творцами чудес, когда, гладя на вылетевшего из цилиндра артиста голубе, зритель смекает про «двойное дно» головного убора. Когда неожиданное появление шарика на ладони фокусника легко объясняется существованием потайного кармана у него в рукаве, когда «распиливание» девушки надвое не вызывает ужаса — в безопасности трюка все уеореиы.

Как бы то ни было, в наши дни работа иллюзиониста, видимо, требует новизны. В прошлое отошла «маска» индийского мага в высокой чалме или элегантного незнакомца в черном... Каков облик нового мага, иллюзиониста 70-х годов’ На этот вопрос ответа пока нет. На наших глазах меняются стиль и приемы подачи целых цирковых программ, новое приходит буквально во все жанры. А вот фокусник... Его облик все еще формируется—в разных аттракционах, на разных аренах, разными исполнителями.

Тарасова работает непрерывно и с огромным напряжением сил. Большое иллюзионное ревю с многочисленными помощниками, со сложной аппаратурой требует неусыпного внимания. Еще большего— сохранение, поддержка, улучшение старых трюков. И еще куда большого — создание а непрерывной смене «конвейерных» перемещений трюков новых.

И здесь требуется мужество, уже, правда, совсем иного свойстве. Не вроде, увлекательное мужество собственного подвиге, личного успехе, пусть достигаемое путем преодоление величайших трудностей. Здесь — мужество художника-организатора, руководителе большого коллектива людей, мужество человека, создающего коллективное искусство, чью роль зрителем кажется порой куда более скромной, чем это есть на самом деле.

Отдавая всю себя этому новому делу, Тарасова вносит и свою творческую лепту в прекрасное и всегда новое искусство цирка.

Что же в искусстве Тарасовой-иллюзионистки ощущается как особенное, неповторимое? Прежде всего — удивительная простота поведения на арене. Те самая простота и строгость, которые являются лучшей, современнейшей приметой цирка наших дней. Никакой помпы или «перебора» в бутафории, во внешних атрибутах «власти» иллюзиониста. Перед нами на арене обыкновенная Зинаида Тарасова, немногословная и сдержанная. Обычный вечерний туалет — это лишь дань уважения зрителям, дань любви — арене. Если бы речь шла о театральной сцене, говорили бы, что Тарасова в аттракционе играет саму себя.

В результате в ее программе традиционные трюки — голуби, вылетающие из пустого ящика, матрешка, у которой отпиливают ноги, фургон с подъемными стенками, который оказывается вместилищем целой группы больших и маленьких помощников Тарасовой, — приобретают совершенно новый характер. Характер веселой и увлекательной театральной игры. Веселый азарт иллюзионистки, легкий и стремительный ритм трюков, их быстрая, какая-то незаметная смена — все это рождает атмосферу спортивного соревнования. Не демонстрация мастерства актрисы и не торжество машинерии, как бы сложна она ни была и как бы виртуозно ею не владела Тарасова. А веселая и талантливая театральная игра. Как-то особенно и легко вспархивают от взмаха руки Тарасовой голуби. И с радостным задором смеется Матрешка, притоптывая своими отпиленными ножками. А уж из фургона вся компания вываливается, как грибы из лукошка, эдакие крепкие, веселые, энергичные грибочки.»

С той же доверчивой простотой подаются и крупные феерические трюки. Когда в цирке, погруженном в темноту, звучит рояль и из-под пальцев пианистки рождаются не только звуки, но и искрящиеся, переливающиеся струи воды, целые фонтаны, взлетающие к куполу, причем свет рождает разные сочетания, разные переходы, некую цветовую партитуру музыки, — зал разражается аплодисментами, благодаря исполнителей за мастерство и вдохновение, за смелый и радостный полет фантазии.

А актриса, на этот раз а высоком седом парике и платье маркизы, просто и весело взмахивает рукой, приветствуя тех, кому ее искусство дало радость.

Может быть, именно эта приверженность к простому и радостному искусству заставила Тарасову привести в иллюзию персонаж, дотоле никогда в этом жанре не бытовавший. Это Микки-Маус, перекочевавший из детских сказок в мультикинематограф, на сцену кукольного театра и вот теперь в цирк.

Опыт оказался успешным. Лопоухий маленький мышонок весело резвится на арене. Следя за похождениями веселого товарища, дети вновь проникаются любовью к сказке, верой в сказку, простую и доступную, которую утрачивает «взрослая» жизнь и которую тем более важно сохранить в искусстве.

И эту радость, эти простые волшебства создает женщина, с громадной силой воли преодолевающая недуг, который застиг ее когда-то чуть ли не на самой арене.

Правда, порой Тарасова своей скромностью а «подаче» номеров даже перебарщивает. У нее какая-то чрезмерная боязнь рекламы. Афиши самые скромные. Если выступление по телевидению, то Тарасова обязательно окажется где-то сбоку экрана, да еще по возможности вполоборота. И на арене она не умеет поставить «точку» в номере, словно даже нарочно снимая аплодисменты зрителей.

Да, мужество и еще раз мужество.

...Я помню цирк в Баку. А во дворе его — вагончик на колесах, в котором гримировалась, готовилась к выходу или отдыхала между представлениями Тарасова. Ящики с костюмами, белый столик, над ним зеркало, по сторонам — две слепящей яркости лампы, И здесь же, рядом с коробочкой грима,— английские тексты, английские книжки, домашние задания, которые должна была выполнять студентка заочного отделения института иностранных языков.

Едва оправившись от болезни, взвалив на свои плечи сложнейший аттракцион, ежечасно и ежедневно осваивая законы нового искусства, Тарасова начала учиться. И стала переводчиком.

— Если придется уйти из цирка, буду переводить, — то ли серьезно, то ли с иронией отвечала в те дни на недоуменные вопросы Тарасова.

Но даже если она говорила это от чистого сердца, никто, знавший ее, не поверил. Английский? Это хорошо. Приятно же было Тарасовой вести в заграничных гастролях часть представления на английском языке. Но «уйти из цирка». Нет, Тарасова не из тех, кто уходит, кто может покинуть раз и на всю жизнь избранную профессию, оставить дело, которое она делала всю жизнь. И не надо уходить. Искусство создается одержимыми, теми, кто обладает высоким мужеством.

оставить комментарий