Из века девятнадцатого в век двадцатый. Ю. Дмитриев

В конце прошлого и начале нынешнего столетия трагики еще занимали в театральных труппах довольно заметное место. Среди них можно назвать замечательных масте­ров трагического: M. H. Ермоловy, A. И. Южина, Ф. П. Горева — в Малом театре; Ю. M. Юрьева — в Александринском театре знаменитого гастролера M. T. Иванова-Козельского.

Но все они постепенно отходили от трагического репертуара, заменяя его совре­менной драмой и бытовой комедией. Даже y героев Иванова-Козельского проявлялись черты неврастеничности, свойственные его современникам, и он, наряду c Гамлетом, особенный успех имел в ролях Рожнова («Горе-злосчастье» B. Крылова) или Краснова («Грех да беда на кого не живет» A. Островского). На смену умершему в 1848 году Мочалову в Малый театр пришел К. H. Полтавцев (1823-1866) и частично принял на себя его репептуар. Он был официально утвержден как ведущий актер труппы, но ни в какой мере не заменил великого трагического ар­тиста. У Полтавцева были прекрасные внешние данные: голос, фи­гура, лицо, но не хватало искренности чувств. Его борьба со злом лишалась определенности, приобретала какой-то общий, к тому же сентиментальный, характер. Его персонажи буйствовали, при­бегали к различным эффектам, но бывало трудно понять, какие идеи они отстаивали.

На место умершего в 1853 году B. A. Каратыгина в Алексан­дринском театре выдвинулся Л. Л. Леонидов (1821-1889) . Как и y его предшественника, у него были импозантная наружность, Мо­гучий, прекрасно поставленный голос. Но если большинство героев Каратыгина отличала внутренняя значительность, то y Леони­дова они бывали только внешне эффектны. Естественно, автор не ставит своей целью рассказать обо всех актерах трагического амплуа, игравших во второй половине XIX века. Да вряд ли стоит это делать, среди них было немало таких, которых в те времена определяли одним словом: «орала». Кое-кто из таких «орал» имел даже успех, особенно в трактирах, где они, дико вращая глазами, читали стихи и монологи подвы­пившим купчиками помещикам, приехавшим в город из своих  захолустных имений.

Мы поведем рассказ o безусловно талантливом актере, типичном представителе трагического анархиствующего искусства —  Анатолии Клавдиевиче Любском. K сожалению, многое в его биографии почти неизвестно: Нель­зя назвать даже дат его рождения и смерти. И едва ли они могут быть установлены. Очевидно только, что он умер либо в послед­нем году XIX века, либо в первые годы ХХ века. Вероятнее всего, что «Любский» — это псeвдоним, настоящую фамилию этого арти­ста мало кто знал. Как-то в Роcтове-на-Донy, за завтраком, известный Провинци­альный режиссер антрепренер Н. H. Синельников, хорошо знав­ший Любского, затеял c ним разговор о прошлом, о том времени, когда Любский еще не был актeром. «Да,— ответил Любский, ­было кое-что хорошее, но дурного гораздо больше. Было, прошло… a вот теперь устраивай меня, буду благодарен».

«Я понял, — продолжал Синельников, — что разговор на эту тему надо пpекратить»

 Он происходил из богатой и, кажется, знатной семьи, получил образование в привилегированном учебном заведении. C успехом начал выступать на школьной сцене. Особенно ему давались отрывки из роли Гамлета. Когда курс был окончен, Любский в качестве любителя стал появляться на петербургских клубных сценах, увлекся Театром и не в меньшей мере жизнью богемы, которая царила среди актеров. Устроиться в театр в столице из-за семейных предрассудков не представлялось возможным, и он уехал в пpовинцию, где вско­ре получил широкую извеcтность, особенно на юге России. Его лучшими ролями считались герои Шиллера: Франц («Разбойни­ки»), Фердинанд, позже Вурм («Коварствo и любовь»), a так же Гамлет и Макбет, герои одноименных трагедий Шекспира. Успех пришел к Лю6скому в середине 60-х годов. Один из зрителей, видевших его в Саратове в антрепpизе Г. M. Коврова, вспоминал: «Это был человек среднего роста, c некрасивым, но очень подвижным лицом и резкими нервическими манерами. Часто «согретый» алкоголем, Любский был неровен как исполнитель. Но когда в «Отелло», «Короле Лире» я слушал его голос, когда он властно захватывал весь зрительный зал стонами Отелло или слезами лира, - тогда все понимали, что на сцене рож­далось высокое искусство».

B 60-x годах Любский играл также в Полтаве в антрепризе Н. H. Дюкова и имел огромный успех. «Талант его был выдаю­щийся, однако пристрастие к спиртным напиткам делало то, что в игре Любского не было cередины: или он играл вдохновенно, блестяще, потрясая весь зрительный зал, либо бормотал что-то под нос, отбарабaнивал, как школьник, заученный урок». Вот он играет Франца в «Разбойниках». «Бледное лицо, его римский профиль превратился в профиль кyрносого человека, поxожего на Павла I. Начинает речь вкрадчивым тихим тенорком, походка мягкая. Очень заботится о покое отца: поправляет ди­ванную подушку, южную скамейку, зaпахивает бархатный халат». На одном из спектаклей, играя Фpанца Mоора, Любский до того увлекся, что на самом деле затянул на своей шее шелковый шнурок. Поспешили дать занавес, актер с багровым лицом уже хрипел. По просьбе антрепренера Любский выступает в непривычной для него роли Риголяра в оперетте «Все мы жаждем любви». «Живость, веселье, куплеты. Хороший баритональный голос при­бавил новый триумф Любскому».

3а кулисами и в публике огромный успех. Гастролируя в Харькове Любский любил гулять в городском саду. Молодежь влюбленно следит за представительной наружности брюнетом c длинными волосами, в черной шляпе, в лакиро­ванных ботфортах, в изящном светлом пальто. Во рту y него си­гара, он держит на цепочке небольшyю собачку. Когда Любский уходит из сада, гуляющие устраивают ему овацию. Несмотря на ежевечерние выступления, Любский каждую ночь кутил. И когда в 1877 году Синельников встретил его в Николаеве, трагик был уже сильно постаревшим, неряшливо одетым, с  глубокими морщинами на лице. Но кутежей не прекращал. Конечно, в результате снижалось качество игры. Известный в провинции театральный журналист C. Г. Ярон, видевший Лю6ского в роли Гамлета в сезоне 1879/80 года в Харькове, писал, что он «не играл, a ревел, кричал, неистово жестикулировал и тем не менее понравился, понравился настолько, что антрепренер Новиков оставил его на зимний сезон. Поражали темперамент ар­тиста, та страсть, c которой он вступил в жестокий спор c Клавдием, Гертрудой, Полонием и всей придворной камарильей».

Постепенно Любский отказывается от постоянного участия в какой-нибудь труппе, делается трагиком-гастролером и все больше опускается. Известная провинциальная актриса O. B. Арди-Светлова расcказывала, как к ним в Орел, где Театр содержал Деркач, в 1887 году пришел (именно пришел!) Любский. Было это под Но­вый год, на нем было надeтo, прямо на голое тело, ветхое пальтишко, на ногах опорки. Деркач предложил ему сыгрaть три спек­такля, но с тем, что деньги отдаст после третьего. Пока же, в счет аванса, Любского одели c ног до головы. Первый спектакль «Горькая судьбина» A. Ф. Писемского, в котором Любский играл Анания Яковлeва, прошел блестяще. Далее поставили «Отелло». «В последнем акте он показал орловской публике, что значит истинный темперамент трагика» . Даже видавший виды помощник режиссера испугался, что Отелло дей­ствительно задушит Дездемону, и поспешил дать занавес. Синельников вспоминал, что летом 1885 года Любский со своим приятелем-рыбаком жил в лодке на берегу Волги. Вместе они рыбачили. «Да, бpатцы, — говорил артист, — Волга, природа – моя стихия. Там особенно хорошо звучит в непогоду монолог Лира.

И еще раз Синильников увидел Любского через несколько лет в Ростове-на-Донy. Был он одет в парусиновое пальто, летний, несмотря на зиму, грязный картуз, a из-под картуза виднелись космы давно не стриженных волос. Пришел артист пешком из Та­ганрога. Попросил, чтобы ему дали сыграть в «Гамлете» Тень старого короля: «Я, братец, Гамлета уже не играю, a Тень y ме­ня выйдет прекрасно». Синельников помог Любскому устроиться в недавно открытое в Петербуpге убежище для престарелых артистов. И тот в тече­ние пяти дней очаровал всех старушек: целовал им ручки, учил раскладывать пасьянсы, а потом запил, переругался со всеми и уехал в Екатеринослав, откуда перебрался в Каменское. «Там приятель казак, будем c ним рыбу ловить». Любский опускался все ниже и в театре теперь выступал только случайно. В чем же все-таки причина успеxа на определенном этапе жизни этого артиста? Почему, несмотря на возможные эксцессы, его охотно приглашали антрепренеры ? Чем объяснить, что публика на спектакли с его участием шла с особенным интересом? Безусловно, Любский был талантлив и обладал незаyрядным исполнительским темпераментом, захватывающим тех, кто видел его на сцене. Его отличали хороший голос, ясная дикция. Раздражающeе в жизни грассирование на сцене окaзывалось неза­метным. Провинциалов-обывателей привлекал и его богемный образ жизни. B 60 - 70-e годы в скучные пpовинциальные города приезжал или приходил артист безусловно одаренный, который не хотел признавать никаких общественных утверждений, жил по законам, им самим для себя установленным.

Великий актер П. H. Орленев, также большую часть жизни проведший в гастрольных поездках, в молодости встречался с Любским. И вот какой эпизод ему запомнился. «Припоминается его последний скандал в Москве, где он играл в труппе М. B. Лен­товского в театре «Скоморох». Послe спектакля он c друзьями отправился в ресторан Савpасенкова на Тверском бульваре. Там они сильно подвыпили, и, когда за соседним столиком (купец) на­чал перед закуской креститься на икону божней матери, Люб­ский, обратись к нему, громко произнес: «Чего ты, дурак, крес­тишься — эта богогодица ко мне в Сагатове в номега ночевать приходила...» . Разыгрался скандал, o котором на другой день знал весь го­род. Люди, консервативно настроенные, осуждали артиста, воз­мущались его поступком, а все те, кто считали себя либералами, пришли от этого события в восторг и спешили в театр, чтобы увидеть крамольника-актера. A вот o каком эпизоде повествовал выдающийся артист МХАТа Л. М. Леонидов. Он видел Любского на заре своей теат­ральной юности. «Вдруг в артистическую уборную входит стран­ная фигура. Длиннополый черный сюртук, в каком играют куп­цов в комедиях Островского. Широкополая фетровая шляпа, yсы с проседью, суковатая палка. Одним словом — живой Несчастливцев. Только роста среднего, коренастый лeт под пятьдесят. Жаркие объятия, поцелуи. Начинается диалог с вопроса ..Любского, обращенного к одному из старых актеров:

— У кого служишь?
— Как у кого, y Николая Николаевича Соловцова
— Не знаю, не слыхал,— ответил с омерзением трагик.

Надо сказать, что y благородных трагиков всегда была не­скрываемая ненависть к антрепренерам. «Этих эксплуататоры, жи­воглоты, которых нам, трагикам, людям c возвышенной душой, приходится терпеть» . И такое отношение к эксплуататорам не могло не импониро­вать передовой части публики. Когда хотел, Любский умел работать над ролями, тот же Ор­ленев рассказывал, как к ним в Екатеринослав пришел Любский и произнес свою излюбленную фразу: «Дайте, братцы , заработать бедному артисту». B это время репетировали «Смерть Иоанна Грозного» A. К. Толстого. Любскому дали роль гонна. «Он ее тотчас же переписали выучил наизусть и помню, как подарил он нас своим вдохновенным порывом, когда произнес на репети­ции шесть нeзначительных лишь фраз» . A любимые роли в трагедиях Шекспира и Шиллера были мастерски отделаны во всех деталях. Когда приходило вдохновение, он потрясал весь зрительный зал. Тот же Орленев у него как-то спросил: «Как вы, Анатолий Клавдиевич, c таким небольшим ростомиграете Отелло, Макбе­та?» Любский ответил: «Догогой мой, я госту, когда я иггаю» .

Вдохновение, темперамент были сильнейшими качествами ар­тиста. Он захватывал и зачapовывал. В будущем знаменитый мастер опереточного и драматического Театра H. Ф. Монахов вспоминал, как в 1896 году в Киеве к нему, тогда молодому ар­тисту эстрады, подошел какой-то давно нeбритый старик, назвал­ся Любским и предложил совместно выступить в саду «Венеция». Концерт состоялся. Любский читал «Записки сумасшедшего» Н. B. Гоголя. Позже Монахов писал: «я, помню, был очень удив­лен, что трагик, да еще, как мне говорили, знаменитый, не выго­варивал буквы «p». B бытy этот недостаток был очень заметен. но когда он читал «записки сумасшедшего», я не слышал дефек­тов его речи. Это произошло, должно быть, от громадного впечатления, которое произвело на пеня его чтение. А впечатление было действительно громадное. Читал он потрясающе. Я в пер­вый раз в жизни слышал такое вдохновенное чтение». Вечером за ужином, несмотря на всe старания Монахова, Любский ничего не говорил о своей актерского работе. Он читал стихи, монологи. «Мне казалось, что он даже не замечает нас, что он читает для себя. Но впечатление от этой ночи до сих пор ярко живет в моей душе...».

Гамлет, Отелло, Мак6ет, Фердинанд, Вурпг, Франц Моор, как и другие персонажи артиста, могли быть людьми добродетельными или злодеями, но всегда 6ыли сильными личностями, до конца отстаивавшими то, чего они добивались. Никто не мог упрекнуть его героев в отсутствии воли, в том, что Они не будут бороться до конца за свои идеалы. Когда в 1880 году В. И. Немирович-Данченко увидел Любс­когo в роли Франца в артистическом кружке, он ему не понра­вился. И этому нельзя удивляться. К тому времени известный театральный критик, драматург, романист, а в будущем великий режиссер, уже выработал свои эстетические воззрения. Он хотел, чтобы роли, в том числе в пьесах Шиллера, исполнялись c 6ольшей глубиной, с большей Психологической правдой. Но на рядовогo зрителя игра Любского производила очень большое впечат­ление. Герои артиста, отличающиеся силой духа, страстыо, волей, захватывали и увлекали, заставляли понимать, что еще есть си­лы, способные на борьбу.

B 1881 году в Прикащичьем клубе Любский играл Гамлета. Журналист писал, что ансамбль был ужасный, оформление — чу­довищное. B первыx двух актаx актер играл несколько сухо и по временам впадал в ходульность, но c третьего акта вошел в роль, а в сцене c Офелией подарил публике несколько хороших момен­тов. «Выразительно был произнесен монолог o флейте в разгово­ре c придворными». Заканчивая заметку, журналист заключал: «успех был большой». Выступая в роли Шейлока в «Венецианском купце» Шекспира, Любский строил игру на контрастах и «вообще обращал шекспи­ровского героя в мелодраматическую фигуру». Последняя встретившаяся нам pецензия, касающаяся Любско­го, относится к 1898 году, когда артист гастролировал в Сарато­ве в Народном театре. Эта рецензия, пусть коротко, но подводит некоторые итоги деятельности последнего трагика старой школы.

На этот раз артист играл Русакова в пьесе Островского «Не в свои сани не садись», играл, как и всегда, неровно. И успех y зри­телей Любский имел очень большой. Рецензент не без горечи пи­сал: «Какую силу потерял русский театр в этом артисте. Какой большой талант брошен и зарыт. Лет пять тому назад мы ви­дели Любского в «Гамлете», на положении того же случайного гастролера и никогда не забудем несколько фраз, брошенных им в публику со стихийной силой природного таланта» . Таков был этот удивительный феномен русской сцены — Ана­толий Клавдиевич Любский, о котором не вспоминают даже в са­мых подробных курсах истории русского театра. Но, право, он оставил, пусть маленький, след в искусстве, восхищали поражал зрителей своего времени, отстаивал высокие идеалы искусства так, как он их понимал.

 Из книги Ю. Дмитриева "Русские трагики конца XIX начала XX века"

Оставить комментарий