Как сказал Райкин: — Быть или не быть?

Это выражение, содержащее ссылку на особый авторитет, бытует давно. Ссылка на Аркадия Райкина в разговоре придает словам говорящего повышенное значение. Ему пишут текст разные авторы, но, если бы среди них был даже сам Шекспир, все равно публика говорила бы: — Быть или не быть? — как сказал Райкин.

Боже сохрани, Шекспиру — Шекспирово. Но все, что про­ходит сквозь Райкина, обретает особую  форму  выражения.

Если литература — энергия, то Райкин, так сказать, кванто­вый генератор, создающий им­пульсы сконцентрированной убийственной силы. Писать об Аркадии Райкине — одно удовольствие. Во-первых, его все знают и ни­кому не нужно рассказывать о его программах. А во-вто­рых, то, что делает Аркадий Райкин, представляет собой особенный жанр, о котором сколько ни будет написано — все мало. Этот жанр органически объ­единяет и мудрость шута и бесстрашие скомороха, тон­кость психолога и достоинство гражданина.

Жанр этот разнообразен.

Райкин шутит. Но нет среди его шуток ни одной из той суб­ботней серии, способствующей пищеварению. Из тех беспо­лезных успокоительных ка­пель, придуманных взамен смеха. Райкин лицедействует. Но нет в его лицедействе ни одного натянутого, приблизи­тельного, не узнанного в пер­вый же мигобраза. Райкин говорит о людях. И нет в его разговоре ни доли заискивания, ни момента подо­бострастия, ни мига суетливо­сти.

Райкин говорит о возвы­шенном. И никто еще не ви­дел, чтобы при этом из его ноздрей валил огонь. Потому что в том, что он говорит, есть мера и нет фальши. Райкин говорит о низмен­ном. И нет в его словах ни злобы, ни раздражительности, но  есть  злость. Злоба и злость — разные вещи. Злоба присуща характе­рам мелким и мстительным. Злость есть свойство сильной натуры. Райкин не злорад­ствует. Он зол потому, что де­рется всерьез, со страстью и с открытым забралом. То, что делает Райкин, не­обыкновенно серьезно и глу­боко. Конечно, эстрада создана для того, чтобы с нее неслось что-нибудь облегченное, ве­селящее, может быть, даже поверхностное. Жанр «Райкин», несмотря на то, что возник он на эстраде, — это новое каче­ство, появившееся в старой форме. И, даже когда Райкин разрушает привычную эстрад­ную форму, даже когда он по­казывает на эстраде цельный спектакль, это воспринимается как должное, как естественное отличие этого удивительного жанра. Один восточный мудрец сказал:

— Плохой человек — это тот, кто ни разу не посмел по­смеяться над собой...

Восточный мудрец сделал это наблюдение, наверное, не без оснований. Очевидно, ему попадались люди, которые предпочитали задыхаться от спеси, вместо того чтобы про­сто открыть заслонку и вы­пустить лишнее. Люди накапливают запасы смеха исподволь, не замечая этого или стараясь не заме­чать, или, наоборот, изо всех сил отбиваясь от этого объек­тивного процесса. Трудно ска­зать, когда человек рассмеялся впервые. Я думаю, это про­изошло в тот момент, когда человек впервые посмотрел на себя со стороны и вдруг со­образил, что надо скорее от­крывать заслонку, иначе лопнешь от предрассудков, от тупости, от ограниченности и от самовлюбленности. Он за­смеялся и почувствовал облег­чение.

С тех пор хорошие люди предпочитают избавляться от нехороших черт при помощи этого испытанного способа. Райкин взвалил на себя тя­желый груз. Он пользуется этим способом от имени рода людского в деле заострения человеческих характеров. Он показывает характер с тем, чтобы пригласить вас сделать выводы. Взрыв смеха прикан­чивает показанный характер. Это происходит потому, что вы давно уже, сами того не подозревая, искали случая по­считаться, да не знали, как это сделать. То, что показывает Райкин, вам давно известно. Но известно расплывчато, рас­сеянно, несформулированно. Может быть, известно только гранями, отдельными чертами. Райкин показывает точную формулировку образа или це­лого общественного явления. Он показывает объемно, пово­рачивая образ множеством граней, и делает это мгновен­но. Какой же яркости должны быть эти грани, чтобы произ­вести  немедленный  эффект!

Можно, конечно, рассме­шить человека, показав ему что-нибудь смешное. Напри­мер, палец. Есть такие благо­дарные зрители, которые гото­вы смеяться уже оттого, что пришли смотреть комедию. То, что делает Райкин, прежде всего очень социально.

В колымагу жизни впряже­ны испокон веку две лоша­ди — гордый мерин Пафос и неказистая кобыленка Сатира. Иногда Пафос забывается и больше заботится не о том, чтобы тащить колымагу, а о том, чтобы никто не заметил, что он мерин. Он в этом слу­чае пускает огонь из ноздрей, выпячивает грудь, бьет копы­тами и вообще ведет себя, как на репетиции к параду. При этом ему, конечно, не до ко­лымаги. Во-первых, он забы­вает, что создан для работы, а не для каких-то высших це­лей, о которых не имеет ни малейшего представления. Во-вторых, он начинает стесняться своей соседки, которая не пус­кает огонь из ноздрей, и по­этому ему не пара. Он выби­вается из сил, растрачивая их черт знает на какую чепуху. И тогда Сатире приходится тащить колымагу одной, пока ее напарник не отдышится от очередного спектакля.

Но надо сказать, Сатира до сих пор не чувствует устало­сти. Она никогда не избегает работы. Ей совершенно все равно, что о ней подумают. Она умеет и бить копытами, и пускать огонь из ноздрей, и разворачивать грудь. Она просто не хочет заниматься этими фокусами потому, что умеет смотреть на себя со сто­роны и соображать, что фокус­ничать во время работы смеш­но. И потом она еще чув­ствует ответственность. Она понимает, что, если колымагу не тащить, колымага остано­вится... Вот на какие полуфилософ­ские мысли наталкивает меня славная работа Аркадия Рай-кина. Когда он впервые по­является у рампы, мне ка­жется, будто он спрашивает:

— Ну, граждане, граждане вы или нет?

И вопрос этот не содержит в себе ни назидательности, ни недоверия. Райкин работает с нами и для нас. Он на наших глазах впрягается в нелегкую колымагу и тащит ее вперед, шаг за шагом, и нам становит­ся легче, и мы помогаем ему и, сами того не замечая, ока­зываемся в его веселой, умной, прямодушной и честной упряжке. И мы хохочем над спесью, над предрассудками, над чванством, над невеже­ством, над ничтожной непо­грешимостью дураков и про­хвостов. И мы понимаем, что уме­ние расставаться с прошлым смеясь — есть признак высо­кого социального здоровья и твердая уверенность в зав­трашнем дне.

Быть или не быть? — как сказал  Райкин. Несомненно, быть...

Журнал Советский цирк. Июнь 1967 г.

оставить комментарий