Клоун Анатолий Смыков

Время от времени на страницах журнала вспыхивает спор о буффонадной клоунаде. И неизбежно возникает вопрос: каким же должен быть клоун? Мне представляется, ответ тут один: талантливым.

Природа клоунской профессии настолько уникальна, что запрограммировать, а тем более решить административным путем появление желательного образца невозможно. Но зато можно нанести определенный вред, когда начинают слишком настойчиво предлагать следовать мастерам, уже завоевавшим признание зрителей и критики, и определяют их творческую практику (в основном отошедшую от буффонады) как единственно верное направление.

Обычно в этом случае говорят о созвучности времени образов и масок, созданных артистом. О том, что артист чутко уловил вкус зрителя, что его творчество отвечает внутреннему движению духовной жизни современника.

Да, жизнь — это движение. Движение происходит и в искусстве. И много перемен претерпевает оно на протяжении одной человеческой жизни. Но вот вопрос: что же тогда тот художественный мир, в котором жил человек, то искусство и те формы, в которых явилось оно ему и которые помогли ему постигать прекрасное, — все это уходит бесследно из его жизни? Все это оказывается ненужным перед лицом нового? Или, в лучшем случае, является этапом о безоглядном движении?

Но тогда как объяснить, что каждая новая талантливая постановка, скажем "Гамлета", «Короля Лира» или «Макбета», становится значительным событием в художественной жизни? И никого не смущают монологи, обращенные к самому себе или в зал, призраки, тени, решительно переворачивающие жизнь умнейших людей, лес, как возмездие, двинувшийся на злодея,— все то, что, казалось бы, безвозвратно ушло из нынешних пьес. Но вот современный драматург Алексей Арбузов на современнейшем и конкретнейшем материале — строительстве Иркутской ГЭС — создает пьесу; и действует о ней, как в античной трагедии, Хор. И Хор этот не только никого не шокирует, никому не мешает, не оскорбляет ничьего эстетического чувства, а, наоборот, придает всему действию, всем событиям масштаб. Что же касается самой античной трагедии, то ведь и она не ушла со сцены. Она стала редкой гостьей на театре, это верно. Но ведь и то сказать — для ее воплощения и талант потребен редкостный. Зато дает она, несмотря на всю условность действия и формы, проявиться актеру в чистом золоте творчества.

Не слишком ли высоко забрался я, начав разговор «всего лишь» о буффонадной клоунаде? Что ж, стремительно спустимся — старинный водевиль «Лев Гурыч Синичкин». Опять-таки живет и здравствует. И даже воплощен в современном искусстве — в кино. Причем в фильме бережно сохранена очаровательная ноивность амплуа. Тем и хорош он.

Да, что ни говори, форма, жанр — штука огнеупорная. Крупнейший советский литературовед М. Бахтин в работах о Достоевском и Рабле, получивших мировое признание, убедительно показал, что старинные жанры, причем площадные, «грубые», входят существенной составной частью в кровь и плоть искусства последующих веков, притом искусства интеллектуального, самого передового по формам, всесторонне и глубоко исследующего жизнь современника, выражающего тончайшие движения его души.

А теперь хочу остановиться на таком факте: замечали ли вы, что когда и кино или на театре хотят изобразить клоуна, то всегда обращаются к старой клоунаде.

Сказанное отнюдь не аргументы в споре о буффонадной клоунаде вообще, в который я не собираюсь вступать. И поставленные здесь вопросы обращены а размышления к самому себе. А заговорил я об этом потому, что меня занимает судьба одного клоуна.

Его любят зрители, его мастерство признают многие авторитетные специалисты, в том числе и коллеги по манежу. Однако в перечне наших лучших клоунов, в постоянной «обойме» имен, в которую, впрочем, довольно легко попадают молодые артисты, едва только добившиеся успеха, его имя встретишь редко. Он что-то вроде запасного игрока в этой прихотливой игре мнений. На поле почета его выпускают нечасто. Хотя, повторяю, признают и мастерство его и не случайный, надежный успех у зрителей. Еще говорят о нем: старый клоун. А между тем он окончил цирковое училище лет на пять позже Олега Попова и лет на пять раньше Леонида Енгибарова. То же училище, у тех же, в сущности, педагогов. Имя его — Анатолий Смыков.

Творчество Анатолия Смыкова, на мой взгляд, имеет принципиальное значение, как принципиально и поведение самого артиста в искусстве. Свой творческий путь он выбрал, следуя не моде, руководствуясь не ходкими ныне рассуждениями об интеллекте, оборачивающимися часто пустой игрой, за которой ничего не стоит, кроме шутки, более или менее удачной. Свой творческий путь он выбрал, повинуясь тому, что выражает его натуру, его человеческую суть. Сквозь грим глядит его душа, сказал бы я. И на все советы, на все упреки, на все вразумительные разъяснения, что так теперь никто не делает, что манера его и образ устарели, он отвечает одним — продолжает идти той же дорогой, что и шел. Потому что знает: изменить образ — значит изменить самому себе. И тогда будет не клоун Анатолий Смыков, а Анатолий Смыков, играющий в клоуна.

...Он появляется неожиданно, с верхних рядов амфитеатра, среди публики. Как появлялись до него десятки других клоунов. Но вот явился он, и как бы теплая волна прошла по цирку. Он спускается, здороваясь с публикой, со взрослыми и детьми, немного чудаковатый человек в мешковатом костюме с круглым добрым лицом, на котором выделяются нос картошкой и удивленно приподнятые тоненькие брови. А волосы... Волосы светлые-светлые, чуть-чуть с рыжинкой, но и не рыжие все-таки. Вот это чуть-чуть — это грань во всем. В облике и в поведении — что-то от буффонадной клоунады и в то же время много от житейской достоверности.

Но проследим, что же делает клоун. Он уже спустился вниз, взобрался на барьер манежа, провозгласив удовлетворенно: "Прибыли!» И тут же, споткнувшись, грохнулся. Сколько раз до него это делали! Но достоверностью сыгранного он заставил нас забыть об этом и поверить только ему.

Вот он снимает пиджак и кладет на барьер. Однако, взглянув на сидящих о первом ряду, поспешно забирает. Неет уж! Только не здесь! — читаем мы на его лице, покуда несет он пиджак в другое место. — Вот здесь!» Но тут же еще поспешней забирает и перекладывает. Положил, отошел, взглянул на зрителей и с опаской, далеко протянув руки, снова забрал. Теперь уже, на расстоянии, в безопасности смешно пугает, грозит потенциальному своему похитителю.

И опять-таки — сколько раз это делали другие! И не мудрено. Ведь это цирковая классика, те выверенные десятилетиями приемы, тот, можно сказать, клоунский язык, который дает возможность талантливому артисту, художнику создавать образ, привнося в привычные формы собственную индивидуальность и тем самым делая их в тот волшебный час только своими. В руках же ремесленников они всего лишь штампы, всем надоевшие.

Анатолий Смыков с помощью этой неприхотливой репризы разыгрывает маленький спектакль с целой гаммой чувств и настроений, обнаруживая детски незащищенную наивность и что-то еще, какие-то свойства и черты характера, которые трудно сразу определить и которым трудно дать имя, но в совокупности своей они и составляют то, что зовется обаянием.

Одно же качество обнаруживает себя с несомненностью. Кто-то верно заметил, что человеческая душа обладает особым свойством излучения, помимо слов и поступков. Так вот душа Смыкова излучает доброту.

Доброта Смыкова представляется мне не просто его индивидуальным качеством, но, как у всякого истинного художника, обретает черты всеобщие, становится определенным явлением. Так вот Смыков в своем творчестве в какой-то мере выражает одну из коренных черт русского народа и в этом смысле продолжает прекрасную традицию русской культуры.

Много положительных качеств, скрытых под его простотой, можно обнаружить у него. Не приходила ли вам в голову, читатель; такая идея: поместить, мысленно конечно, любимого вами клоуна в жизненную, в что ни на есть житейскую среду? Если проделать подобное с созданным Смыковым образом и поместить его, скажем, среди героев широко известной трилогии Федора Абрамова «Пряслины», то с известными, естественно, допущениями он войдет в эту среду, заняв там определенное место. Так много в нем житейски достоверного и основательного. И это позволяет, на мой взгляд, говорить о его народности, качестве очень высоком.

Смыков разыгрывает опять-таки простенькую, ходовую ныне репризу «Пари». Кстати, это модернизированная старая реприза, пришедшая еще из тех времен, когда цирк дружил с буффонадой, а появление клоунов нового типа, таких, как Карандаш, Мусин, Серго (А. Сергеев), но только не вызывало конфликта, но, наоборот, вместо с буффонадными они удачно дополняли друг друга и своими контрастами украшали искусство арены. Ведь парадоксальная острота, несовместимость от века свойственны цирку. Это к слову. Однако, говоря о Смыкове, невольно все время перекидываешь мостик к тем традициям, к тому наследию, которое далеко еще не исчерпано. Только пользоваться им надо умело, в движении, в соответствии со своей индивидуальностью. Как это и делает Смыков.

Характерная черта его образа — полное отсутствие эгоцентризма, что опять-таки свойственно очень добрым людям. И еще одно свойство его творческой манеры, в какой-то мере связанное с первым качеством: он никогда не стремится все выжать из репризы, в том смысле, что в конце не жмет на все педали. Эта недосказанность очень привлекательна, она оставляет простор для чувств и мыслей зрителям. К тому же свидетельствует о духовном богатстве артиста.

Особенно ярко все его качества проявляются в клоунаде «Бокс», разыгранной им по-своему, ни на кого не похоже. В его боксе нет ожесточения, битвы до изнеможения, стремления во что бы то ни стало, любой ценой повергнуть противника.

В этой клоунаде Анатолий Смыков проявляет замечательный художественный такт. Вот два примера. Перед тем, как начать боксировать, он идет за ширму, которая стоит тут же иа манеже, чтобы переодеться соответствующим образом. Ширма невысока. И мы видим его лицо, когда он раздевается. Это уже спектакль! Поистине надо быть мастером, чтобы, не кривляясь, одним только сосредоточенным выражением лица изобразить столько оттенков чувств и мыслей.

Но, кажется, все готово, пиджак и брюки перекинуть на стенку ширмы. Смыков выходит, и цирк грохочет от смеха. Нет, видимо, что-то не так, решает он, оглядывая свои нелепые трусы. И тут же уходит за ширму. Смыков «не играет» на трусах, как говорят клоуны, не старается выжать на этой ситуации как можно больше смеха, понимая, что не очень-то эстетично подобное зрелище, да и не велика цена такого юмора. Это лишь мимолетный штрих, подготовка. И вот он снова выходит из-за ширмы, натянув длиннющую майку, значительно ниже колен. Теперь все в порядке.

Во время бокса, увлеченный каким-то только им чувствуемым ритмом, он вдруг начинает исполнять танец из «Лебединого озера». Смыков проделывает только несколько движений, а у нас ощущение законченности. Хочется увидеть танец дальше, но Анатолия уже снова захватила стихия борьбы. И опять в этом есть простор для воображения зрителя. Понимаешь, как много он может, как много в нем заложено. Нет, не так прост он, как кажется.

А что касается его, так сказать, чисто цирковых способностей, то мы еще раньше убедились, что он хороший акробат и жонглер. Последнее он отменно продемонстрировал в созданной им оригинальной репризе «Ведра», когда, подбросив ногой ведро за дужку, он лихо поймал его на крючок того конца коромысла, что был у него за спиной.

Но главное все-таки не это умение, не эта виртуозность. Знакомясь с творчеством Смыкова, особенно отчетливо понимаешь, что клоун не просто тот, кто хорошо жонглирует с комической обыгровкой, кто виртуозно катается на мотоцикле и делает вид. что вот-вот сейчас упадет, а потом улыбается, давая понять, что это он так, шутит. Клоун — это не комический жонглер или велофигурист. Клоун — это когда за спиной — глубина характера, постижение жизни, философия, если хотите.

А без этого все остальное лишь игра мальчиков в клоуны... Не появлением ли слишком большого числа якобы современных по манере, а на деле всего лишь рафинированноинфантильных юнцов, изображающих клоунов, объясняется явно ощущаемая сейчас тоска по каким-то новым настоящим клоунам? Не отсюда ли участившиеся разговоры о буффонаде?

Говоря о Смыкове, я вовсе не собирался представить его рыцарем без страха и упрека. Можно, например, посетовать, что несколько бедноват его репертуар, правда, сейчас он готовит эксцентрический номер с редкими в цирке животными — свиньями. Но речь шла о другом, о плодотворном развитии традиций, об умении сказать свое собственное слово. Об умении преодолеть соблазн моды и остаться верным самому себе. А это признак дарования истинного.

АНАТОЛИЙ ГУРОВИЧ

оставить комментарий