Конь по кличке Зюбрик

Снаряд угодил в вершину сосны, рикошетом отскочил в подлесок и здесь, в кустах буйно цветущей черемухи, тяжко грохнул, взметнув вместе с фонтаном еще не просохшей от весенних дождей земли жухлую прошлогоднюю листву, прелую хвою и целое облако белых души­стых лепестков.

Сладковатая гарь взрывчатки запершила в горле. Смолк птичий гомон. На миг в прифронтовой роще наступило на­стороженное безмолвие. Тревожно мы ждали второго снаряда. Мы — это молодые сол­даты роты связи: самому стар­шему из нас было двадцать, млад­шему недавно исполнилось восем­надцать. Но снаряд, напугавший нас, видно, был шальным. Ездовому Андрею Каргополову не терпелось узнать, не попал ли осколок в его любимца, маленького белого коня Зюбрика. Зюбрик был гордостью отделе­ния. Слава о нем гремела по все­му полку. Нам привел его взамен убитого одноглазого мерина стар­шина роты Валов.

— Вот вам конь по кличке Зюб­рик, настоящий «араб» — похло­пав  лошадку по спине, с видом знатока заявил старшина. — Бе­регите его. Он, говорят, ученый, из цирка. Не убережете — другого не дам. У меня резервов нет.

«Араб» ни у кого из нас не выз­вал особого восторга. Он казался совсем невзрачным.

— Как этот «араб» катушки во­зить станет — сокрушался   Анд­рей, — ведь на них чуть ли  не пятнадцать километров кабеля намотано, да еще телефонные аппа­раты, да...

Тут наш ездовой начал загибать пальцы, подсчитывая, что у него нагружено на двуколке. Выходило, как ни крути, а одной лошадиной силы явно маловато. Но Зюбрик против ожиданий оказался жили­стой лошадкой. Любо было смот­реть, как он, по-лебяжьи выгибая шею, высоко поднимая ноги, без особого, казалось, напряжения тя­нул нашу донельзя перегруженную повозку. Правда, вначале лошадке при­ходилось работать мало. Полк стоял в обороне. Мы, помня слова старшины, берегли «араба», как глаз, вполне благоразумно рассу­див, что на маршах все же возить катушки в повозке лучше, чем носить их самим. Зюбрик быстро округлился, шерсть его стала лос­ниться.

Однажды разведчики ходили в ночной поиск. Они привели двух «языков» и принесли захваченный во вражеском блиндаже аккорде­он, который подарили нашему ез­довому. Когда кругом все было спокой­но, линия связи не рвалась и не надо   было   бежать   сломя   голову ее исправлять, мы собирались по­слушать музыку. Андрей Каргопо-лов был невесть какой музыкант, но кое-что играл на слух. Как-то Андрей исполнил вальс «Амурские волны», а потом сразу перешел на веселый марш.

То, что произошло дальше, всех нас удивило. Зюбрик, спокойно щи­павший траву, резко поднял су­хую, аккуратную головку, его ро­зовые ноздри стали раздуваться, уши нервно задвигались. Искоса посматривая на коня, Андрей про­должал играть. Зюбрик высоко поднял переднюю ногу, сделал шаг, другой, тряхнул головой и вдруг побежал по кругу. Музыка словно подхлестывала его. Обежав круга три, конек остановился, потоптал­ся на месте, словно что-то вспом­нил, потом стал кружиться то в правую, то в левую сторону. Мы сидели с открытыми ртами и, не дыша, глядели на все эти поразительные штуки. Андрей за­играл громче. Зюбрик вдруг взвил­ся на дыбы, постоял свечой не­сколько секунд, потом опустился на все четыре ноги, шодогнул колени и отвесил нам поклон. Музы­ка смолкла. Конь отряхнулся и как ни в чем не бывало принялся щипать траву.

— Скажи на милость, вспом­нил! — удивлялся боец Василий Ставров. — Вот умница. Не соврал старшина, коняшка-то и впрямь из цирка...

С тех пор и началось. Втайне от нас Андрей стал готовить, как он проговорился, «концерт». Что за концерт, мы не знали и сгорали от любопытства. Но Андрей, одна­ко, проводил «репетиции» с Зюбри-ком в то время, когда мы были на исправлении линии либо дежу­рили на телефонной станции. От всех расспросов ездовой отмахи­вался:

— Чего пристали, скоро узнаете.

Наконец день «премьеры» на­стал. Андрей сам объявил нам об этом. Накануне он ездил в распо­ложение роты и пригласил на представление всех своих друж­ков ездовых. Зрители расселись на полянке, курили, смеялись, обменивались солеными солдатскими шутками.

Но вот с аккордеоном в руках Андрей вышел из-за брезента, на­тянутого между двух березок. На нем был клоунский костюм, сши­тый из мешков и немецкого маски­ровочного халата. Небольшой хлы­стик торчал из-за кумачового поя­са. Важной походкой из-за кулис вышел и Зюбрик. И тут сразу под­нялся хохот. На голове лошади была крепко привязана полотен­цем и телефонным кабелем немецкая каска. На шее болталась гит­леровская награда — железный крест. А передние ноги были «обу­ты» в здоровенные фрицевские са­поги. Зюбрик остановился посреди поляны и по сигналу хозяина по­клонился публике:

— А ну-ка, Зюбрик, покажи-ка, как фашисты из-под Москвы дра­пали, — распорядился Андрей и заиграл веселый марш.

Зюбрик задрал хвост, заржал и понесся по кругу, смешно подкиды­вая задом. Дружные аплодисмен­ты подбадривали лошадку. С ее ноги соскочил сапог и полетел в «публику». Это вызвало новый взрыв   смеха.

— Гляди-ка, и впрямь фриц. Ай да Зюбрик! Вот молодец, вот удру­жил!
— А еще что он может? — вы­крикивали со всех сторон.

Зюбрик добросовестно показал весь запас трюков, которым его обучал хозяин. Напоследок, когда Андрей попросил его показать, «как Гитлер подыхать будет», он лег на бок, потом перевернулся на спину, засучил в воздухе ногами и замер. На веселый шум подходили солдаты из соседних подразделе­ний. «Программу» пришлось пов­торить несколько раз. Зюбрик не чувствовал усталости. Казалось, что вся эта суетня ему очень нра­вится. Зато взмолился Андрей:

— Отпустите, братцы, дайте от­дохнуть.

С каждым днем крепла дружба Зюбрика и ездового. Мы тоже ока­зывали всяческое внимание лоша­ди — холили, кормили сухарями, правдами и неправдами доставали у старшины лишнюю порцию овса. Наша любовь к маленькой цир­ковой лошадке неизмеримо возрос­ла после одного трагического слу­чая, жертвой которого чуть не стал наш ездовой. В те дни началось большое наступление. Натиск на­ших войск был настолько мощным, что мы, связисты, еле-еле успева­ли за пехотой.

Никогда не забыть августов­скую ночь — светлую, теплую, душную. Весь горизонт на западе был в огне. Пылали ближние и дальние деревни. Над нами висели вражеские бомбардировщики, сбра­сывая зажигательные бомбы на поля созревающих хлебов. Одна зажигалка угодила в сарай, где вконец измученный крепко спал Андрей. Подле своего хозяина на­ходился Зюбрик. С тех пор как «завистники» из соседнего полка хотели похитить лошадку, ездовой не расставался с любимцем ни на шаг. Мы подбежали к сараю, ког­да уже полыхала соломенная кры­ша и пламя гудело внутри пост­ройки, чуть ли не доверху набитой сеном. Дверь крепко заперта из­нутри — открыть ее нам было не под силу. Казалось, ничто не могло спасти Андрея. Ездовой проснулся от нестер­пимой жары, а может, оттого, что кто-то сильно толкал его в бок. Открыв глаза, солдат увидел скло­нившуюся над ним голову четве­роногого друга. Лошадь тихонько ржала, как бы призывала хозяи­на: «Что ж ты спишь? Так и сго­реть можно, торопись!»

Пламя преградило дорогу к две­ри. Занялись стропила, едкий дым забивал легкие. «Скорее сквозь огонь к двери! — мелькала лихорадочная мысль у Андрея. — Но как пробиться через такое пекло? Эх, будь, что будет!» Каргополов вскочил на спину коня, пригнулся, крепко обняв шею умного животного. Зюбрик будто только этого и ждал. Почув­ствовав на спине седока, он прыг­нул в пламя. С разбегу грудью ударил в дверь, вышиб ее и вы­скочил наружу. Пробежав немно­го, Зюбрик остановился, как вко­панный, трясясь мелкой дрожью.

Андрей мешком свалился нам на руки. На нем тлела гимнастер­ка, с пальцев рук чулком слезала кожа. Зюбрик тоже крепко постра­дал. Брюхо у него было опалено, от шикарного белого хвоста почти ничего не осталось. Голова была в ожогах, глаза помутнели и слези­лись. Все проходит. Андрей болел не­долго — молодость взяла свое. Ра­ны скоро зажили, на пальцах наросла новая розовая кожица. Зюбрик помаленьку стал ходить в упряжке и даже пытался вновь танцевать под аккордеон. Но полу­чалось у него почему-то не так ве­село. Лошадь часто спотыкалась. Мы не придавали этому значе­ния — считали, что наш любимец ослаб после болезни. Но если бы было только так...

В наступлении, в тяжком рат­ном труде дни бежали незаметно. Особенно много хлопот было у нас, связистов. Все вздохнули сво­боднее, когда полк вывели из боя на отдых. В тылу, в пяти кило­метрах от передовой, начались раз­ные учения и смотры. Не избежа­ли смотра и ездовые. На выводку мы готовили Зюб­рика тщательно и заботливо: кто расчесывал гриву, кто подрезал копыта, кто орудовал скребницей. К месту сбора лошадей вели Зюб­рика всем отделением гордо и тор­жественно, к немалой зависти хо­зяев заурядных лошадей. Старичок — ветеринарный фельдшер обошел несколько раз вокруг нашего «араба», заглянул ему в зубы, долго и пристально всматривался в глаза. Потом спо­койно вытер руки, неторопливо снял очки и тихонько произнес фразу, прозвучавшую для нас словно пушечный выстрел:

— А лошадка-то у вас, други, того, ослепла. Придется пустить в расход...

Лицо Андрея как-то странно перекосилось, губы побелели, гла­за зажглись лихорадочным блес­ком:

— Пристрелить Зюбрика?! — свистящим шепотом выдавил из себя он. — Никогда не допущу та­кого злодейства.

Андрей крепко схватил за узду своего любимца и, как-то сгорбив­шись, быстро зашагал прочь. Что делать? Этот вопрос не да­вал нам покоя. Расстаться с Зюбриком все мы наотрез отказались. Василий Ставров клялся, что до­станет нового коня, при случае уведет у немцев, а Зюбрика пред­лагал «проводить на пенсию», то есть оставить в отделении, только освободить от работы. Однако дер­жать лишнюю лошадь, да еще сле­пую, нам, конечно, никто разре­шить не мог... Май подходил к концу. Поход­ной колонной наш поредевший в последних боях полк спешил на Запад. За Гжатском, свернув в сто­рону, мы сделали привал в не­большой деревеньке Ляпино-Ямы. Стояла пора, когда напоенная вла­гой земля начинала подсыхать, гребни пахоты уже подернулись серым пепельным налетом.

Жители деревни после ухода врага, вновь объединившись в кол­хоз, старались хоть как-нибудь обработать землю. Тракторов не было, лошадей и плугов тоже — все уничтожили фашисты. Стис­нув зубы, люди ковыряли землю лопатами. Сердце сжималось, ког­да мы, здоровые парни в солдат­ских гимнастерках, увидели это. Привал затянулся. Пока каше­вары орудовали у походных ку­хонь, солдаты, засучив рукава, дружно взялись за лопаты. Вот в эти-то часы и решилась окончательно судьба нашего Зюб­рика. Картина на колхозной паш­не настолько потрясла Андрея, что он решил отдать своего любимца колхозникам.

Провожать Зюбрика вышли за околицу всем отделением. Андрей в последний раз расчесал коню гриву и хвост, нагнувшись, подо­зрительно долго возился, смазывая пушечным салом копыта. Пока он прихорашивал коня, мы выверну­ли карманы: совали Зюбрику в рот все, что попалось вкусного. Кто сахар, кто сухарь, кто кусочек пшенного концентрата. Зюбрик благодарно кивал головой, но его незрячие, затуманенные слезой глаза казались нам по-человечески печальными.

— Ну все, — стараясь быть спо­койным, сказал Андрей, — поведу.

Мы видели, как задрожала его рука, когда в последний раз он взялся за уздечку. Сгорбившись, Андрей зашагал в ту сторону, где колхозники рыхлили лопатами обильно политую потом полоску земли.


Н. ГОЛОВИН

Журнал Советский цирк. Февраль 1966 г.

оставить комментарий