Конь по кличке Зюбрик
Снаряд угодил в вершину сосны, рикошетом отскочил в подлесок и здесь, в кустах буйно цветущей черемухи, тяжко грохнул, взметнув вместе с фонтаном еще не просохшей от весенних дождей земли жухлую прошлогоднюю листву, прелую хвою и целое облако белых душистых лепестков.
Сладковатая гарь взрывчатки запершила в горле. Смолк птичий гомон. На миг в прифронтовой роще наступило настороженное безмолвие. Тревожно мы ждали второго снаряда. Мы — это молодые солдаты роты связи: самому старшему из нас было двадцать, младшему недавно исполнилось восемнадцать. Но снаряд, напугавший нас, видно, был шальным. Ездовому Андрею Каргополову не терпелось узнать, не попал ли осколок в его любимца, маленького белого коня Зюбрика. Зюбрик был гордостью отделения. Слава о нем гремела по всему полку. Нам привел его взамен убитого одноглазого мерина старшина роты Валов.
— Вот вам конь по кличке Зюбрик, настоящий «араб» — похлопав лошадку по спине, с видом знатока заявил старшина. — Берегите его. Он, говорят, ученый, из цирка. Не убережете — другого не дам. У меня резервов нет.
«Араб» ни у кого из нас не вызвал особого восторга. Он казался совсем невзрачным.
— Как этот «араб» катушки возить станет — сокрушался Андрей, — ведь на них чуть ли не пятнадцать километров кабеля намотано, да еще телефонные аппараты, да...
Тут наш ездовой начал загибать пальцы, подсчитывая, что у него нагружено на двуколке. Выходило, как ни крути, а одной лошадиной силы явно маловато. Но Зюбрик против ожиданий оказался жилистой лошадкой. Любо было смотреть, как он, по-лебяжьи выгибая шею, высоко поднимая ноги, без особого, казалось, напряжения тянул нашу донельзя перегруженную повозку. Правда, вначале лошадке приходилось работать мало. Полк стоял в обороне. Мы, помня слова старшины, берегли «араба», как глаз, вполне благоразумно рассудив, что на маршах все же возить катушки в повозке лучше, чем носить их самим. Зюбрик быстро округлился, шерсть его стала лосниться.
Однажды разведчики ходили в ночной поиск. Они привели двух «языков» и принесли захваченный во вражеском блиндаже аккордеон, который подарили нашему ездовому. Когда кругом все было спокойно, линия связи не рвалась и не надо было бежать сломя голову ее исправлять, мы собирались послушать музыку. Андрей Каргопо-лов был невесть какой музыкант, но кое-что играл на слух. Как-то Андрей исполнил вальс «Амурские волны», а потом сразу перешел на веселый марш.
То, что произошло дальше, всех нас удивило. Зюбрик, спокойно щипавший траву, резко поднял сухую, аккуратную головку, его розовые ноздри стали раздуваться, уши нервно задвигались. Искоса посматривая на коня, Андрей продолжал играть. Зюбрик высоко поднял переднюю ногу, сделал шаг, другой, тряхнул головой и вдруг побежал по кругу. Музыка словно подхлестывала его. Обежав круга три, конек остановился, потоптался на месте, словно что-то вспомнил, потом стал кружиться то в правую, то в левую сторону. Мы сидели с открытыми ртами и, не дыша, глядели на все эти поразительные штуки. Андрей заиграл громче. Зюбрик вдруг взвился на дыбы, постоял свечой несколько секунд, потом опустился на все четыре ноги, шодогнул колени и отвесил нам поклон. Музыка смолкла. Конь отряхнулся и как ни в чем не бывало принялся щипать траву.
— Скажи на милость, вспомнил! — удивлялся боец Василий Ставров. — Вот умница. Не соврал старшина, коняшка-то и впрямь из цирка...
С тех пор и началось. Втайне от нас Андрей стал готовить, как он проговорился, «концерт». Что за концерт, мы не знали и сгорали от любопытства. Но Андрей, однако, проводил «репетиции» с Зюбри-ком в то время, когда мы были на исправлении линии либо дежурили на телефонной станции. От всех расспросов ездовой отмахивался:
— Чего пристали, скоро узнаете.
Наконец день «премьеры» настал. Андрей сам объявил нам об этом. Накануне он ездил в расположение роты и пригласил на представление всех своих дружков ездовых. Зрители расселись на полянке, курили, смеялись, обменивались солеными солдатскими шутками.
Но вот с аккордеоном в руках Андрей вышел из-за брезента, натянутого между двух березок. На нем был клоунский костюм, сшитый из мешков и немецкого маскировочного халата. Небольшой хлыстик торчал из-за кумачового пояса. Важной походкой из-за кулис вышел и Зюбрик. И тут сразу поднялся хохот. На голове лошади была крепко привязана полотенцем и телефонным кабелем немецкая каска. На шее болталась гитлеровская награда — железный крест. А передние ноги были «обуты» в здоровенные фрицевские сапоги. Зюбрик остановился посреди поляны и по сигналу хозяина поклонился публике:
— А ну-ка, Зюбрик, покажи-ка, как фашисты из-под Москвы драпали, — распорядился Андрей и заиграл веселый марш.
Зюбрик задрал хвост, заржал и понесся по кругу, смешно подкидывая задом. Дружные аплодисменты подбадривали лошадку. С ее ноги соскочил сапог и полетел в «публику». Это вызвало новый взрыв смеха.
— Гляди-ка, и впрямь фриц. Ай да Зюбрик! Вот молодец, вот удружил!
— А еще что он может? — выкрикивали со всех сторон.
Зюбрик добросовестно показал весь запас трюков, которым его обучал хозяин. Напоследок, когда Андрей попросил его показать, «как Гитлер подыхать будет», он лег на бок, потом перевернулся на спину, засучил в воздухе ногами и замер. На веселый шум подходили солдаты из соседних подразделений. «Программу» пришлось повторить несколько раз. Зюбрик не чувствовал усталости. Казалось, что вся эта суетня ему очень нравится. Зато взмолился Андрей:
— Отпустите, братцы, дайте отдохнуть.
С каждым днем крепла дружба Зюбрика и ездового. Мы тоже оказывали всяческое внимание лошади — холили, кормили сухарями, правдами и неправдами доставали у старшины лишнюю порцию овса. Наша любовь к маленькой цирковой лошадке неизмеримо возросла после одного трагического случая, жертвой которого чуть не стал наш ездовой. В те дни началось большое наступление. Натиск наших войск был настолько мощным, что мы, связисты, еле-еле успевали за пехотой.
Никогда не забыть августовскую ночь — светлую, теплую, душную. Весь горизонт на западе был в огне. Пылали ближние и дальние деревни. Над нами висели вражеские бомбардировщики, сбрасывая зажигательные бомбы на поля созревающих хлебов. Одна зажигалка угодила в сарай, где вконец измученный крепко спал Андрей. Подле своего хозяина находился Зюбрик. С тех пор как «завистники» из соседнего полка хотели похитить лошадку, ездовой не расставался с любимцем ни на шаг. Мы подбежали к сараю, когда уже полыхала соломенная крыша и пламя гудело внутри постройки, чуть ли не доверху набитой сеном. Дверь крепко заперта изнутри — открыть ее нам было не под силу. Казалось, ничто не могло спасти Андрея. Ездовой проснулся от нестерпимой жары, а может, оттого, что кто-то сильно толкал его в бок. Открыв глаза, солдат увидел склонившуюся над ним голову четвероногого друга. Лошадь тихонько ржала, как бы призывала хозяина: «Что ж ты спишь? Так и сгореть можно, торопись!»
Пламя преградило дорогу к двери. Занялись стропила, едкий дым забивал легкие. «Скорее сквозь огонь к двери! — мелькала лихорадочная мысль у Андрея. — Но как пробиться через такое пекло? Эх, будь, что будет!» Каргополов вскочил на спину коня, пригнулся, крепко обняв шею умного животного. Зюбрик будто только этого и ждал. Почувствовав на спине седока, он прыгнул в пламя. С разбегу грудью ударил в дверь, вышиб ее и выскочил наружу. Пробежав немного, Зюбрик остановился, как вкопанный, трясясь мелкой дрожью.
Андрей мешком свалился нам на руки. На нем тлела гимнастерка, с пальцев рук чулком слезала кожа. Зюбрик тоже крепко пострадал. Брюхо у него было опалено, от шикарного белого хвоста почти ничего не осталось. Голова была в ожогах, глаза помутнели и слезились. Все проходит. Андрей болел недолго — молодость взяла свое. Раны скоро зажили, на пальцах наросла новая розовая кожица. Зюбрик помаленьку стал ходить в упряжке и даже пытался вновь танцевать под аккордеон. Но получалось у него почему-то не так весело. Лошадь часто спотыкалась. Мы не придавали этому значения — считали, что наш любимец ослаб после болезни. Но если бы было только так...
В наступлении, в тяжком ратном труде дни бежали незаметно. Особенно много хлопот было у нас, связистов. Все вздохнули свободнее, когда полк вывели из боя на отдых. В тылу, в пяти километрах от передовой, начались разные учения и смотры. Не избежали смотра и ездовые. На выводку мы готовили Зюбрика тщательно и заботливо: кто расчесывал гриву, кто подрезал копыта, кто орудовал скребницей. К месту сбора лошадей вели Зюбрика всем отделением гордо и торжественно, к немалой зависти хозяев заурядных лошадей. Старичок — ветеринарный фельдшер обошел несколько раз вокруг нашего «араба», заглянул ему в зубы, долго и пристально всматривался в глаза. Потом спокойно вытер руки, неторопливо снял очки и тихонько произнес фразу, прозвучавшую для нас словно пушечный выстрел:
— А лошадка-то у вас, други, того, ослепла. Придется пустить в расход...
Лицо Андрея как-то странно перекосилось, губы побелели, глаза зажглись лихорадочным блеском:
— Пристрелить Зюбрика?! — свистящим шепотом выдавил из себя он. — Никогда не допущу такого злодейства.
Андрей крепко схватил за узду своего любимца и, как-то сгорбившись, быстро зашагал прочь. Что делать? Этот вопрос не давал нам покоя. Расстаться с Зюбриком все мы наотрез отказались. Василий Ставров клялся, что достанет нового коня, при случае уведет у немцев, а Зюбрика предлагал «проводить на пенсию», то есть оставить в отделении, только освободить от работы. Однако держать лишнюю лошадь, да еще слепую, нам, конечно, никто разрешить не мог... Май подходил к концу. Походной колонной наш поредевший в последних боях полк спешил на Запад. За Гжатском, свернув в сторону, мы сделали привал в небольшой деревеньке Ляпино-Ямы. Стояла пора, когда напоенная влагой земля начинала подсыхать, гребни пахоты уже подернулись серым пепельным налетом.
Жители деревни после ухода врага, вновь объединившись в колхоз, старались хоть как-нибудь обработать землю. Тракторов не было, лошадей и плугов тоже — все уничтожили фашисты. Стиснув зубы, люди ковыряли землю лопатами. Сердце сжималось, когда мы, здоровые парни в солдатских гимнастерках, увидели это. Привал затянулся. Пока кашевары орудовали у походных кухонь, солдаты, засучив рукава, дружно взялись за лопаты. Вот в эти-то часы и решилась окончательно судьба нашего Зюбрика. Картина на колхозной пашне настолько потрясла Андрея, что он решил отдать своего любимца колхозникам.
Провожать Зюбрика вышли за околицу всем отделением. Андрей в последний раз расчесал коню гриву и хвост, нагнувшись, подозрительно долго возился, смазывая пушечным салом копыта. Пока он прихорашивал коня, мы вывернули карманы: совали Зюбрику в рот все, что попалось вкусного. Кто сахар, кто сухарь, кто кусочек пшенного концентрата. Зюбрик благодарно кивал головой, но его незрячие, затуманенные слезой глаза казались нам по-человечески печальными.
— Ну все, — стараясь быть спокойным, сказал Андрей, — поведу.
Мы видели, как задрожала его рука, когда в последний раз он взялся за уздечку. Сгорбившись, Андрей зашагал в ту сторону, где колхозники рыхлили лопатами обильно политую потом полоску земли.
Н. ГОЛОВИН
Журнал Советский цирк. Февраль 1966 г.
оставить комментарий