Кто у рояля?

Бывают в жизни нашего искусства проблемы громогласные, заявляющие о себе с шумом и громом. Их и не захочешь замечать — поневоле приходится обращать внимание: так накаляется вокруг атмосфера.

ВАНО МУРАДЕЛИ

А та проблема, о которой я хочу говорить сегодня,— совер­шенно иного рода. Это тихая проблема. В музыке, с каждым годом это становится все заметнее, на­рушаются какие-то естественные, здоровые пропорции. Люди, ведающие организацией концертного дела, с тревогой замеча­ют признаки перепроизводства солистов-исполнителей. В то же время очень мало, гораздо меньше, чем нам нужно, аккомпа­ниаторов, концертмейстеров, артистов оркестра, педагогов.

Одни лишь маленькие, совершенно наивные дети могут за­давать вопрос: что у человека важнее — глаза или уши? Руки или ноги? Однажды, если верить сказке, лисе показалось, что хвост ей вроде бы ни к чему, и она выставила его на растерзание со­бакам. А собаки вытащили ее и потрепали... Так же целесообразно и гармонично должен быть устроен и наш музыкальный организм. Но у нас последнее время что-то не получается прекрасной гармонии. Никто не хочет быть руками и ногами — всех прельщает роль головы, все стремятся быть именно головою...

В том, что я сейчас пишу, нет никакого открытия. Но гово­рится об этом, как правило, в элегических тонах: хорошо бы, чтоб побольше интересных, одаренных музыкантов приходило не только в исполнительство, но и в другие музыкальные отрасли. Поговорим — и разойдемся. Вот и получается — тихая проблема, почти безгласная. А время идет, и вот уже даже в столичных концертных орга­низациях начинаются сложности. Старые, умудренные опытом, глубоко преданные своему делу пианисты один за другим поки­дают эстраду. Приходят новички. Между ними и теми, кому они являются на смену, — слишком большой разрыв. Если бы толь­ко в опытности, в профессиональной вооруженности!

Но и проработав положенное количество лет, набравшись и опыта и сноровки, многие из нынешних новичков едва ли урав­няются со своими предшественниками: не та творческая закваска, а главное — не то отношение к делу. Словом, если в области исполнительства наше музыкальное искусство развивается стремительно, победно, в головокружитель­ном темпе завоевывая все новые и новые позиции, то в соседних владениях нашей музы тенденция обратная. Интерес явно сни­жен, приток молодых сил ослаблен. И сейчас, как мне кажется, нужно бить во все колокола, какие только способны звенеть, нужно срочно выправлять опасный крен.

Проблема эта имеет по крайней мере два аспекта: профессиональный и моральный. В жизни они теснейшим образом свя­заны между собой. В статье, ради удобства изложения, придется рассмотреть их по очереди. Чтобы успешно работать, концертмейстер должен владеть многими особыми, специфическими навыками. В исполнителе нам всего дороже его собственная, неповторимая индивидуальность. Концертмейстерским же качеством следует скорее считать уме­ние проникнуть в потемки чужой музыкальной души, чутко к ней подстроиться, с нею объединиться. Я уже не говорю о том, что концертмейстеру не мешает хорошо читать с листа, великолепно знать музыкальную литературу, иметь высоко развитое чувство стиля, тонкий вкус, способность ориентироваться, интуицию.

Совершенно ясно, что все эти важнейшие для концертмей­стера качества не могут произрасти в нем сами по себе. Их нуж­но формировать во всем процессе обучения, отрабатывать спе­циальными занятиями, шлифовать особым тренажем. Есть музыканты, про которых  говорят:  это  концертмейстер божьей милостью, послушайте, какой ансамбль, какое аккомпаниаторское мастерство! Но, право же, не обязательно быть кон­цертмейстером божьей милостью — достаточно быть просто квалифицированным, знающим свое дело музыкантом. Научить его, воспитать можно из всякого не вполне бездарного в музыке человека.

В консерваторских программах предусмотрены соответст­вующие «часы» и «классы». Тем не менее берусь утверждать: консерватории пианистов-аккомпаниаторов, пианистов-концерт­мейстеров не готовят. Не нами придумано и пущено в обиход ироническое слово — «лауреатомакия». Она всему виной и тут.

Вот путь музыканта. Возьмем специально самый обычный, самый заурядный путь: музыкальная школа — училище — кон­серватория. Оставим в стороне спецшколы для особо одарен­ных — там, возможно, так и надо в каждом питомце видеть будущего Рихтера, которого предстоит разглядеть и выявить. Нет, возьмем самую рядовую школу. По каким признакам отбирают в музыкальной школе кандидатов, которым советуют поступать в училище? По каким признакам складывается в шко­ле убеждение, что вот таким-то ребятам следует всерьез поду­мать о профессии музыканта? Котируются виртуозная техника, ярко выраженный темперамент, подвинутость — то есть имеется в виду концертное владение произведениями.

И почти никогда не фиксируется внимание на задатках и качествах, необходимых музыканту другого профиля — тому же концертмейстеру. Соответственно эти качества не культиви­руются педагогами, не оттачиваются с годами обучения. Разве враг своему ученику учитель? Разве станет он в погоне за какими-то проблематичными достижениями рисковать шансами поступ­ления в училище?

То же самое повторяется и при переходе на высшую сту­пень — из училища в консерваторию.

В Москве одна из лучших «непривилегированных» школ — школа имени Стасова в Замоскворечье. Несколько лет назад эту школу кончала девочка, которую уж воистину сама природа предназначила быть концертмейстером. И мало того, что при­рода так распорядилась — у девочки этой, в ее 14—15 лет, был уже весьма основательный концертмейстерский опыт, очень солидная практическая подготовка, потому что класса с пятого она неизменно участвовала во всех вечерах, концертах и утрен­никах. Помимо всего прочего у нее была удивительная хватка, она моментально ориентировалась в совершенно незнакомом музыкальном материале — словом, не девочка, а сокровище.

А педагоги плакали вокруг этого сокровища горькими сле­зами, потому что считали для него нереальным пробиться в учи­лище. Не зря плакали — так и вышло. При такой изначальной установке, при такой ориентации — что могут дать все эти часы и классы? Ведь даже самый довер­чивый студент—и тот прекрасно чувствует, что это очень и очень второстепенные занятия, что строго за них не спросят и любое пренебрежение простят!

А результат — вот он. Придите на любой классный вечер — готовые концертанты! И вдруг одного из них приглашают пора­ботать в клуб аккомпаниатором в коллективах самодеятельности. Казалось бы, что лучше — нагрузка невелика, а практика бога­тая, да и несколько лишних рублей не помешают. Но увы!—помучившись сам и помучив несчастных любите­лей, молодой пианист бесславно уходит из клуба. Он растерялся, увидев на пюпитре ноты незнакомого произведения, он не сумел найти контакт с певцом, правильно распределить внимание...

Не думаю, чтобы делу можно было помочь введением еще одного класса, еще одного зачета. Выход искать нужно в другом. Возвращаясь мысленно к своим собственным консерватор­ским годам, что-то не припоминаю, чтобы у нас в таком мно­жестве, как сейчас, состояли на службе штатные концертмейсте­ры. Студенты фортепианного факультета играли нарасхват — всюду, где требовалось их участие. Расширялся музыкальный кругозор, помимо собственного педагога на них влияли многие блистательные музыканты... Зарядка получалась на всю жизнь. И консерваторский диплом весил очень много, многое обозна­чал. Кстати, такой образ жизни не помешал тем, кто того стоил, занять принадлежащее им по праву место на концертной эстраде.

Не так давно был период, когда в учебных заведениях по-увольняли техничек и гардеробщиков, студенты сами должны были мыть в аудиториях полы и дежурить в раздевалке. Про­держалось это увлечение недолго, техничек снова зачислили в штат, и все затихло. Но если прекратилось неразумное повет­рие, то требование, чтобы учение было связано с жизнью, осталось и всегда останется как важнейшее. И почему бы не воспользоваться тем разумным и ценным, что есть в старом опыте?

Незаметно мы оказались совсем рядышком с другим аспек­том нашей проблемы — моральным.

Чтобы достичь вершин в любом деле, надо его любить. Надо испытывать каждодневное блаженство от того, что ты и твое любимое дело — неразлучны и неразделимы. Нынешняя система обучения музыкантов такова, что любить они могут только работу над собственным репертуаром, гаст­роли, выступления. Всем им мерещится слава, аплодисменты, заграничные турне, афиши с аршинными буквами. И, конечно, если вместо заоблачных вершин такому человеку предложить скромный концертмейстерский стульчик, он не сможет радо­ваться. Он будет считать, что жизнь разбита, карьера погубле­на, что он неудачник и ему остается до конца дней тянуть посты­лую лямку...

И — ничего не достигнет, потому что работа концертмейсте­ра требует не просто любви к себе, а любви подвижнической, жертвенной и бескорыстной. Говорят, что режиссер умирает в актере. Если это так, то какими же словами обозначить раство­рение концертмейстера в творчестве солиста! Не только голова и руки — весь психический строй, весь душевный уклад должен быть воспитан соответствующим обра­зом. Корыстный, тщеславный, эгоистический человек не сможет найти удовлетворения в этой работе, а значит, не сможет работать хорошо. Человек, которому музыка дорога постольку, поскольку может принести известность и прочие блага, не при­живется на этом поприще...

Мы начали говорить о концертмейстерах. Давайте взглянем на дело шире.

С каждым годом увеличивается в нашей стране потребность в профессиональных музыкантах. Они нужны разного уровня образованности, разной практической квалификации, но нужны во множестве. В способных людях у нас недостатка нет. В эле­ментарно подготовленных людях — тоже. Музыкальных школ сейчас порядочно, и они дают ученикам необходимую базу. Но куда ни сунься музыкальных руководителей в детских садах, можно сказать, нет, если сравнить с потребностью, учи­телей пения — нет, в клубах музыкантов не хватает... Кругом кадровые прорехи!

Почему же такой профиль музыкальной деятельности не привлекает людей? Кончают они музыкальную школу. Если есть шанс поступить в училище, в «большую музыку»—идут. Нет — расстаются с музыкой навеки. А с детишками занимается бог знает кто или вообще никто не занимается... Говорят, дело в зарплате. Я утверждаю — нет. Тот же музы­кальный руководитель в детском саду получает не меньше, чем актер среднего положения. Просто актерская профессия — за­видная, почетная, чего о каком-то детсадовском музыканте никак не скажешь.

Как же мы допустили, как могли допустить такое? Почему, доказывая и утверждая, что всякий труд славен, почетен, пре­красен, мы в своем собственном доме допустили такую иерар­хию? Почему не побеспокоились создать авторитет, воздать заслуженные почести всем, кто самоотверженно служит музыке? Мы допускаем и другие непростительные оплошности. Что, положа руку на сердце, сейчас пользуется наибольшим спросом в искусстве? Что собирает самого массового зрителя? Конечно, эстрада! А как готовятся музыканты для эстрады? Может быть, они где-нибудь учатся? Может быть, с ними кто-нибудь всерьез работает? Кто-нибудь разрабатывает методические принципы, как нужно растить, воспитывать, выращивать певцов и инстру­менталистов для эстрады? Ничего такого нет и в помине...

Утверждаю: система музыкального образования во многом устарела. Ее надо привести в соответствие с тем, чего требует современная жизнь.

Журнал Советская эстрада и цирк. Сентябрь 1968 г.

оставить комментарий