Вера... Верочка... Верка

Минтек она стала потом, когда вышла замуж. А у нас в ТЦИ она была Верой Алексеевой.

Причем, Верой ее звали только педагоги, а мы - Веркой или Верочкой. Надо сказать, что она первой среди девчонок на нашем курсе овладела акробатическими прыжками.
Вот она на общей репетиции - кричит, помогает, "подкураживает". Потом сама, под общий крик, разбегается, молнией проносится по манежу в акробатической прыжковой комбинации. Теперь мы ее "подкураживаем": "Верка, давай! Давай, Верка!". Здесь она - Верка.
Вот она на собрании - кричит, отстаивает свои права. Еще громче кричит - заступается за кого-то. Мы ей подкрикиваем: "Ай да Верка! Ну и Верка!". Здесь она - тоже Верка. А вот, она же - кого-то успокаивает, с кем-то делится последним куском, по вечерам играет на гитаре и поет наши любимые романсы и студенческие песенки. Здесь она - Верочка. Готова петь для нас бесконечно. Особенно хорошо исполняла Верочка романс "Утро туманное". И вот что интересно: этот романс как мы ее ни умоляли, она за весь вечер пела только один раз.
Эта маленькая, очень маленькая девушка была заряжена поистине невероятной энергией. Закончив Техникум, она вышла замуж за артиста цирка Антона Минтека. Стали работать вместе. Началась Отечественная война. Минтек ушел на фронт. В 1944 году он погиб. И вот тут Верочке представилась возможность применить свою энергию. И применила она ее самым лучшим образом. Оставшись одна с двумя малышами, она продолжала работать в цирке. Вырастила детей, дала им образование. Вывела на манеж семилетнюю дочь Белочку и на долгие годы сделала ее своей партнершей в номере "Акробатический этюд". Когда Бела выросла, номер стал особенно интересен. На манеж выходили две женщины. Одна маленькая - это Верочка, мать. Вторая высокая - дочь. Маленькая партнерша поднимала большую в сложных акробатических поддержках. Этот оригинальный дуэт проработал 20 лет.

Верочка очень любила жизнь. Любила общение с людьми. Когда почтальон приносил в цирк письма, то из двенадцати писем на Верочкину долю приходило не меньше пяти. Как бы она ни уставала в течение дня, после представления, ночью она садилась за стол и отвечала на многочисленные письма.
Наша Верочка прожила всего 55 лет. Будучи как-то проездом в Ростове-на-Дону, я видел Верочку Минтек в последний раз.
Все, казалось, должно было быть хорошо. Она получила отдельную квартиру. В квартире у нее было все, о чем она мечтала в своих бесконечных переездах. И в это же самое время она узнала, что больна грозной болезнью, лечить которую было уже поздно.
Маленькая Верочка похудела, стала совсем маленькой. Она смотрела на меня испуганными глазами и спрашивала: "Неужели я помру? Неужели я помру?" Желая отвлечь ее от навязчивой мысли, я попросил: "Верочка, спой "Утро туманное". Она ответила: "Не могу. Сколько раз пробовала - не могу. Только начну: "Утро туманное, утро седое"... Видишь, вот и сейчас слезы"...
Дочь Веры Белла Антоновна Дунцева закончила Государственный Институт театрального искусства им. Луначарского. Работает в Цирковом Училище, преподает своим ученикам мастерство эквилибра.

КОРОЛЬ РУССКИХ ТАНЦЕВ

"Старосветский, но советский".... Такую характеристику дали студенты одному нашему замечательному педагогу.
Человек он был изумительный - добрый, отзывчивый. Наш старший товарищ, отец, учитель в самом высоком смысле этого слова. Но, как часто бывает, по-настоящему оценили мы это слишком поздно, когда его уже давно не было на свете, а нам самим стало столько же лет, сколько ему было в ту пору.
Георгий_Фридрихович Лотце. Немец Поволжья, родившийся в Ярославле танцор-виртуоз, влюбленный в русские танцы, он гастролировал во всех столицах Европы. Всюду имел огромный успех. В 1906 году Лотце приехал в Соединенные Штаты Америки. Неожиданно обстоятельства поставили его в крайне затруднительное положение. Американские антрепренеры не хотели ставить на афишу рядом со словами "Король русских танцев" немецкую фамилию Лотце.
Здесь, в Америке, Георгий Фридрихович, к его великому счастью, встретил Горького. О своей беде Лотце поведал земляку. Тот принял в нем горячее участие. Да и как не помочь! Ведь оба из России, волгари: нижегородец и ярославец. Они родились как бы на одной улице, "главной улице России" - Волге.
Когда возник вопрос о выборе для меня псевдонима, - рассказывал нам Георгий Фридрихович, - Горький сразу сказал: "А что далеко ходить-то? Бери мою девичью фамилию - Пешков".
В 1939 году Г.Ф. Пешков показывал своему-ученику Алексею Артемьеву фотографию: Горький, Лотце (теперь уже Пешков), и еще два неизвестных нам человека, поднимают бокалы в честь "новорожденного". Жаль, что этот уникальный снимок не сохранился до наших дней.
Случай этот документально не подтвержден. Да и какой тут мог быть документ. Но мы не можем не верить. Георгий Фридрихович рассказывал об этом с таким восторгом, с такой искренностью и волнением! Так Лотце стал Пешковым.

В годы нашего учения Пешкову было за шестьдесят. Небольшого роста, сухонький, необыкновенно подвижный, живо реагировавший на все происходящее вокруг него, он был по юношески быстр и неутомим, всегда был готов к общению. В нем постоянно присутствовало творческое озорство. В Техникуме были педагоги его возраста. Мы обращались с ним по имени-отчеству. А Пешкова все студенты и даже некоторые педагоги называли "дедушка Пешков". Он называл нас "милые деточки" и давал нам разные прозвища: черепашка, слоник, крокодильчик. Этими прозвищами он подчеркивал наши недостатки на репетициях, и тем самым помогал нам избавиться от них.
Г. Ф. Пешков прожил яркую жизнь артиста-гастролера, много видел, многое запомнил и умел хорошо об этом рассказывать. После того, как истекали сорок пять минут урока, педагоги, как правило, уходили в учительскую. Пешков продолжал находиться среди нас. Всегда можно было видеть группу ребят, окруживших его. Он и в перерыве продолжал преподавать. Он преподавал все время. И это было не в тягость. Все он делал легко, весело и с доброй шуткой. Находясь около Пешкова, мы постоянно узнавали что-нибудь новое, интересное. Это притягивало нас к нему.
Когда наступало время обеда, Георгий Фридрихович раскрывал свой чемоданчик и, сидя на барьере манежа, доставал приготовленные женой бутерброды и угощал нас. Затем он закуривал, но нас не угощал. Да, кстати сказать, мало было тогда среди нас курящих. Как-то один из студентов, осмелившись попросил у него папиросу. Георгий Фридрихович сказал: "А вот курить-то я тебе не дам, ангелок мой. Курить вредно".
Пешков никогда не скрывал, что он сын сапожника, что сам в юности сапожничал. Мало того, иногда, особенно перед экзаменами, он забирал вечером нашу репетиционную обувь, а утром приносил ее отремонтированной. Затем спрашивал у нас: "Ну, как, хорошо я ее починил?" Мы восторгались и этим доставляли ему большое удовольствие. Несмотря на такую простоту и близость наших отношений, авторитет Пешкова был для нас непререкаем.

Георгий Фридрихович нередко участвовал в наших студенческих концертах. Его номер всегда был "гвоздем программы". Он исполнял русские танцы, играя на гармошке-черепашке. Публика всегда принимала его восторженно. Следует рассказать об эпизоде, происшедшем на одном из концертов, который характеризует Пешкова, как человека творческого, всегда готового к эксперименту.
Было это в Мытищах. Мы с партнером приехали на концерт, когда кончалось первое отделение. За кулисы надо было проходить через зрительный зал. С чемоданами в руках, мы задержались, чтобы не помешать выступлению номера, заканчивающего первое отделение. Ведущий торжественно объявил, как объявляют аттракцион:
- Следующий номер нашей программы - дедушка Пешков со своей гармошкой-черепашкой!
То, что мы затем увидели, заставило нас насторожиться. Открылся занавес. На сцене стоял наш старичок, опираясь на два костыля. Костыли он прижимал к бокам локтями, в руках у него была гармошка. Маленький, худенький, да еще на костылях, он производил удручающее впечатление, - этакий сиротинушка. В зале была абсолютная тишина. На артиста смотрели с состраданием. А он, прищуренными глазами смотрел в зрительный зал. Выждав некоторое время, Пешков заиграл. Полилась мелодия "Выйду ль я на реченьку". Играл он протяжно, уныло, как бы жалуясь, и еще больше усугублял чувство какой-то безысходности. Но вот, озорным движением, взбрыкнув одновременно обеими ногами, он без помощи рук разбросал в разные стороны костыли, высоко над головой поднял гармошку, издал на ней четыре звука на одной ноте, притопнул ногой, повел плечом, высоко подпрыгнул, и пошла плясовая - ползунки, присядка, пируэты, различные лихие перевороты, а черепашка звенела-заливалась в его руках. Все в нем ожило и заиграло. И даже кисти пояса, безучастно висевшие до этого, заплясали, забесновались вокруг танцора. Кисти, то подскакивали, ударяя его в грудь, то летели вниз и хлестали его по коленям. Во время пируэтов, кисти с невероятной скоростью облетали вокруг него, а на присядках вращались пропеллером. Внезапно Пешков остановился, озорно вытаращил большие серые с голубым огоньком глаза. И вот уже перед зрителями не старичок-сиротинушка, а лихой "камаринский мужик". А затем пошел "Ухарь-купец", еще похлеще "камаринского мужика". В это время он был прекрасен. Он понимал это, и, несмотря на то, что сердце его работало на пределе, продолжал танцевать. Ему хотелось продлить это мгновение. В такой момент, наверное, не страшно и не жалко умереть.
Да, он был король танцев. Старый король, не потерявший власти над своей верноподданной публикой.
Когда мы пробрались за кулисы, Пешков выходил кланяться в пятый или шестой раз. В последний раз, прибежав с поклона, он, все еще тяжело дыша, отер лицо платком, подошел к пианисту (нашему студенту), поцеловал его и сказал: "Молодец, голубчик, хорошо играл, но подзагнал немножко. Видишь, как дух захватило. Не забывай, мне уже седьмой десяток". Отдышавшись, он задумчиво произнес: "Можно бы каждый раз вот так, с костылями. А куда их денешь? Жена у меня верит в приметы. Выкинет".
Оказывается, перед выходом на сцену, он увидел в углу за кулисами чьи-то костыли. Никому ничего не сказав, взял их и дальше произошло то, что мы увидели, стоя в зрительном зале. Вот оно - творческое озорство дедушки Пешкова! Когда Пешкову из-за болезни жены предстояло выехать на юг, к морю на постоянное место жительство и покинуть своих любимых учеников, он накануне отъезда появился в Техникуме явно расстроенный. Георгий Фридрихович хотел провести свой последний урок. Урока он до конца не довел и сообщил, что покидает нас. Мы остолбенели. А он вышел на середину манежа; широко перекрестился, низко поклонился на четыре стороны, встал на колени и поцеловал ковер. Попрощавшись с каждым своим учеником в отдельности, он всем дал наставления - кому что репетировать. Затем ушел, не разрешив провожать себя.
На следующий день, когда осиротевшие ученики обсуждали отъезд любимого педагога, Пешков прибежал в Техникум и радостно воскликнул: "Ангелы мои безхвостые! Все отменяется. Никуда ми не едем! Будем лечиться здесь. Ну, теперь держитесь! Что сидите?! Почему проволока не натянута? Распустились, черти полосатые!" Пешков веселый, жизнерадостный, раздавая всем шуточные подзатыльники, вместе со всеми бросился натягивать проволоку.
В цирке и прежде были попытки создания номера "Танцы на проволоке". Но все это ограничивалось легкими танцевальными проходочками по проволоке в национальных костюмах и приплясыванием на мостиках, где крепится проволока. Г.Ф.Пешков в стенах Циркового училища начал создавать и выпускать подлинные танцы на проволоке. Он перенес на проволоку многие сложные элементы русского танца. Его ученики демонстрировали на проволоке все, что их коллеги-танцоры на полу. Пешковым были выпущены такие яркие номера, как Якутские (1937 год) и Артемьев и Бурдон (1939 год). Впоследствии Артемьев довел русские танцы на проволоке до полной виртуозности. Эти номера получим всеобщее признание. У них появилось много последователей. По сути дела, дедушка Пешков создал и утвердил в цирке новую разновидность жанра эквилибристики - "Танцы на проволоке".
До революции он именовался "Королем русских танцев". В наше время ему было присвоено звание Заслуженного артиста РСФСР. Он стал кавалером ордена "Знак Почета".

Живя в общежитии на 15 километре Белорусской ж.д. мы вскоре завоевали широкую популярность среди местного населения. Приходя на станцию к утреннему поезду, мы, чтобы не замерзнуть, начинали небольшую разминку. Мы подбрасывали наших "верхних" партнеров скрещенными руками "с четырех" и "с восьми" рук. Ребята, взлетая вверх, выкручивали в воздухе разнообразные сальтомортале. Особенно выделялся Александр Анучин. Он совсем недавно приехал к нам абсолютно неподготовленным. Это был на редкость способный мальчик. В короткий срок он превратился в замечательного "верхнего". Все его сальтомортале были изумительны по высоте и чистоте исполнения. Мы бросали Анучина в сугроб, куда он приходил, увязая по пояс после выкрученного сальтомортале.
При нашем появлении, ожидающие пассажиры заметно оживлялись. Поезда часто опаздывали, и мы своими импровизированными выступлениями скрашивали томительное ожидание, и даже несколько разогревали зрителей. А раз были зрители, то мы рассматривали эти выступления, как своего рода практику. Надо сказать, что станционного помещения не было. Пассажиры ожидали поезда на открытой платформе, на ветру.
Студент Александр Скоромыкин облюбовал для себя торчавший из сугроба столбик и, забравшись на него, становился на его верхушку, балансируя на одной ноге. Находясь в таком неустойчивом положении, он читал нам свои стихи. Затем отталкивался и исполнял боковое сальтомортале. Выбирался из сугроба, вновь залезал на столбик и повторял свой излюбленный трюк для общего удовольствия "уважаемой публики".
Юность.... Юность.... Мы ни на одну минуту не переставали быть акробатами. Направляясь обедать на фабрику-кухню, проходя через сквер на Ленинградском шоссе, мы не могли идти, как обычно ходят люди. Чувствуя под ногами упругую почву сквера, мы и тут иногда открывали прыжки. Застрельщиками этого были обычно С.Каштелян, Г.Нужнов и В.Воробьев.

Завидев идущих девушек, они забегали вперед и делали перед самым их носом сальтомортале. Девушки в испуге отскакивали, а мы, следуя примеру наших товарищей, организовывали целое "шари-вари". Девушки, придя в себя, смотрели на нас с изумлением и нескрываемым интересом. Здесь же, на сквере, не раз показывали свои темповые броски Аркадий Будницкий и Федор Хвощевский, в последствии создавшие замечательный номер акробатов-эксцентриков.
Один из наших наиболее ретивых трюкачей, решив блеснуть перед двумя проходившими девушками, сделал стойку на руках на перилах старого Крымского моста над Москвой-рекой. Одна из девушек, первая увидевшая это, подтолкнула подругу и воскликнула: "Смотри, смотри! Вот это здорово!" Вторая девушка, нисколько не восхитившись, спокойно произнесла: "Ну и дурак. Головы ему своей не жалко". Наш стоечник опустился на ноги и сконфуженно поплелся своей дорогой.
В одной из наших поездок на практику, в городе Феодосии В.Волжанский, Н.Михайловский, И.Рузанов и Фридман забрались на крышу пятиэтажного отеля "Астория". Внизу на открытом воздухе был ресторан. Чтобы привлечь к себе внимание публики, мы, стоя на руках, на самом краю крыши, начали громко свистеть. Люди, сидевшие в ресторане, подняли головы и при виде такого зрелища, забыв о еде, застыли с разинутыми ртами. Мы были удовлетворены произведенным эффектом и, как ни в чем не бывало, отправились вниз. В тот же вечер у нас было по этому поводу объяснение с руководителем нашей бригады С.Слободчиковым, который сказал, что рассматривает наш поступок как мальчишество, граничащее с хулиганством..
Все эти "дикие" выходки, как сальтомортале перед носом у ошеломленных девушек, стойки на перилах моста или на краю пятиэтажного дома, были явлениями не весьма положительного характера. Но вся наша жизнь, все наши поступки были связаны с акробатикой. Как нам хотелось поскорее стать артистами! Развлекать публику было нашей потребностью. Мы были увлечены, одержимы, были влюблены в нашу профессию!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мы в этой книге постарались описать зарождение нашего училища, и хотелось бы надеяться, что следующие за нами поколения подхватят начатую нами эстафету и также будут описывать события и людей учащихся в стенах этого, первого в мире учебного заведения.