Легкость - не единственный критерий

С каждым днем все больше предприятий переходит на пятидневную рабочую неделю. Одно это — неоспоримое свидетельство выросшей и все нарастающей мощи социалистической державы.

От блюмингов, генераторов, мостов, метров ткани, протяженности рельсовых путей, скорости лайнеров воз­душных и невоздушных и до количества «Спидол» — все, все движется, поднимаясь круто по лесенкам графиков, опережая само время. Вспоминаются военные годы с их невероятным напряжением, когда люди не уходили из цехов. Кончалось официальное рабо­чее время, а люди оставались у станков, потому что «горел план», требовалось больше рук, больше времени. Сегодня реальным стало высвобождение такого количества незанятого работой времени, что люди смогут отдыхать два дня в неделю.

Во имя чего классики марксизма-ленинизма, деятели рабоче­го движения, революционная социал-демократия теоретически, практически, тактически боролась за восьмичасовой рабочий день? Только ли во имя освобождения времени для физического отдыха? Нет, речь шла о Человеке. О том, что при потогонной системе капиталистического производства личность не могла ни должным образом развиваться, ни познать окружающий мир, ни обогатить мир внутренний, украсив его и углубив поэзией, му­зыкой, театром, живописью.

В двух свободных от работы днях недели, в этой зримой ка­тегории перехода от социализма к коммунизму, заложен гигант­ский потенциал роста культуры. Ученые-экономисты вместе с инженерами, организаторами производства, рационализаторами приложат немало творческой энергии для того, чтобы ни одна крупинка рабочего времени не ушла зря.

А как быть со временем, свободным от работы? Ведь значи­тельная его часть может быть отдана поднятию художественной культуры. Мы же ведем себя зачастую так, будто человеческая жизнь безгранична, а все ценности культуры умещаются на од­ной ладони. Куда торопиться! И с Бетховеном, и с Леонардо, и с Львом Толстым — не к спеху. Пока будем отдыхать, то есть раз­влекаться. Не секрет, что многие работники искусства именно так представляют себе решение проблемы культурного отдыха. Они готовы навечно вклинить знак равенства между понятиями «от­дых» и «развлечение».

Кто может отрицать ценность и необходимость развлекательного искусства? Кто осмелится посягнуть на легкую музыку, та­нец, на дух захватывающие акробатические трюки или тайны жи­летного кармана, вмещающего целую стаю голубей? Это искусст­во великолепно проветривает голову, начисто снимает усталость. На неизмеримо более высокой ступени расположены ценно­сти «большой эстрады». Кому из нас не ясно, каких высот достиг­ло сатирическое искусство Аркадия Райкина, как много сделал для советской песни и эстрады Леонид Утесов, как хорошо бы, что­бы сестры Федоровы навечно сохранили молодость и обаяние своего таланта, чтобы Птицина и Маслюков, Эсамбаев, Миронова и Менакер и поколения их последователей развивали острое нужное искусство эстрады, чтобы не затухала пытливая мысль в поисках новых жанров и форм. Яркий пример этих поисков — Сергей Образцов. Не только его выступления с куклами принт лежат эстрадному жанру, но и его рассказы о поездках, людях, раздумья об искусстве, нравах, жизни — все это тоже эстрада. Это глубоко, умно, тонко, рождает восхищение и зависть к многогранности его культуры, но как это по-эстрадному легко и эле­гантно!

Или пианисты Симон Каган и Александр Цфасман. У каждого свой репертуар, где нет ни Баха, ни Скрябина, ни Шопена. С не­постижимым обаянием один из них играет вариации «На солнеч­ной поляночке», другой поддразнивает каким-то гю-джаэоаому наперченным скерцо. У них выработалась своя манера — брос­кая, эффектная, сказывающаяся во всем — от выхода м до фи­нального взлета, вспархивания рук, как бы пресытившихся кла­вишами...

И снова повторяю: никто не может отрицать значения этого легкого увлекательного искусства, имеющего множество жанров и градаций. Одна беда: искусство названных выше выдающихся мастеров эстрады напоминает загадочную для меня ситуацию с Домом моделей. В Ленинграде такой Дом находится на Нев­ском, 21. Витрина — закачаешься! С трудом приходишь в себя от восхищения, минуешь десяток домов и попадаешь в один из обычных магазинов готового платья. Чинно на «плечиках» висят «изделия». Глянешь — закачаешься. Только в другую сторону... Так же и с «обыкновенными» эстрадными концертами, разитель­но не схожими с «Домом эстрадных моделей».

Крупным мастерам эстрады подражают многочисленные без­ликие люди, обладающие и голосом, и пластикой, и даже кой-ка­кой техникой, но не имеющие лица. Они не учатся у мастеров. Они подражают. Думая, что достигают «поразительного сходства», они в лучшем случае создают карикатуру на Утесова, Райкина, Миронову и т. д. Когда Паганини выступал со своими произведениями, кроме него никто их не играл. Не могли. Не умели. Сейчас «Каприсы» Паганини, его концерты играет почти каждый одаренный студент последних курсов консерватории. Что произошло? Чудо? Нет, не чудо. Просто искусство Паганини, Листа, Казальса изучили, рас­членили на первоэлементы, выработали педагогическую методи­ку, стали обучать и добились того, что каждый одаренный сту­дент последних курсов... и т. д.

С эстрадным искусством это не происходит. Обратите внима­ние, как велик процент эстрадных артистов, пришедших из само­деятельности. Не торопитесь негодовать. Я высоко ценю само­деятельность. Я помню, что Иван Козловский, Сергей Лемешев, Борис Штоколов, Лаврентий Ярошенко пришли на оперную сце­ну из самодеятельности. Но помню, что, начав с самодеятельно­сти, «любительства», они и сотни их товарищей прошли через консерваторский курс или многолетние занятия у педагогов-спе­циалистов. Только после этого они полноправно ступили на опер­ную сцену. А эстрадные кадры пополняются часто непосредст­венно из кружков самодеятельности, минуя даже те немногие учебные заведения, где готовят артистов эстрады. Признавшись самодеятельности в нежных чувствах, я тем не менее далек от мысли ставить ее в один ряд с искусством профессиональным, хотя знаю, что в отдельных случаях талантливый любитель может посрамить и профессионального артиста. Но это исключение.

Передо мной мелькают безголосые певицы и певцы, каждая клетка которых благословляет Александра Степановича Попова, изобретшего радио; силовые акробаты, переобремененные буг­рами мышц, но начисто свободные от данных артистических; до развязности общительные молодые и средних лет люди, гордя­щиеся тем, что пяток лет назад им удалось заучить полдюжинки анекдотов и острот, место действия которых то коммунальная квартира, то очередь, то вытрезвитель, а героини — теща (все­непременно она!), склочная соседка и т. д.

А бесконечные происшествия с «дикими коллективами», кото­рые по недосмотру «просмотрены» каким-то худсоветом и, полу­чив путевку в жизнь, попирают культуру, вкус, моральные устои на необозримых площадях периферии, заодно утоляя свои по­требности в безбедной «красивой» жизни. С ними ведется борьба. И не безуспешная. Но, подумать толь­ко, хороша культура, успешная борьба с которой радует нас с вами! Какую же часть свободного от работы времени следует от­дать этому искусству? Этому? Ни минуты! Искусству же мастеров эстрады, доподлинных мастеров мы с удовольствием отдаем и время, и аплодисменты, и симпатии.

Но даже здесь речь должна идти о пропорциях. Утверждаю, что они нарушены, что возникла диспропорция между ростом интеллектуальной культуры наших современников, развитием их навыков восприятия сложных явлений искусства и перепроизвод­ством искусства развлекательного, значительная часть жрецов ко­торого не выдерживает экзамена перед лицом требований совре­менности.

Не надо забывать и о том, что патетика больших социальных проблем нередко звучит с эстрады оскорбительно ходульной, скорее, как вынужденная «заставка», как своеобразный «про­пуск», без которого не переступить порога даже самого отда­ленного от центра районного отдела культуры. И такое «искус­ство» посягает на место под солнцем. Нет, нельзя так расточительно распоряжаться временем мил­лионов людей и тратить его на пустяки, когда столько величай­ших ценностей стучится в душу миллионов, когда впервые в исто­рии созданы условия для удовлетворения самых высоких эстети­ческих запросов всего народа.

Что в прятки играть: немало есть людей, падких на искусство, не требующее душевных затрат, людей, после пресловутых «Под­вигов Геракла» восхищенно говоривших: «Вот это фильм!» Ведь мало констатировать, что вкусы у них отсталые. Помогать им надо, а не ухмыляться. И никто, кроме нас, работников искусства, это­го не сделает. Перед лицом реальных возможностей гигантского роста мас­совой эстетической культуры в связи с переходом на пятиднев­ную рабочую неделю недопустимо пугаться трудностей, устране­ние которых потребует мобилизации, и теоретической мысли, и пересмотра устоявшихся организационных форм, и норм худо­жественного быта, возможно, вплоть до пересмотра структуры бюджета, распределения ассигнований на разные разделы куль­турной работы.

Мы не имеем права упустить возможность ввести в сознание миллионов и миллионов наших товарищей-единомышленников самые высокие идейно-эстетические ценности. Меня могут заподозрить в том, что я ратую за осерьезнива-ние нашего художественного быта, Сдаюсь!  За это я и ратую, зная, как велика тяга к настоящему, именно серьезному ис­кусству. За десятилетия своей лекционной работы мне доводилось встречаться с разными аудиториями, получать записки, беседо­вать, отвечать на вопросы. Мои ровесники-лекторы помнят вре­мя, когда нам приходилось унимать шум в зале, «перекрикивать» гудящую аудиторию. Это давным-давно ушло в прошлое. Лекции слушаются с настоящим вниманием. У самой разной, бывает и вовсе неподготовленной, аудитории развилась культура слуша­ния, культура внимания — одна из самых важных предпосылок дальнейшего роста общей культуры. Среди многих фактов, сви­детельствующих о качественных изменениях, происходящих в слушательской среде, один случай  как-то особенно запомнился.

В прошлом сезоне после лекции «Легенды и правда о Пага­нини» выхожу в вестибюль Ленинградского Центрального лекто­рия. Меня останавливают два паренька двадцати двух — двадцати четырех лет. Ругают меня. Не за всю лекцию, а за то, что «уж очень неуважительно» (их выражение) я обошелся с писателем Анатолием Виноградовым. (Я упрекал его в преобладании вы­мысла над писательским домыслом и за общую концепцию книги «Осуждение Паганини», воздавая должное ее увлекательности). «Мы согласны, — сказали мои собеседники, — что у Виноградова Паганини слишком карбонарий, а не скрипач, но вы должны были все же напомнить залу о замечательной книге «Три цвета вре­мени». Извините нас, но вы поступили по отношению к писателю неэтично».

Пишу об этом без ненужного умиления, но не могу не доба­вить: вот как нынче разговаривают два рабочих паренька с заво­да подъемно-транспортного оборудования имени Кирова. Скеп­тики заметят: конечно, что говорить, ленинградские молодые рабочие — это, мол, особый сказ. Нет, не особый. Несколько лет назад ездил я на Алтай с бригадой артистов: певцы, аккордеонист (отличный), скрипач. Успех был у каждого, но больше всех нра­вилась скрипка. Адажио из «Лебединого озера» и «Славянский танец» Дворжака покоряли колхоз за колхозом Тальменского района, Алтайского края.

В клубе, рассчитанном на 150 человек, бывало и 350! Духота. Уже все было сыграно, спето, когда из зала поднялась рука: «Хоть немного про Бетховена расскажите. По радио «Аппассио­нату» слушал. Сильная вещь. И про Бетховена говорили. Но про него хотелось бы не по радио, а «живьем» послушать». Объяс­няю, что без рояля ничего не показать. Товарищ настаивает: «А вы просто расскажите». Стал рассказывать. Ночь на дворе. Через три-четыре часа — в поле, уборка в разгаре. Никто не уходил. А когда после конца стали расходиться, один колхозник через головы бросил приятелю, как бы продолжая начатый раз­говор: «Это тебе не тру-ля-ля!» Вышли вместе. Разговорились. «Неужели людям невдомек, — говорил мой собеседник, — что не к чему к нам ездить тру-ля-ля показывать. Будет время — са­ми спляшем и споем. Вы нам такое покажите, чтоб надолго ду­ша была сыта, чтоб в голове просветлело. Нам пора уважать искусство».

Собеседник мой не был «деревенским мудрецом», он был просто умным человеком, понимающим, что незачем за пять тысяч километров возить людям пустяки. Я понял, что газеты, книги, радио, кино делают свое дело, великое дело. Именно потому, что эстрада — наиболее распространенный вид искусст­ва, соперничающий разве что с кино, здесь оценочный критерий должен быть очень высок и первым его пунктом должна быть оценка соответствия ее идейного коэффициента общим задачам дня. Случай на Алтае — не единичный, а типичный. Он свидетель­ствует об органическом процессе «девальвации» некоторых жан­ров, исполнительских стилей, сюжетов, неполноценных творческих уровней. Обо всем этом необходимо помнить, развертывая ра­боту в новых условиях.

Глядя правде в глаза, нужно сказать, что перед развлекатель­ным искусством мы не в долгу. Мы в долгу перед искусством больших социальных тем, перед искусством, богатым эстетиче­скими идеями, перед искусством, зовущим «на бой кровавый, святой и правый». Именно его мы недодаем миллионам слушате­лей. Речь идет о музыке, литературе, танце буквально всех веков и народов, от античности до пахнущих свежей типографской крас­кой страниц, покрытых нотами и буквами.

Ленинское положение о литературе как части «общепролетар­ского дела» простирается на всю художественную культуру. Это доказала в наилучших своих проявлениях вся история нашей куль­турной революции. Ее современный этап в преддверии полуве­кового юбилея обогатился гигантской энергией освобожденного от работы времени, часть которого заполнит художественная культура. От нас зависит, какого размаха, каких глубин и какой интенсивности достигнет этот процесс.
 

ЛЕОНИД ЭНТЕЛИС

Журнал Советский цирк. Июль 1967 г.

оставить комментарий