Лев Миров: Дороги которые мы вибираем

Ваше отношение к эстрадному искусству?

— Мне частенько задают вопрос, который обижает меня несказанно: «Почему Вы не работаете в каком-нибудь серьезном театре?»

Мне обидно и неприятно, когда умаляют искусство эстра­ды, боевое оружие которого всегда честно и преданно слу­жило партии и народу. Работа на эстраде, по-моему, не менее ответственна, чем в театре. Если хотите, у нас в известном смысле даже труд­нее. Само искусство эстрады, рассчитанное на зрителя-парт­нера, обязывает ко многому. В театре у артистов есть так называемая четвертая стена, они могут сосредоточиться, забыть о зрительном зале, а наш зритель — партнер. И сде­лать его своим единомышленником не так-то просто.

— Чеховский Вершинин сказал, что, если бы ему была дана возможность начать жизнь сначала, он бы не стал повторять себя. А Вы — актер, чья молодость прошла на под­мостках, если бы вернулась юность, избрали бы опять путь на эстраду?
— Обязательно. И не потому, что театр для меня недо­ступен. Когда-то приглашали меня в Малый театр, шли раз­говоры и о МХАТе, но я отказывался. Эстрада — это серьез­но. Привыкаешь к открытому, захватывающему общению со зрительным залом. Я не мыслю себя вне эстрадного искус­ства. И мне очень приятно, что я внес в него хоть малую толику, но своего.
— Как Вы решили стать актером?
— Обычно о театре мечтают с детства, но ни я, ни мои родители никогда не думали, что я стану артистом. Мой отец,  типографский  рабочий,  был  человеком,   обладавшим большим юмором; вероятно, от него я позаимствовал бойкость языка и веселый нрав. И он и мать мечтали, что их сын обязательно будет инженером, и я уже лет с двенадцати знал об их мечте. Но в этом возрасте проивошел со мной случай, хотя  и незначительный, но сыгравший, видимо, какую-то роль в моей жизни. Как-то в конце лета группа любителей решила сыграть спектакль. Моя старшая сестра сама в нем участвовала и меня вовлекла.  В какбй-то сцене я играл страшно вертлявого, непоседливого мальчишку, каким и был на самом деле. И вот во время действия подо мной неожи­данно сломалась табуретка. Я очутился на полу, но тут же вскочил и начал вдруг — с отчаяния, что ли? — жонглиро­вать табуретными ножками. Я бросал и ловил их, бросал и ловил... В конце концов они, конечно, упали. Однако я и тут не растерялся: я станцевал какой-то танец и, как заправ­ский артист, поклонился публике.

После спектакля наш режиссер долго разглядывал меня, а потом сказал: «Слушай, удивительный мальчик, то, что ты делал, конечно, никакого отношения к спектаклю не имело. Но это отличный вставной номер». И добавил: «Такой маленький — и такой догадливый. Быть тебе актером». Я, ко­нечно, забыл о его словах очень скоро. Но все-таки эта хрупкая табуретка по-своему определила мой жизненный путь. Я готовился в университет, но поступил совершенно неожиданно для себя в балетную студию, работал затем в Театре музыкальной комедии, где стал даже солистом балета. Перешел в драматическую студию, а затем начал работать в «Синей блузе». Вот где пригодилось мне не толь­ко то, что я стал уже к тому времени актером синтетиче­ским — пел, танцевал, исполнял куплеты, был акробатом и фехтовальщиком, — но, главное, способность к импровиза­ции, проснувшаяся во мне после падения с той злополучной табуретки!

— Чем привлекла Вас «Синяя блуза»?
— Яркостью и какой-то необычностью, молодым задором, энтузиазмом и, может быть, тем, что в «Синей блузе» было драгоценное качество — она будила в своих участниках твор­цов, не давала успокаиваться. Все время новое, все время трудности и преодоление их, все время в пути, встречи с но­ выми, .разными зрителями, так как своей площадки «Синяя блуза»  не имела,  а выступала всюду — от Колонного  зала Дома Союзов до крошечных пивных. Ну а насколько мы, «синеблузники», были современны, боевиты и остры,  лучше всего выявилось, как ни странно, в заграничной поездке. После гастролей в Китае мы должны были поехать в Япо­нию, но туда нас не пустили, «как ярых агентов Коминтерна».

И еще о новаторстве «Синей блузы». Не так давно по телевидению передавали из Софии с фестиваля молодежи выступления архисовременного ансамбля пластики и танца (кажется, так он называется), и было там новейшее изобре­тение — «механические танцы». У нас в «Синей блузе» сложнейшие «танцы машин» ставил Форрегер. Это были танцы с трюками, которые теперь делают только в цирке.

— Когда Вы стали конферансье?
— После работы в Театре сатиры, Театре обозрений и Мюзик-холле я организовал театр «РЕВЮ», в расшифров­ке — Революционный юмор. В те годы ветер странствий дул в мои паруса, вместе с театром я кочевал, как говорят, по городам и весям. Чего только не приходилось делать мне в «РЕВЮ»: был режиссером, актером на «все руки», иногда писал тексты и тогда же начал конферировать. А затем я стал профессиональным конферансье. Чтобы как-то разно­образить свою работу, постоянно искал чего-то нового, часто ходил смотреть и слушать других конферансье и вообще дру­гих эстрадных актеров.

— Вероятно, тогда и родилась у Вас идея парного кон­феранса?
— Да, в то время. Конферансье на эстраде было много, работали великолепные Менделевич, Гибшман, Гаркави, Алексеев, Смирнов-Сокольский — молодые, но уже мастера. А следом двигалась лавина похожих, серых и безликих. Однажды на каком-то концерте случилось так, что конфе­рансье объявил один номер, потом второй, а артистов нет да нет. Конферансье между тем уже рассказал все свои анек­доты. И тогда, увидев, что он совершенно растерялся, я подумал: «А может быть, нужен какой-то совсем иной кон­феранс, который сам по себе будет представлять номер. И хорошо бы вести концерт вдвоем». Первый, к кому я обра­тился со своей «находкой», был Евсей Павлович Дарский. Мы были знакомы еще по «Синей блузе», и я чувствовал в нем актера, очень близкого себе. «Создать двойной конфе­ранс? — спросил Дарский. — А зачем?» Он меня не понял. Вся беда была в том, что я и сам толком еще не мог объяс­нить, чего хочу. Нужен был соответствующий репертуар. Но, увы, авторы меня тоже не понимали. И я решил действо­вать, на практике доказать жизненность моей идеи. И вот в Крыму, в санатории, уговорил одного актера выступить вдвоем с конферансом, текст которого я сам написал. Успех превзошел все ожидания, мы были «гвоздем» концерта. Окры­ленный, примчался я в Москву к Дарскому. А он — рассуди­тельный: «Может, успех имели не вы, а злободневные, мест­ные темы?» Это меня несколько обескуражило, но из седла, что называется, не выбило. Я все-таки уговорил Дарского рискнуть. Пришли мы к Л. Леру, директору театра «Аква­риум»: «Возьмите нас». И он взял. Умный, деловой человек, он любил поддержать актерскую фантазию. «Давайте, гово­рит, подпишем контракт. Мне ваша идея нравится». Стали работать. Потом пригласили друзей — создателя «Синей блу­зы» Б. Южанина, писателя В. Ардова, артистку Рину Зеле­ную и еще несколько человек. Рассказали, показали свой замысел вчерне. Большинство заявило нам: «Мы не знаем, что это такое». Один Южанин сразу безоговорочно поддер­жал: «Я убежден, что это новое слово в эстрадном искус­стве». Окрылил. Зеленая, Ардов и Шеферсон писали нам тексты. Мы их заучили, отрепетировали, а вот актерских взаимоотношений между собой поначалу не нашли. На просмотр пришли с чувством глубокой расстерянности. Сидит авторитетная комиссия во главе с В. Млечиным — тогдашним руководителем московского реперткома. После просмотра всем остальным высказали замечания, а нам — ни словечка.

— Что же вы о нас молчите? — спрашиваю.
— Артисты вы хорошие, а что делаете — неясно,— сказал Млечин. — Пусть решат зрители.

Вечером того же дня — премьера. Настроение у нас обоих ужасное. Стоим с Дарским перед выходом, смотрю, у него брюки на коленках дрожат мелко-мелко, сам же я, того гляди, потеряю сознание. И вдруг такая на меня отчаянность нашла: «Вот какой есть, такой и выйду, растерявшийся, смущенный». Вышли, я нечаянно запутался в занавесе. Дарский на меня укоризненно посмотрел и сказал вдруг в зал: «Мой друг Миров — веселый человек». Я же в это время от растерянности и неловкости занавес в карман засо­вываю (а сам с радостью отмечаю: играю уже, живу в образе, сейчас партнер меня одернет, поучать начнет). Так точно и вышло: он рассердился и строго так со мной заговорил. Вот так и стали мы с Дарским Учителем и Учеником. Мы были, как пишут в романах, счастливой парой, прекрасно понимали друг друга. И нередко случалось нам, выйдя на сцену, увлечься вдруг импровизацией, почти совсем уйти от текста, помня только общую задачу, саму идею номера.

Стали появляться у нас и новые авторы — В. Типот, В. Масс и М. Червинский, В. Бахнов и Я. Костюковский и другие. Но иногда интермедия рождалась почти сама по себе. Пошли мы как-то к Д. Гутману, принесли идею интер­медии — человек боится иметь собственное мнение. Гутман спрашивает: «А как вы это себе представляете? Покажите». Стали фантазировать, увлеклись. Он смотрел-смотрел, да вдруг и говорит: «Убирайтесь! Не буду я вам писать и режис­сировать не буду. Выходите-ка вы на сцену и играйте вот так же!» Так родилась интермедия «Танец или пение?».

— Как Вы считаете, что нужно, чтобы интермедии были острыми, интересными, действенными?
— Нужно активно интересоваться тем, что интересует всех в данное время. Стоит ли повторять прописные истины о необходимости регулярно читать газеты, ходить в кино и на театральные премьеры, не замыкаться в мире эстрады. Жить полнокровно, любить и уважать тех, кто приходит к нам на концерты, и, самое главное, радоваться радостями своего народа, ненавидеть то, что ненавидит он. Мне лично всегда очень помогало непосредственное общение, встречи со зрителями, их письма. Нам часто пишут: «Продерните бюрократов, волокитчиков, взяточников». Нередко советуют, подсказывают. Вот так по зрительской подсказке родились интермедии о непорядках в санаториях и другие.

Но главная задача сатирика — не идти за зрителем, а ша­гать впереди него. Обязательно впереди. Тогда актер сумеет предугадать волнующую всех проблему, своевременно откликнуться на нее. И сделать это правильно, с высоких гражданских позиций — вот главная радость. У нас, кстати, так было с интермедией, посвященной проблеме совместного обучения детей.

— Напомню слова Майи Плисецкой: «Я не принадлежу к тем людям, которые видят за густыми лаврами успеха девяносто пять процентов труда и пять процентов таланта». А Вы что считаете главным для артиста эстрады?
— Да, талант, прежде всего талант, без этого искусство невозможно.Но, конечно, талант, подкрепленный  высокой гражданственностью, тонким вкусом, умом, любовью к своему труду, вечной неуспокоенностью, жаждой дерзаний и пони­манием огромной ответственности, которую возлагает на тебя звание артиста. Молодых способных актеров сейчас много, талантливых — меньше. Но как часто даже те. в ком мы без­условно видели артиста, огорчают нас. Не успеет пройти год-другой — и готов ремесленник. Почему это происходит? Как человек погасил в себе святой огонь? Слишком уж широко открыты сейчас двери на эстраду, слишком много случайных людей попадает на нее, а то и просто духовно неопрятных. Очень хочется видеть больше молодых талантов, людей цельных, знающих свое высокое назначение в нашем обще­ стве, понимающих, что нам ни к чему и салонно-будуарные вздохи, и ахи, и блатные попевочки. Если ты — молодой гражданин Страны Советов, артист, то пой, говори от имени молодого гражданина Страны Советов, пой, говори о том, что волнует всех в нашем обществе. Есть в песне О. Фельцмана и Н. Олева «Огонь Прометея» слова: «Дари огонь, как Проме­тей, и для людей ты не жалей огня души своей!» Молодые, не жалейте Прометеева огня! Не гасите в себе его, дерзайте!

— Вы говорили о своем первом выходе в парном конфе­рансе. Видимо, немаловажную роль тут сыграл дар импрови­зации, которым оба вы были наделены?
— Разумеется. В том, что это  качество  есть далеко не у всех артистов, я особенно убедился после смерти Дареного. Как нелегко было мне отыскать другого партнера! Не просто замену — такие были. Но для меня артисты с вялой, инерт­ной  фантазией,   работающие о т и д о заученного текста  и движений, — не артисты, а ремесленники. Встреча, а затем совместная работа с Марком Владимировичем Новицким заставили меня изменить привычный образ. Теперь перед зрителем были уже не учитель и ученик, а современный мо­лодой человек и человек старой закалки, мещанин, обыватель. И если Дарений выступал как обличитель, то Новиц­ кий только подтрунивает, иронизирует. Здесь, в найденном нами актерском дуэте, появился новый конфликт, иная дра­ матургия.
— Как Вы относитесь к продолжателям Вашего дела?
— К таким, как, например, Тимошенко и Березин, — очень хорошо. И еще приятнее было узнать, что парный конфе­ранс появился и за рубежом. Но, к сожалению, кроме про­должателей есть подражатели, а то и просто плагиаторы, ко­пирующие не только форму, но   и конкретное содержание номера, его текст. Вот таких я бы судил по всей строгости, лишал бы их высокого звания артиста, которое они так усердно компрометируют.

— Вы всегда с большим вниманием относитесь к моло­дежи эстрады, отдавая ей много сил. Продолжаете ли теперь работать с молодыми?
— Сейчас я вынашиваю идею создания своеобразного эстрадного театра. Это театрально-эстрадное ревю-обозрение, которое будет нести идеи нового советского эстрадного театра. Сейчас мы все совместно с Д. Тихомировым придумываем новую программу, в ней будут заняты преимущественно мо­ лодые и очень молодые артисты, с  некоторыми из них я знаком и буду рад помочь им начать большую творческую жизнь.
— Чего Вы ждете от наступающего года?
— Рискуя прослыть человеком, который рубит сук, на котором сидит, я очень хочу, чтобы в 1969 году стало совсем мало тем для нас, сатириков.
— Что Вы пожелаете любителям эстрады, нашим читателям?
— Увидеть побольше новых программ. Таких же интерес­ных, как «Светофор» и «Нет тебя прекрасней».

Беседу вела М. МИХАЙЛОВА

оставить комментарий

СЭЦ. 01 - 69