Львы - любовь моя

Поезд быстро несся сквозь белую мглу. С мрачного, затянутого серыми тучами неба непрестанным потоком падал крупный пушистый снег. Казалось, что какие-то необычайно толстые белые нити, беззвучно подрагивая, тянутся с неба к земле.

В купе было тепло и уютно. Ощущение какой-то домашности исходило, видимо, от моего пожилого соседа. Он тихонько, стараясь не помешать моему сну, вошел в купе ночью на каком-то разъезде, а сейчас аппетитно пил крепкий чай с конфетами.

Неторопливая вагонная беседа шла уже больше часа. Узнав, что я журналист, мой сосед — его звали Львом Мироновичем— удовлетворенно улыбнулся и, сделав большой глоток чая, произнес:

—    Я тоже работник печати, но... — он многозначительно поднял палец... —  но, бери повыше: я ведаю всей печатью Москвы...

Тут он весело рассмеялся. Потом уже серьезно добавил:

—    Я работаю на Московском почтамте в отделе экспедирования печати. А без нас, как вы знаете, ни один подписчик не получает ни одной газеты, ни одного журнала. Вот почему мы и считаем, что ведаем всей печатью. А ваш цирковой журнал я читаю постоянно и, осмелюсь доложить, очень внимательно.

Мне ничего не оставалось, как вежливо кивнуть в знак благодарности за доброе отношение к журналу. Он же между тем продолжал:

—    Больше всего люблю читать про дрессировщиков, особенно про дрессировщиков львов. Львы вообще моя слабость я ведь и сам Лев...
Он снова рассмеялся довольный своей шуткой.
—    Нет, львов люблю не потому, что они мои тезки, а, наверное, из-за одного любопытного эпизода, случившегося в далекие годы моей молодости.

Я, разумеется, тотчас же попросил рассказать эту историю. И вот, что я услышал.

—    В те времена — это было в конце двадцатых годов — никто меня, конечно, не называл еще Львом Мироновичем. Для всех моих товарищей по институту, для всех знакомых я был просто Левкой, ну в лучшем случае Левой. Жили студенты и тогда весело, но, мягко говоря, не слишком сытно. Сами понимаете — безработица. Все мы, конечно, старались подрабатывать то на железной дороге, то в порту — где только можно было. Нам, студентам, иной раз доставался особенно приятный способ заработать — статистами в массовках на киносъемках. Честно говоря, каждый из нас тайком мечтал стать когда-нибудь Ильинским или Баталовым — превосходнейшим актером МХАТ, которого мы все полюбили еще по протазановскому фильму «Аэлита», где он бесподобно играл красноармейца Гусева и который впоследствии так блестяще сыграл в «Путевке в жизнь». Но, упаси боже, высказать что-либо подобное вслух,— живьем загонят о гроб под общий гомерический хохот.

—    Однако киносъемки порой выпадали на нашу долю, и это нас, конечно, очень устраивало. Не приходится и говорить, как мы дорожили не только каждым днем, а каждым часом съемок — платили-то за эту работу по часам. И вот однажды...

Рассказчик снова отхлебнул из своего остывающего уже стакана и продолжал:

—    Вы не заметили, что каждый мало-мальски заслуживающий внимания рассказ начинается со слова «однажды». Так вот, однажды я попал в число счастливчиков, отобранных для участия в съемках одного фильма. Из цирковой жизни. Около трех недель я каждую ночь вел волшебную жизнь почти кинозвезды, бы спросите — почему каждую ночь? Дело, понимаете ли, в том, что фильм снимался в Ленинградском цирке, где ежевечерне, а иногда по два, а то и по три раза в день шли свои представления. И, естественно, что кинематографистам цирк предоставляли только ночью.

—    Не помню уж, сколько я заработал тогда, но. во всяком случае, я и мои друзья, участвовавшие в массовках, не имели оснований жаловаться, и единственное, о чем мы в то время мечтали — это, чтобы съемки продолжались как можно дольше. Но вот наступил памятный вечер, когда нас предупредили, что сегодня — последняя ночь и что утром после съемки с нами будет произведен расчет. «Эх, хоть бы еще одну ночку!» — вздохнул кто-то из наших кинозвезд. Мы все молча согласились с ним. Но тут прозвучала команда:

—    По местам! Приготовиться!...

И все мы разошлись по своим местом. Предстояло заснять душераздирающую кульминационную сцену всего фильма: дрессировщик львов, стоящий в клетке среди хищников, вдруг случайно падает, звери набрасываются на него и разрывают на части. Тут же, при публике, в присутствии жены и детей ортисто...

—    В ту пору у нас в стране гастролировал известный на Западе дрессировщик Альфред Шнейдер. Его имя было на рекламных щитах, афишных тумбах, во всех газетных отделах объявлений. Везде пестрели зазывные надписи: «Капитан Шнейдер и его 100 львов». Не положу голову на плаху, что у него а самом деле было сто львов, но артистом, как я могу судить, он был хорошим, и львов у него действительно было немало, они заполняли весь манеж. Этим-то львам и предстояло в киноэпизоде «растерзать» укротителя. Специально изготовили манекен, очень напоминающий исполнителя роли дрессировщика. Манекен с вложенными в него кусками мяса уложили в центре манежа, предварительно остановив съемку. Потом в клетку впустили львов. По замыслу режиссера они должны были, учуяв запах мяса, кинуться к манекену и начать вырывать это мясо, что и дало бы картину растерзания дрессировщика. Так оно и произошло. Но...

—    Вы заметили, какую большую роль играет слово «но» а любом рассказе. Не могу и я делать исключения из этого правила...

Так вот, когда специально не кормленные несколько часов шнейдеровские львы, ведомые своим вожаком — громадным длинногривым красавцем, которого, если но ошибаюсь, звали Султаном, когда звери, ярко освещенные юпитерами, появились в централке, они, конечно, в тот же миг учуяли мясо и с ужасающим рычанием все ринулись к манекену. Но тут раздался на весь цирк такой басовый рык, от которого, признаться, у меня мурашки побежали по телу. Это Султан, опережая всех своих собратьев, первым подскочил к манекену и, медленно-медленно вращая мордой во все стороны, угрожающе рычал, как бы предупреждая: «Не подходить, — мясо мое! Не подходить, не то изорву в клочья!»

Все мы, находившиеся в зрительном зале, поняли недвусмысленный ультиматум вожака. Поняли его и липы. Поджав хвосты, они тотчас же разбрелись по сторонам, алчно глядя на Султана и его добычу. А он, чуть водя головой из стороны в сторону, аппетитно жевал мясо, демонстрируя под стрекотанье киноаппарата, свои громадные, страшные клыки.

—    Стоп! — раздался вдруг яростный возглас постановщика. — Прекратить съемку!

Он первым спохватился — ведь нужной сцены не получилось: львы не терзали «дрессировщика», а просто один из них спокойно извлекал спрятанное в манекене мясо и ел его. изредка слегка мотая безжизненную фигуру укротителя.

—    Ну, а дальше как же было? — поинтересовался я. — Эпизод-то сняли все же?

Лев Миронович усмехнулся.

—    Сняли, конечно. Но благодаря этому случаю наша кинокарьера удлинилась еще на одну ночь. На следующую ночь в манеж выпустили всю группу зверей, но уже без Султана. И они так мастерски выполнили свою сверхзадачу, что, я уверен. ни одному актеру так не сыграть.

ЯН ОСТРОВСКИЙ

оставить комментарий