Любимое зрелище фельетониста
В 1964 голу исполнилось сто лет со дня рождения Власа Михайловича Дорошевича (1864—1922), короля фельетона и друга артистов.
* День и месяц рождения В. М. Дорошевича точно не установлены. Предполагают, что он родился в последних числах мая.
Дорошевич был журналистом политическим. Но большие общественные темы никогда не подавляли в нем живого интереса к искусству, пестрому миру людей «выступленческих профессий». Первое произведение, которым дебютировал юноша, почти мальчик, Власий Дорошевич, было в цирке. Дорошевичу исполнилось шестнадцать с половиной лет, когда в журнале «Волна» появился его рассказ о графе, влюбившемся в наездницу, и графине, увлекшейся клоуном. Рассказ шокировал высшее общество. Но издатель Руссиянов, к приятному изумлению начинающего писателя, приказал выплатить ему гонорар не из обещанного расчета по две копейки за строчку, а по три. С этой поощрительной копейки за первый рассказ началась блистательная карьера Дорошевича-журналиста.
Прошло сорок лет. В 1921 году старый фельетонист жил в своем доме в Севастополе. Уехать с Врангелем он категорически отказался. В ту пору мне пришлось однажды сопровождать Власа Михайловича в цирк. Цирк оказался переполненным военными моряками и горожанами. Представление уже началось, когда я обратился к администратору с просьбой предоставить нам с Дорошевичем места.
— Минуточку! — сказал администратор и сразу куда-то исчез, оставив нас в недоумении.
Он вскоре вернулся, сказав, что впустит нас, когда кончится очередной номер. Это показалось странным — в цирках того времени никогда не соблюдалась подобная дисциплина.
— Теперь входите! — вдруг нервно сказал администратор, распахнув портьеру.
Мы вошли, и оркестр грянул в честь Дорошевича туш, шталмейстер громко объявил:
— Наш цирк посетил единственный король, которого не гонит революционная Россия, — король фельетонистов Дорошевич, друг покойного короля шутов Анатолия Дурова.
Ф. И. Шаляпин и В. М. Дорошевич (редкая фотография)
Дорошевич любил говорить о своем поколении: — Мы ходили в университет и учились в Малом театре. Но не только «Дом Островского» с его серьзным репертуаром был любим Дорошевичем, а и всякое зрелище. В нем не было снобизма якобы серьезных людей, для которых эстрада, оперетта и цирк являются третьим сортом искусства. Когда в 1906 году умер М. Лентовский, Дорошевич в редактируемой им самой крупной газете «Русское слово» напечатал десять своих подвалов об этом неутомимом развлекателе Москвы. Лентовский «прогорел» на своих затеях, но он показал в России мировые аттракционы, создал массовые аудитории отечественным талантам эстрады, акробатики, иллюзии. Но лучше дадим слово самому Дорошевичу, остававшемуся фельетонистом даже в некрологе, каковым, по существу, является его трактат о Лентовском.
«Это был не человек а легенда.
Маг и волшебник.
Вы помните его?
Красавец. Богатырь.
С шапкой черных кудрей. Борода надвое.
Затянутый в синюю куртку. В английском шлеме, с развевающимся голубым вуалем.
Фантастический.
От него веяло энергией, несокрушимой силой. И красотой.
Громкий голос. Красивый жест.
Сад «Эрмитаж» переполнен десятитысячной толпой.
По Божедомке, по Самотеке нет проезда. Все запружено народом.
На площадях, на Сухаревской, на Страстной, в Замоскворечье, на Калужской, на Серпуховской, в Лефортове, в Хамовниках — толпы народа. Все смотрят вверх.
— Что такое?
— У Лентовского сегодня...
Розовым светом загорелись облака на бледно-зеленоватом летнем московском небе. Над садом «Эрмитаж» поднимается шар с человеком — как козявка — на трапеции.
Поднялся на страшную высоту. Стал как мячик.
Черная точка отделилась от шара и как камень полетела вниз.
У всей Москвы — это спектакль для всей Москвы — перехватило дух.
Какая-то струйка дыма, черточка, зигзаг вьется над этой точкой.
Но вот эта струйка растет, надувается, пухнет.
И на бледном, зеленоватом небе красивым, пестрым, огромным зонтом развертывается парашют.
Это Шарль Леру совершает свое «публичное покушение на самоубийство».
И при аплодисментах, при криках всей Москвы плавно и красиво спускается на землю. Куда-нибудь на крышу.
— Готовсь... Отпускай! — раздается громовой голос Лентовского.
И с «круга скоморохов» легко, плавно, красиво поднимается пестрый воздушный шар.
Под ним, держась зубами за трапецию, повисла в воздухе Леона Дар. Ее шелковый белый плащ, красиво плавая в воздухе, медленно падает на землю. И сама она, затянутая в трико, вся розовая в лучах заходящего солнца, красивая, как богиня, уносится все выше и выше.
Становится все меньше и меньше.
Словно чудная статуэтка. Словно красивая игрушка.
Это уж спектакль не для одной Москвы,Не на одних московских площадях...
В Кунцеве, в Царицыне, в Одинцове, в Перове, в Кускове стоят толпы «поселян», задрав головы вверх.
— У Лентовокого в Москве нынче...»
В августе 1903 года разбилась насмерть артистка Дьяволо. На это Дорошевич откликается фельетоном, повествование в котором ведется от лица обывателя. В фельетоне показано, как зритель реагирует на трагедию артистки. Попутно Дорошевич указывает: «Несчастных случаев на фабриках гораздо больше, чем в цирках». Но публике неинтересно думать об отравлениях фосфором на спичечных фабриках и на шляпных — ртутью. Ее больше занимает случай с Дьяволо. «Я не вынуждал, пользуясь ее крайнею нуждою, чтоб она рисковала для меня своею жизнью, — говорит обыватель. — Если бы ее не было, я довольствовался бы другими зрелищами. Она умерла. Но, ходя смотреть ее, я все-таки дал ей возможность хоть ту часть жизни, которую она прожила, прожить хорошо, так, как она хотела: вертелась в колесе, потому что предпочитала это менее доходному обыкновенному труду. Случилось только то, чего нужно было ожидать, начиная заниматься этим трудом... Но чувство говорит мне:
— А все-таки ты виновен в этой смерти. Пользуясь слабостью покойной к быстрому и большому добыванию денег, подстрекал покойную к публичным покушениям на самоубийство».
Дорошевич. Дружеский шарж Дени
Фельетонист далее уподобляет этого занимающегося самоанализом обывателя Нерону, которого вносят в цирк и по жесту которого группу христиан кидают на арену на растерзание львам. Дорошевич не представлял себе будущего социалистического общества, перевоспитывающего жестокие инстинкты толпы и создающего охрану труда как на спичечной фабрике, так и в цирке. Но в свое время он показал правдиво положение артиста до революции.В том же фельетоне-монологе поднял также тему воспитания цирком смелости.
«Я люблю по временам пойти и посмотреть, как человек войдет в клетку к зверям и начнет их дразнить, перескочит через весь цирк с трапеции на трапецию, полетит по колесу вниз головою. Точно так же, как я люблю смотреть на пожары. Я люблю зрелище отваги. После него я становлюсь отважнее сам. В душе. Я себя представляю на месте этого отважного человека.
— Вот бы если бы и я так же! Я перелетаю через весь цирк. И еще улыбаюсь! Луплю хлыстом по морде льва — вот-вот он бросится и растерзает. А я заставляю его открыть пасть и кладу ему в пасть свою голову. И все кругом чувствуют себя униженными: они этого не могут!
Мне хотелось бы так же презирать смерть и жизнь. И я это делаю несколько минут, — хоть в мечтах». Дорошевич умер в 1922 году в Петрограде. В январе 1941 года, после смерти его жены артистки О. Миткевич, ко мне перешел архив ее знаменитого мужа, из материалов которого публикуется сохранившаяся гранка. Правленная рукой Дорошевича, она представляет собой заметку, им не только редактированную, но, видно, и написанную, об этом свидетельствует и фраза о «посетителях цирка, которым теперь под пятьдесят и, которые помнят, как в детстве восхищались дерзостью езды их сверстника Нони Бедини».
Хочется напомнить, что в канун первой мировой войны, когда писана эта заметка, Дорошевич был буквальным диктатором восьмиполосного «Русского слова» и все же находил время и желание самолично выправить заметку о цирке. Он любил его.
В. ПОКРОВСКИЙ
Журнал Советский цирк. Июнь 1964 г.
оставить комментарий