Мальчик с помидорами
ВИКТОР ДРАГУНСКИЙ
Я теперь часто бываю в цирке. И меня пускают бесплатно, когда мне только вздумается. Потому что я сам теперь стал как будто цирковой артист. Из-за одного мальчишки. Это все не так давно случилось. Я шел домой из магазина, что недалеко от цирка, на углу. И вот я иду из магазина и несу бумажную сумочку, а в ней лежат помидоров полтора кило и триста граммов сметаны в картонном стаканчике. И вдруг навстречу идет тетя Дуся, добрая, она в прошлом году нам с Мишкой билет в клуб подарила. Я очень обрадовался, и она тоже. Она говорит:
— Это ты откуда?
Я говорю:
— Из магазина. Помидоров купил! Здрасте, тетя Дуся!
Она руками всплеснула.
— Сам ходишь в магазин? Уже? Время-то как летит!
Удивляется. Человеку девятый год, а она удивляется!
Я сказал:
— Ну, до свиданья, тетя Дуся.
И пошел. А она вдогонку кричит:
— Стой! Куда пошел? Я тебя сейчас в цирк пропущу. На дневное представление. Хочешь?
Еще спрашивает. Чудная какая-то! Я говорю:
— Конечно, хочу! Какой может быть разговор!..
И вот она взяла меня за руку, и мы взошли по широким ступенькам, и тетя Дуся подошла к контролеру и говорит:
— Вот, Мария Николаевна, привела вам своего мужичка, пусть посмотрит, ничего?
И та улыбнулась и пропустила меня внутрь, и я вошел, а тетя Дуся и Мария Николаевна пошли сзади. И я шел в полутьме, и опять мне очень понравился цирковой запах, он особенный какой-то, и как только я его почуял, мне сразу стало и жутко отчего-то и весело ниотчего... Тут мы, наконец, дошли до бокового входа, и меня протолкнули вперед, и Мария Николаевна шепнула;
— Садись! Вот свободное местечко, садись...
И я быстро уселся. Со мной рядом сидел тоже мальчишка величиной с меня, в таком же, как и я, школьном костюме, нос курносый, глаза блестят. Он на меня посмотрел довольно сердито, что я вот опоздал и теперь мешаю, и все такое, но я не стал обращать на него никакого внимания. Я сразу же вцепился глазами в артиста, который в это время выступал. Он стоял, в огромной чалме, посреди арены, и в руках у него была игла величиной с полметра. Вместо нитки в нее была вдета длинная шелковая лента. А рядом с этим артистом стояли две девушки и никого не трогали. И вдруг он ни с того ни с сего подошел к одной из них и — раз! Своей иглой прошил ей живот насквозь, иголка выскочила у нее из спины! Я думал, она сейчас завизжит, как зарезанная, но нет, она стоит себе спокойно и улыбается, прямо глазам своим не веришь. Тут артист совсем разошелся: чик — и вторую насквозь! И так они обе стоят насквозь прошитые и улыбаются себе как ни в чем не бывало. Вот это да! Я говорю:
— Что же они не орут? Неужели терпят?
А мальчишка, что рядом сидит, отвечает:
— А чего им орать? Им не больно!
Я говорю:
— Тебе бы так! Воображаю, как ты завопил бы!..
А он засмеялся и говорит:
— А я сперва подумал, что ты цирковой. Тебя ведь тетя Маша посадила... А ты, оказывается, не цирковой... не наш...
Я говорю:
— Это все равно, какой я — цирковой или не цирковой. Я государственный, понял! А что цирковой, не такой, что ли?
Он сказал, улыбаясь:
— Да нет, цирковые, они особенные.
Я совсем разозлился и сказал:
— Давай не задавайся! Тут не хуже тебя! Ты, что ли, цирковой?
А он опустил глаза:
— Нет, я мамочкин...
И улыбнулся хитро-прехитро. Но я этого не понял, это я теперь понимаю, что он хитрил, а тогда я громко над ним рассмеялся, и он глянул на меня и сказал:
— Смотри представление-то! Наездница!
И правда, музыка заиграла быстро и громко и на арену выскочила белая лошадь, такая толстая и широкая, как тахта. А на лошади стояла тетенька, тоже довольно толстоватая, и она начала на этой лошади на ходу прыгать по-разному, то на одной ножке, руки в сторону, а то двумя ногами, как будто через скакалочку. Я подумал, что на такой широкой лошади прыгать — это ерунда, все равно как на письменном столе, и что я бы тоже так смог. Вот эта тетенька все прыгала, и какой-то человек в черном все время щелкал кнутом, чтобы лошадь немножко попроворней двигалась, а то она трюхала как сонная муха. И он кричал на нее и все время щелкал, но она просто ноль внимания. Тетенька, наконец, напрыгалась и убежала за занавеску, а лошадь стала ходить по кругу.
И тут вышел Карандаш. А мальчишка опять быстро глянул на меня и равнодушно так говорит:
— Ты этот номер когда-нибудь видел?
Я говорю:
— Нет, в первый раз.
Он говорит:
— Тогда садись на мое место! Тебе еще лучше будет видно отсюда, садись. Я уже видел.
Он засмеялся. Я говорю:
— Ты чего?
А он:
— Так, ничего! Карандаш сейчас чудить начнет, умора! Давай пересаживайся.
Ну, раз он такой добрый, чего ж. Я пересел. И вот Карандаш начал чудить. Он сказал дядьке с кнутом:
— Александр Борисович! Можно мне на этой лошадке покататься?
А тот:
— Пожалуйста, сделайте одолжение!
И Карандаш стал карабкаться на эту лошадь. Он и так старался, и этак, все задирал на нее свою ногу, и все соскальзывал и падал, уж очень эта лошадь была толстенная. Тогда он сказал:
— Посадите меня на этого коняшку.
И сейчас же подошел помощник и наклонился, и Карандаш встал ему на спину, и сел на лошадь, и оказался задом наперед. Он сидел спиной к лошадиной гриве, а лицом к хвосту. Смех да и только, все прямо покатились! А дядька с кнутом ему говорит:
— Карандаш! Вы неправильно сидите!
А Карандаш:
— Как это — неправильно? А вы почем знаете, в какую сторону мне ехать надо?
Тогда дядька говорит:
— Да ведь голова-то вот!
А Карандаш взял лошадиный хвост и отвечает:
— А борода-то вот!
И тут ему пристегнули за пояс веревку, она была пропущена через какое-то колесико под самым куполом цирка, а другой ее конец взял в руки дядька с кнутом. Он закричал:
— Маэстро, галоп! Алле!
Оркестр грянул, и лошадь поскакала. А Карандаш на ней затрясся, как курица на заборе, и стал сползать то в одну, то в другую сторону, и вдруг лошадь стала из-под него выезжать, и он завопил на весь цирк:
— Аи, батюшки, лошадь кончается!
И она, верно, из-под него выехала и протопала за занавеску, и Карандаш, наверно, разбился бы, но дядька с кнутом потянул веревку, и Карандаш повис в воздухе.
Мы задыхались от смеха, и я хотел сказать мальчишке, что сейчас лопну, но его рядом со мной не было. Ушел куда-то. А Карандаш в это время стал делать руками, будто он плавает в воздухе, а потом его опустили, и он снизился, но как только коснулся земли, разбежался и снова взлетел. Получилось, как на гигантских шагах, и все хохотали до упаду и с ума сходили от смеха, а он так летел, и вот с него чуть не соскочили брюки, и я уже думал, что сейчас задохнусь от хохота, но в это время он опять приземлился, и вдруг посмотрел на меня и весело мне подмигнул. Да! Он мне подмигнул, лично. А я взял и тоже ему подмигнул. А что тут такого? Вот, думаю, какой симпатичный, подмигивает! И тут он подмигнул мне еще раз, потер ладони, и вдруг разбежался изо всех сил прямо на меня, и обхватил меня двумя руками, а дядька с кнутом натянул веревку, и мы полетели с Карандашом вверх! Оба! Он держал меня поперек живота, очень крепко, потому что мы оказались довольно-таки высоко! Внизу не было людей. а сплошные белые полосы и черные полосы, потому что мы быстро вертелись, и было немножко даже щекотно во рту. И когда мы пролетели над оркестром, я испугался, что стукнусь о контрабас, и закричал:
— Мама!
И снизу до меня долетел какой-то гром. Это все смеялись. А Карандаш сразу меня передразнил, тоже крикнул:
— Ма-ма!
Мы так плавно еще немножко полетали, и я уже стал привыкать, но тут вдруг у меня прорвался мой пакет, и оттуда стали вылетать мои помидоры, они вылетали, как гранаты, в разные стороны, полтора кило помидоров. И, наверно, попали в людей, потому что снизу поднялся такой шум, что передать нельзя. А я все время думал, что теперь не хватает только, чтобы вылетела еще и сметана — триста граммов. Вот тогда-то мне влетит от мамы, будь здоров! А Карандаш вдруг завертелся волчком, и я вместе с ним, и вот этого как раз не нужно было делать, потому что я опять испугался и стал вырываться, и Карандаш тихонько, но строго сказал:
— Толька, ты что?
А я заорал:
— Я не Толька! Я Денис! Пустите меня.
И стал вырываться, но он еще крепче меня сжал, чуть не задушил, и в этот момент сметана все-таки вылетела. Так я и знал. Дядька с кнутом что-то крикнул, и мы немедленно пошли на посадку...
Как только мы опустились и Карандаш выпустил меня, я, сам не знаю почему, побежал изо всех сил, но не туда, я не знал куда, и я метался, потому что голова немного кружилась, и, наконец, я увидел в боковом проходе тетю Дусю и Марию Николаевну, и я побежал к ним, а кругом все хлопали, как сумасшедшие. Тетя Дуся сказала:
— Слава богу, цел. Пошли домой!
Я сказал:
— А помидоры?
Тетя Дуся сказала:
— Я куплю. Идем.
И она взяла меня за руку, и мы все трое вышли в коридор. И тут мы увидели, что там стоит мальчик. Это был тот самый мальчик, что сидел рядом со мной. Мария Николаевна сказала:
— Толька, где ты был?
Мальчик не отвечал.
Я сказал:
— Куда ты подевался? Я как на твое место пересел, что тут было!.. Карандаш меня под небо уволок.
Мария Николаевна сказала:
— А ты почему сел на его место?
— Да он мне сам предложил, — сказал я. — Он сказал, что лучше будет видно, я и сел. А он ушел куда-то!..
— Все ясно, — сказала Мария Николаевна. — Доложу в дирекцию. Тебя, Толька, снимут с роли.
Мальчик сказал:
— Не надо, тетя Маша.
Но она закричала шепотом:
— Как тебе не стыдно! Ты репетировал, и ты посмел подсадить на свое место чужого? А если бы он разбился? Ведь он же неподготовленный!
Я сказал:
— Ничего! Я подготовленный... Не хуже вас, цирковых! Плохо я разве летал?
Мальчик сказал:
— Здорово! И хорошо с помидорами придумал, как это я-то не догадался.
— А артист этот ваш, — сказала тетя Дуся, — тоже хорош. Хватает кого ни попадя!
— Михаил Николаевич, — вступилась тетя Маша, — знает, что на этом месте, как всегда, должен сидеть специальный мальчик. А этот малый и тот, они же одинаковые, — и костюм одинаковый, он не разглядел...
— Надо глядеть! — сказала тетя Дуся. — Уволок мальчонку, как ястреб мыша.
Я сказал:
— Ну что, пошли? А Толька сказал:
— Слушай, приходи в то воскресенье в 2 часа. Я буду ждать тебя возле контроля.
— Ладно, — сказал я, — ладно... Приду.
Журнал ”Советский цирк” декабрь 1961г.