Пустите нас на урок!

Вам приходилось когда-нибудь видеть, как занимаются маленькие балерины?

Костлявенькие, голенастенькие, они стоят в затылок y высоких, от пола до потолка, зеркал, напрягая длинные шейки. И-раз, и-два...

Девочки растут, крепнут длинные, как прутья, косточ­ки, жест становится мягче и плавнее, движения усложняются. Все дальше отступает забавное и трудное ученичество, начинается танец, высокое искусство.

Это не парадный, для показа не предназначенный про­изводственный процесс. Но публику иногда приглашают взглянуть. Балетный класс становится спектаклем. Мы видим, как из экзерсисов, постепенно накапливаясь, начинает прорастать поэзия. Как y неуклюжих утят-лебедят руки превращаются в крылья...

A главное, для чего особенно полезно пускать нас на такие спектакли, — на наших глазах каторжный, потогон­ный балетный труд как бы истаивает в атмосфере. Яснее и свободнее становится лицо, лучезарнее улыбка... Не ус­ледить, так упорхнет!

Наверное, нам будет нелегко вымолить прощение y гордых танцовщиц. Они привыкли царить безраздельно, a для нас они сейчас всего лишь пример, зачин, запев... И для чего же? Страшно вымолвить! — для рассказа o медведях, Точнее, o медвежатах, черных как смоль гима­лайских медвежатах, c которыми работает Луиджи Бе­зано.

Медвежата эти еще не выступают на манеже — в пред­ставлении участвуют взрослые звери. A малыши, как и положено малышам, учатся.

Мы пропустим самый первый период цирковой жизни медвежат, когда они, как приготовишки, ко всему присматривались, принюхивались, приспосабливались. Теперь они уже вприскочку бегут на манеж, когда подходит их очередь репетировать, безропотно позволяют надевать на себя сине-белые спортивные кеды, a главное — наи­зусть знают, где, в каком кармане припрятано для них прельстительное лакомство — резаные яблоки и мармелад.

Они еще мало что умеют. С них спрос еще крошечный. Один из самых маленьких медвежат — Андрюша. Он c особенным нетерпением натягивает ременный поводок — не столько, правда, торопится в ученьe, сколько просто счастлив случаю порезвиться. B его возрасте нелегко целый день просидеть в тесной клетке, откуда лишь на часок можно выйти — в порядке строгой очереди! — поразмять­ся в просторный загончик.

Пока Андрюша на смехотворно коротеньких, но силь­ных и ловких лапах обегает арену, н центре, на помосте, приготовляют для него реквизит. Ставится «на попа» ме­таллический цилиндр. На него укладывают другой, толь­ко округлой гранью. Потом еще цилиндр, в том же поло­жении, что и первый, а сверх него — доска. На этой доске Андрюша должен научиться балансировать, стоя на зад­них лапах.

Ассистент дрессировщика усаживается позади этого шаткого сооружения и уравновешивает все его ходуном ходящие части. Команда, и Андрюша лезет на доску.

Первая сотня блинов — комом. Несмотря на то, что и медвежонка и его подножие поддерживают, он падает, и цилиндры разлетаются в разные стороны. Андрюша каждый раз очень расстраивается, его нелегко снова взгромоздить на дощечку, c которой он наверняка тут же поле­тит. Но лакомство есть лакомство, и медвежонок снова заносит лапу... A ровно через секунду, подвывая и испу­ганно озираясь, опять сидит среди обломков.

Ему больно, в этом нет сомнения — они вскрикивает и как-то жалобно ежится. Но вот что удивительно — и по­пытки не делает удрать или уклониться от дела. A ведь в руках y Безано ничего нет, кроме прутика толщиной в карандаш — только указка. Да и вообще бояться людей Андрюша не приучен.

Попищав и покряхтев, Андрюша снова и снова заби­рается на свой окаянный снаряд.

Что дрессировщики отличаются от всех прочих людей каменным, неистощимым терпением—этому можно без конца удивляться и поражаться, нов конце концов при­знать за необходимый профессиональный минимум: нет его — уходи c работы. Но сейчас нас поражает другое: Андрюша, медвежонок, тоже, оказывается, терпелив, и настойчив, и упорен, Он кочет, он добивается, чтобы полу­чилось!

Вот и первое маленькое достижение (не сосчитать, какая это по счету репетиция от начала работы c Андрю­шей): когда придерживают руками Верхнюю дощечку, Андрюша стоит на ней твердо и безбоязненно. Но теперь ее будут выпускать из рук, и снова медвежонок будет па­дать, падать, падать...

Но посмотрите-ка! Стоял! Считанные секунды, но стоял сам, без всякой поддержки! Поймал это трудно уловимое ощущение равновесия! Уж его и гладили, и тор­мошили, и такие говорили ласковые и нежные слова, что человек на его месте ни за что бы не выдержал —нос задрал.

Это вообще, надо вам сказать, основной рабочий и жизненный принцип Безано. Он считает, что каши маслом не испортишь: медведей нужно ласкать, и чем больше, тем лучше. B отличие от людей, медведи совершенно не портятся под воздействием избыточной нежности: не избаловываются, не заносятся и никому не садятся на шею. Наоборот, в атмосфере любви и душевного комфорта мед­ведь расцветает и начинает творить чудеса. A ведь Луид­жи Александрович c сороковых годов выступает c само­стоятельным номером, a до тех пор, можно сказать, выра­стал бок o бок c медведями, c которыми работал его отец. И такому авторитетному мнению трудно не поверить...

Но оказывается, про Андрюшу рассказана только при­сказка, a сказка еще и не думала начинаться.

Во-первых, держать баланс две, три, даже пять или десять секунд — неприлично мало.

Во-вторых, работает он не чисто, не так влезает и не так соскакивает, корпус наклоняет, голову кривит, весь напрягается. Эти погрешности надо исправлять. «Спину, спину как держишь?» — покрикивает на ученика учитель (ну как тут было не вспомнить балетный класс?).

Трудно сказать, как там трансформируется в Андрю­шином мозгу слово «спина». Но он делает усилие и вы­прямляется...

Есть и третий минус. Не беда, если это возраст­ное, хуже, если — черта характера: Андрюша невероятно впечатлителен. Он то и дело отвлекается, к чему-то прислушивается, куда-то глазеет. Вот, кажется, пошло де­ло — сосредоточился, собрался, поймал равновесие...

И тут кто-то громко расхохотался неподалеку. Андрюша — p-раз! — мигом повернул в ту сторону свою любо­пытную мордочку. И, конечно, тут же шлепнулся. «Андрей!» — строго одергивает его Безано. Медвежонок конфузится, сам, без понуканий скорее громоздится на цилиндры...

Все это преодолеть очень трудно. Но необходимо. Ведь Андрюша не просто учится проделывать гимнастические упражнения он воспитывается как артист. Иными словами, от него требуется закалка, способность работать всегда, при любой, как говорится, погоде, не сбиваясь и не рассеиваясь.

У гималайских медведей главный путеводитель в жизни — слух. У них и уши, обратите внимание, не доми­ком, как y бурых, a такими как 6ы лопаточками. Чутко, как локаторы, ловят они ничтожнейшие звуковые волны. Даже когда все вокруг спокойно и привычно, эти насто­роженные, нервные ушки все время движутся, принорав­ливаются, подстраиваются, чтобы не пропустить ни малейшего дуновения, касания. Наш шорох — для них звук исключительно громкий.

A теперь вообразите, каково же Андрюше выбежать, как обычно, вприскочку на уроки вдруг впервые в жиз­ни встретиться c репетирующим оркестром! звуки грохо­чут, набегают один на другой, пугают, сбивают c толку...

B этот День заниматься с ним — мучение. Медвежонок словно начисто позабыл все, что умел накануне. Появле­ние Андрюши в манеже во время оркестровой репети­ции — не случайное совпадение. Он не только должен при­выкнуть к оркестру, с которым станет потом неразлучен. Надо, чтобы Андрюша, консервативный, как все живот­ные, бестрепетно встречал любые перемены и Неожидан­ности, Кто-то вскрикнет среди публики, что-нибудь c шу­мом уронят, выскочит зритель к самому барьеру — мало ли что бывает! A y Андрюши одна должна быть забота  держать равновесие на своих цилиндрах. Остальное его не касается.

Таки подрастает в цирке гималайский медвежонок Андрюша. Воспитатели сначала не слишком были им до­вольны. Но теперь он как будто 6ьI начал раскрываться, и если так пойдет дальше, его будущее обеспечено.

Не подвела бы только рассеянность, она ведь не только четвероногим артистам губила карьеру...

Вечерами Андрюша сидит безвыходно в своей одиноч­ке-клетке, a старшие его родичи — огромные, широкопле­чие гималайские медведи, лоснясь гладкой шерстью, ухо­дят выступать на манеж. Андрюшина очередь придет еще не скоро.

A нельзя ли сейчас, такого, какой он есть, выпустить перед публикой Андрюшу? И не одного, а вместе c другими учениками?

Kонечно, рядом со взрослыми Андрюша выглядел бы очень уж беспомощно. Взрослые — в том и заключается главная привлекательность номера — все как один превосходные гимнасты, настоящие мастера. Андрюша по сравнению с ними — то же, что какая-ни6удь робкая третьеклассница рядом c прославленной примой.

Но ведь доставляет же нам удовольствие смотреть на третьеклассниц! И как проходит обучение медвежонок, мы бы тоже, наверное, посмотрели c благодарностью. Прежде всего,  потому, что очень уж много в нем трога­тельного и забавного, в этом юрком малыше. Потом он повзрослеет, станет серьезными умелым, но это свое обаяние утратит.

Мы бы поняли, что такое дрессировка, какое это кро­потливое, ювелирно тонкое дело, какой требует оно само­отдачи. Допустим, Безано вышел из терпения, наорал на ученика, наказал его. И что же? A ничего. Только y Андрю­ши мало-помалу испортился бы веселый его нрав.

Нам дороже 6ы стали какие-то тонкости, какие-то от­тенки в номере. Сейчас мы заглатываем все без разбору, многого недооцениваем, многое просто не успеваем уловить. Присутствуя на уроке, и мы бы поумнели, это уж точно. Есть такие рукодельники-кудесники — собирают прекрасные вещицы из несметного множества крошечных деталек, которые и через лупу не сразу углядишь. Похоже работают и дрессировщики. Номер состоит из несчитан­ного множества частностей, движений, позиций, переме­щений. И все это отрабатывается и шлифуется долгими часами и днями.

A потом... потом детали монтируются в единое целое, и при этом делается все возможное и невозможное, чтобы как можно дальше от публики спрятать трудности, уто­пить швы, задрапировать узлы—притвориться, будто весь номер прямо так, в готовом виде, законченный упал c неба.

И еще мы поняли бы, что такое зверь. Сейчас нас кидает из крайности в крайность. То мы представляем их себе какими-то сверхразумными существами, которых просто совестно держать в клетке. То, наоборот, нам кажется, что все их сложное поведение — фокус: то ли за веревочки их дергают, то ли на тайные клавиши нажи­мают.

Ах, если бы пустили нас на урок! Нас наверняка пора­зили бы какие-то совершенно искренние, неподдельные проявления натуры животных, знаете, например, как медвежата просят приласкать их, как заигрывают, как стараются обратить на себя Внимание ревнивцы! Или как силится ученик понять, чего от него хотят, беспокоит­ся, суетится и как потом радуется, когда поймет...

Но мы размечтались напрасно. Цирк ради нас себе не изменит. А одно из золотых его правил — строго разделять, кому можно показывать половину работы, а кому и нельзя.

Да и дрессировщики — им, если отбросить сантимен­ты, сейчас не до нас c вами. Ведь идет даже не просто репетиция, не просто урок. Идут поиски нового номера, новых трюков. В этих малышах Луиджи Безано и его отец стараются разглядеть скрытые возможности, распреде­лить будущие роли.

Так что нам c вами, как это ни огорчительно, придется ждать, пока подрастет Андрюша...

Д. Акивис

оставить комментарий