Моя львица Пупа. Из воспоминаний дрессировщика Бориса Эдера

В тот день я проснулся позже обычного. В окно ярко светило солнце, а в памяти остались обрывки сна, которые я старался сложить, чтобы как-то соединить их вместе. Помню, что мне снились львы, но это было не ново: недавно я начал работать с группой львов, которых мне передал иностранный дрессировщик Карл Зембах, уехавший по окончании гастролей на родину.

Львы во сне всегда рычали и бросались на меня. Поэтому, проснувшись, я чувствовал волнение и какую-то усталость — ведь не легко, даже во сне, отбиваться от этих громадных красавцев, страшных в гневе. Но в это утро я проснулся, чувствуя шершавый язык, ласково касающийся моих рук. Окончательно проснувшись, я стал мечтать, как бы про­должая сон. Я стал мечтать о том, как громадный лев, слов­но собака, будет ходить со мной по городу, жить со мной в комнате и я буду чесать ему гриву, а он ласково, благодарно лизать мои руки. А почему, собственно, я только мечтаю? Надо мечту во­плотить в действительность. Не может быть, чтобы животное, выросшее в домашних условиях, не узнавшее ни клетки, ни побоев, не было привязано к человеку, воспитавшему его...

Спустя несколько дней, получив разрешение, я пришел в зооцентр, где были маленькие львята. Подойдя к клетке, я увидел громадную львицу, которая, лежа на боку, ласково облизывала веселых малышей, ползающих по ней и прижи­мающихся к ее теплому, мягкому животу. Вначале я увидел только трех львят, но вдруг откуда-то из-за спины львицы показался четвертый. Он был меньше всех и с какой-то опа­ской подполз к животу матери. Львица недовольно зарычала, а три весельчака, бросив игру, стали тыкаться мордочками в живот матери, оттесняя четвертого. Мне показалось, что он жалобно всхлипнул и покорно лег в сторонке. Он был такой жалкий, что мне захотелось утешить его, и, отойдя подальше от лежащей львицы, я тихонько похлопал пальцами по полу клетки и позвал: «кис-кис». К моему удивлению, львенок по­вернул головку и, вдруг мяукнув, как кошка, подбежал ко мне.

Неподалеку стоял служитель, который привел меня к этой клетке. Я повернулся к нему: «Я возьму этого львенка». Слу­житель радостно закивал головой: «Очень хорошо, его львица не любит, а братья обижают, у вас ему будет лучше». Он ото­двинул доску, закрывающую просвет между полом клетки и решеткой, и вытащил малыша. Львица равнодушно посмот­рела в нашу сторону и продолжала облизывать своих дете­нышей. Я взял на руки маленького львенка. Он был взъерошен­ный, шерстка кое-где слиплась. Невольно я посмотрел на ту тройку — шерстка у них лоснилась, на животике одного из них едва заметно проступали темные пятнышки, львица лю­бовно облизывала этого пузанчика.

Я положил львенка на сиденье машины и сел за руль. Немного проехав, я почувствовал, что малыш подполз ко мне и, прижавшись к теплой ноге, стал издавать звук, похожий на кошачье мурлыканье. Дома я посадил львенка в коробку, в которой была постелена теплая фланель, и стал готовить молоко. Подогрев его немного, я положил туда сахар, налил в блюдце и поднес к мордочке малыша. Каково же было мое удивление, когда львенок, потыкавшись носом в блюдце, пой­мал ртом мой палец и стал его сосать, громко причмокивая. Значит, он не умеет лакать и надо кормить его из соски. К счастью, аптека находилась рядом — купить соску было делом нескольких минут.

Когда я вернулся, львенок сидел на полу посреди комна­ты. Увидя меня, он, смешно переваливаясь и иногда падая, пошел мне навстречу. Голова у него была большая, чуть ли не больше туловища, лапки коротенькие и смешной тонкий хвостик. Это был настоящий котенок, только в несколько раз больше кошачьего детеныша, — котенок, вкусивший «пищу богов» из фантастического произведения Герберта Уэллса. Подняв маленького гостя с полу, я поднес ему к носу бу­тылочку с молоком, на горлышке которой была надета соска. Львенок несколько раз хватал ртом соску, но она выскаки­вала у него. Тогда я, посадив его на колени, одной рукой стал придерживать головку, а второй — осторожно вложил ему соску в рот. Молоко было теплое и сладкое; видимо, ему оно понравилось, и малыш, громко чавкая, блаженно закрыв глаза, стал сосать, одновременно толкая меня передними лапками, как бы помогая молоку течь ему в рот. Постепенно толчки стали замедляться, и львенок, не допив несколько капель, уснул у меня на руках... Так у меня появился малыш, которому я должен был за­менить  мать. Последующие кормления проходили проще. Львенок по­нял, что, взяв в рот соску, он будет получать молоко, и мне даже не приходилось сажать его на колени и вкладывать соску в рот. Я подкладывал ему в коробку бутылочку, и львенок, высосав все молоко, тут же засыпал, обняв пустую «кор­милицу» лапкой.

Прошло несколько дней. Львенок поправился, шерстка стала гладкая, блестящая, и я несколко раз в день чистил гго щеткой. В комнате появились игрушки — деревянные кубики, резиновые зверюшки и большой мяч, одна сторона которого была красная, а другая зеленая. Когда я бывал лома, львенок играл со мной. Я катил к нему мяч, а он тол­кал его лапой и, когда мяч катился, старался догнать его и схватить зубами. Но мяч был большой и хорошо надут, поэ­тому сделать это ему так и не удавалось. Тогда он брал в зубы резинового зайца или слона и, поносив его по комнате, сжал у моих ног. «Малыш уже делится со мной своей добы­чей», — думал я. О матери он совсем не скучал, — видно, в звериной семье ему жилось не сладко.

Спустя два месяца львенок стал хорошо ходить, голова уже не перетягивала его, и он весело бегал по комнате, го­няя перед собой мяч или оттачивая коготки о деревянные кубики, а иногда, нечего греха таить, о двери или кресло. Молоко он лакал уже из мисочки. Раз в день я давал ему мясной фарш, который он ел с удовольствием. Ложась отды­хать, я подолгу смотрел на забавы малыша, представляя его себе уже большим взрослым зверем с характером домашне­го животного. Вскоре я надел ему ошейник, готовя к прогулкам по горо­ду на поводке, у львенка уже появилось имя — Пупа (оказа­лось, что это была львица). Пупа не пыталась снять ошейник, так как привыкла к подчинению: раз я надел ей ошейник, значит, так надо.

Однажды я вывел Пупу в сад, она спокойно шла рядом И вдруг остановилась и в следующее мгновение бросилась мне под ноги, как бы прячась от опасности. Я стал ее успокаи­вать, но она жалась к моим ногам, со страхом поглядывая в кусты. Я проследил за ее взглядом и увидел громадного черного кота, который сидел под кустом и смотрел на мою Пупу зелеными, немигающими глазами. Я махнул рукой и крик­нул: «брысь!»... Кот метнулся в сторону и исчез, а Пупа с благодарностью взглянула на меня и лизнула мне руку. В этот момент я, наверное, показался ей всемогущим боже­ством — от взмаха моей руки и магического слова «брысь» исчез этот страшный зверь и вместе с ним исчезли его зеле­ные, немигающие глаза.

Постепенно Пупа стала спокойнее относиться ко всяким неожиданностям, ее не пугало больше появление собак, лошадей, кошек, а к людям она привыкла давно, с детства, узнав заботу о ней человека. Часто, сидя со мной на скамей­ке в парке, она привлекала внимание ребят, которым очень хотелось погладить «зверя». Хорошо зная свою львицу, я разрешал детям садиться рядом с ней, гладить ее. Пупе, по-видимому, это нравилось. Она спрыгивала со скамейки и начинала валяться по песку или траве, как бы приглашая ребят поиграть с ней. С Пупой я ходил в гости к друзьям, и если там были собака или кошка, львица сидела возле меня и с любопытством смотрела на их волнение. Собаки в боль­шинстве случаев забивались под стол или кресло, а кошки вскакивали на шкаф и, угрожающе шипя, смотрели на Пупу круглыми, испуганными глазами. Помня свое первое «спасе­ние» от кота, Пупа знала, что рядом со мной ей не грозит никакая опасность, а нападать сама она не умела: воспиты­вая ее, я старался не пробуждать в ней хищных инстинктов.

Пупа в кругу нашей семьи. В минуты отдыха

Видя, что Пупа уже не в мечтах, не в сновидениях, а наяву, в жизни приобрела все навыки воспитанного домаш­него животного, я решил готовить ее для работы в цирке. Мне хотелось сделать ее наездницей. Я приобрел крупную спокойную лошадь и начал знакомить их. Знакомство состоя­лось быстро: лошадь была не цирковая, хищников не знала, и она, по-видимому, приняла Пупу за собаку. Что касается моей домашней львицы, то она доброжелательно относилась ко всем животным, встречающимся на ее пути.

Семь лет Пупа выступала в цирке в номере «Львица на лошади», и за все это время она не доставила мне никаких неприятностей. Она по-прежнему жила у меня дома без клетки, вместе со мной приезжала на работу, сидя рядом на переднем сиденье машины и с интересом поглядывая на про­носившиеся мимо огни города. Но однажды — это было в Ленинградском цирке — про­изошло следующее. Закончив свой номер, Пупа, как и всег­да, готовилась соскочить с лошади. В это время я взглянул на нее и вдруг увидел хищно сощуренные глаза зверя — пе­редо мной сидела не «домашняя кошка», а хищник, почувст­вовавший во мне добычу. В то же мгновение, прямо с лошади, Пупа бросилась на меня...

Возможно, если бы я не увидел ее глаз, она сбила бы ме­ня с ног. Но я уже был готов принять ее бросок; поэтому, когда она, вцепившись лапами, повисла на мне, пытаясь добраться до горла, я всунул ей в пасть кулак и побежал с манежа, унося львицу на себе. За кулисами Пупа как бы пришла в себя: она моментально разжала лапы и, спрыгнув на землю, поползла в угол, как провинившаяся собака.

Рука была прокушена, кисть переломана, страшные когти хищника исцарапали спину, но я был счастлив, что успел унести Пупу с манежа. Ведь вокрут сидели зрители, видев­шие в ней доброго, ручного зверя, зрители, которые так же, как и я, могли попасть в поле зрения ее хищных звериных глаз... В эту ночь Пупа впервые ночевала в клетке за кулисами цирка. А я, лежа без сна, вспоминал день за днем ее жизнь у меня дома, ее привычки и поведение громадной ручной кошки. Я вспоминал, как часто она языком выражала свою ласку, почти снимая кожу с моих рук, как иногда ночью я просыпался от взгляда Пупы, которая, сейчас же увидя мои открытые глаза, затевала со мной игру. Все это было, и было не во сне...

Утром я пришел в цирк репетировать с группой львов. По­дошел к клетке, в которой ночевала Пупа. Исподлобья на ме­ня взглянули светло-желтые глаза с узкой полоской зрачка — глаза хищника. Больше Пупа не выступала в роли наездницы — я понял, что так долго искусственно заглушаемый инстинкт вдруг проснулся. Быть может, он просыпался постепенно, и уже тогда, когда Пупа будила меня своим взглядом, где-то глубо­ко в мозгу у нее начинал шевелиться этот инстинкт, но так сильна была ее привычка ко мне, к дому, ко всему окружаю­щему ее с детства, что этот далекий зов предков не мог прежде победить в ней. Однако пришло время, и голос кро­ви преодолел годами привитое ей воспитание. Пупа стала зверем тем более опасным, что хорошо знала человека, кото­рый доверял ей. И вот она вернулась туда, откуда я некогда взял ее ма­леньким обиженным львенком, — в зооцентр.

Через несколько дней я узнал, что ее отправляют в дру­гой город, в зверинец. И, конечно же, мне захотелось увидеть ее еще раз, попрощаться с ней. Придя в помещение, где стоя­ла ее клетка, я окликнул львицу. Пупа вскочила и замета­лась в клетке, издавая приглушенный рев. Я подошел ближе. Она встала на задние лапы, просунув передние сквозь решет­ку, как бы призывая меня в свои объятия. Когда Пупа жила у меня в квартире, мы часто, обнявшись с ней, катались по дивану или ковру. Это была ее любимая игра. И теперь, не выдержав, я последовал ее призыву и, подойдя вплотную к клетке, так же, как она, просунул сквозь решетку свои руки, и мы заключили друг друга в прощальные объятия. Потом я ушел, но еще долго меня преследовал призывный, тоскую­щий рев львицы.

Прошло несколько лет. Как-то, работая в Казанском цир­ке, я узнал, что в город приехал зверинец. В свободный час я пошел туда. Бродя среди клеток, я остановился возле боль­шой львицы. В ее взгляде, в осанке мне показалось что-то знакомое, и я тихонько позвал: «Пупа»... Львица дернула головой, зрачки ее расплылись, она ра­стерянно оглянулась. Вокруг было много зрителей. Став позади всех, я еще раз позвал: «Пупа»... Львица вскочила. Весь ее облик выражал: «Значит, мне не показалось, значит, действительно меня позвали...». Я не мог больше оставаться тут и быстро ушел.

Больше я Пупу никогда не встречал. И теперь, вспоминая все прошлое, связанное со зверями, я понял, что хищника можно воспитать, довести до положения домашнего живот­ного, привить ему хорошее отношение к людям, но уничто­жить, начисто искоренить его инстинкт невозможно. Он лишь приглушается, но рано или поздно проснется. История с Пу­пой подтверждает этот непреложный закон.
 

Б. ЭДЕР, народный артист РСФСР

Журнал Советская эстрада и цирк. Октябрь 1968 г.

оставить комментарий