Музыкант и контрабас

Они появились вдвоем: музыкант и контрабас. Оба высокие, крупные, достойные друг друга. Если бы музыканту достался не контрабас, а скрипка, она захрустела бы в его ручищах. Контрабас выдерживает его руку, его силищу, его характер.

Одна рука скользит по грифу, другая пощипывает струны. Контрабас что-то напевает. Вполголоса, с хрипотцой, не в полную силу. Он как бы разогревается, настраивает себя на определенный лад. И так они стоят, как два парня, которые встретились на пере­крестке и перекидываются словечками. Топчутся на месте. Шутят. Посмеиваются. Один говорит, другой слушает. Музыкант, видимо, не расслышал, что говорит его друг - контрабас, и наклонился к грифу.

— Я тебя плохо слышу. Что ты говоришь?

Контрабас зазвучал громче. А музыкант стоял рядом и в такт его словам кивал головой. Потом оба рассмеялись и стали покачиваться от смеха. У музыканта рука не холеная. Крупная, сильная, привыкшая  к труду. Рабочая рука. Кажется, минуту назад она была вся в масле и в окалине металла. И он ее долго и старательно отмывал. И отмыл добела. Осталась натруженность. В этой руке громоздкость сочетает­ся с необыкновенной легкостью и виртуозностью.

У контрабаса густой, утробный звук. Он проникает не только в ухо, но отдается в груди. Иногда он звучит, как отголосок артиллерийской канонады. Иногда в нем появляется лирическая мягкость, напевность. А пальцы все в движении. Они ни минуты не ведают покоя. Они танцуют. Две руки — пара танцующих пятиножек. Танцуют пальцы. Танцуют руки. Музыкант начинает пританцо­вывать. А вместе с ним затанцевал контрабас. Они танцуют легко, в такт, покачиваясь с боку на бок. Локоть отставлен, как при вальсе. А густые, рожденные где-то в глубине звуки дрожат сильней, густо посмеиваются, напевают не всю мелодию, а как бы через ноту: ноту пропоют, ноту пропустят. Пропущенная нота звучит у слуша­телей сама.

Потом они перестали танцевать. Контрабас устал стоять на одной ноге и прислонился к плечу друга. Кажется, если друг прислонит его к стенке и уйдет, контрабас побежит за ним следом на одной ноге. И струны зазвучат тонкой жалобно:

— Подожди... Не уходи... Не оставляй меня одного...

Они оба стоят неподвижно. Танцуют только пальцы: сильные. Проворные, музыкальные пальцы крупного калибра. И вдруг контрабас стал похожим на фрегат. Гриф превратился в мачту, струны — в канаты, колки — в блоки, дека — в палубу, омытую морской водой. А пальцы — это маленькие матросы, которые то взбираются к вершине мачты, то, стремительно опускаются вниз. Корабль покачивается. Гудят морские валы. А музыкант стоит, как Гулливер. Он борется с матросами-лилипутами. Натянуты канаты. Волны ударяются о борта корабля. И вот побежденные лилипуты летят с мачты в море. Наступает тишина. И только эхо боя еще дрожит в воздухе. Гулливер овладел кораблем лилипутов. И море ему по колено.

У музыканта и у контрабаса меняется настроение. Они то смеются, то приплясывают, то хмурятся, задумываются... Струны звучат глухой тяжело. В них отдается боль. Инструмент мучает одышка. Он бредет устало, тяжело, из последних сил. И пальцы напряженно прижимают струну, как прижимают вену, когда друг ранен. Контра­бас становится похожим на раненого солдата, который идет с поля боя на одной ноге, опираясь на плечо друга... Разные мысли приходят, когда слушаешь игру контрабаса. Раз­ные видения встают перед глазами. Кажется, музыкант касается руками твоих струн, скрытых в недоступной глазу глубине.

ЮРИЙ ЯКОВЛЕВ

Журнал Советский цирк. Февраль 1967 г.

оставить комментарий