Мысли о репризе

Герой повести Владимира Войновича «Два товарища» говорит о своем отце: «Он давно уже ушел из редакции, потому что стал за это время писателем — писал для цирка репризы».

Ирония этих строк ясна. Едкая, с прозрачным оттенком пре­зрения к литераторам, пишущим «для цирка репризы». Ни в ко­ем случае не считая это точкой зрения самого автора повести, оставляя ее на совести юноши, от лица которого идет повество­вание, я тем не менее задумался над этими строками. Может быть, и в самом деле сочинять для клоунов репри­зы — ремесло недостойное для уважающего свой труд литера­тора? Нет ли тут принижения мысли, не обесценивается ли сло­во, не роняет ли писатель высокое призвание «властителя дум», опускаясь до балаганного шутовства?

Ю. НИКУЛИН и М. ШУЙДИН. Фото  Е. САВАЛОВА      

И тут начался во мне внутренний диалог, вероятно, знакомый многим. Кто-то в тебе задает вопросы: злые, откровенные, су­ровые вопросы, вызывающие и сомнения, и тревоги, и обиды. А ты ищешь ответы на них, сердишься, волнуешься, протестуешь, доказываешь... Так возникли раздумья о цирковой репризе. Реприза — это тот художественный материал, который спо­собствует формированию облика клоуна, рождению образа. Время определяет содержание, идейную направленность, фор­му, эстетическую ценность репризы, время диктует сложность вещей, сложность бытия, сложность действий.

Мальчишкой, вскоре после гражданской войны, я видел в цирке-шапито такое антре. Белый предлагает Рыжему сыграть с ним в карты. Рыжий охотно соглашается. Еще бы! Он — заносчи­вый и самонадеянный Рыжий — лучше всех играет в карты, осо­бенно «в двадцать одно». И вот оба усаживаются на арене и начинают играть. Столпившиеся вокруг ведущий и униформисты помогают Белому, который и без того жульничает. Рыжий начи­нает проигрывать: сперва шляпу, галстук, а потом пиджак, жи­лет, штиблеты, чулки, брюки... Он остается в одной широкой нижней белой сорочке. Играют «на сорочку», и, о ужас! — Ры­жий проигрывает. Под оглушительный хохот зрителей он пыта­ется снять с себя сорочку. Белый, ведущий и униформисты на­брасываются на неудачливого игрока: как он смеет раздеваться в присутствии зрителей. И тогда проигрыш заменяют избиением. Бамбуковой палкой Рыжего усердно бьют по заду, по спине, по голове. Люди смеялись, потешались над беднягой Рыжим... И вдруг я заметил, что сидящая рядом со мной пожилая женщина в очень простеньком поношенном пальто начала тихо всхлипывать и, наконец, громко заплакала.

— Чего ревешь, дура? — спросил  ее какой-то мужчина, то­же вытирая слезы, но слезы смеха.
— Человека жалко, — тихо ответила женщина.

И мне, десятилетнему мальчику, после этих слов тоже поче­му-то стало жаль несчастного Рыжего, которого так низко, так подло обманули да еще так нещадно избили. Вот так, по-разному, отозвалась в сердцах реприза, шутка клоуна, и не только сам образ человека, но и явление, породив­шее все его испытания. У Чарли Чаплина есть такие строки: «Моя концепция юмора .. юмор — это легкая несообразность в как будто бы нормальном поведении».

В. БАЙДА и П. КОПЫТ. Фото  Ю. ВАЛУЕВА

Это звучит парадоксально, но именно данный художествен­ный принцип, который лег в основу чаплиновского кино, вызвал в свое время ожесточенные споры, дискуссии и даже отрицание работ замечательного мастера. Вспомним, что фильмы Чаплина были восприняты многими как якобы пустенькие клоунские антре, заполненные суетливостью, нелепой беготней, бессмыслен­ными драками, кривляньем и т. д. И только через некоторое время вся мировая пресса разразилась по адресу Чаплина таки­ми эпитетами и определениями, которыми оценивались лишь та­кие художники, как Достоевский и Стефан Цвейг: знаток челове­ческих чувств, анатом человеческой психики, Бальзак кинемато­графического бытописания, образец диккенсовской драмы...

Мы знаем, что в исполнении лучших мастеров советской кло­унады реприза, часто внешне смешная и веселая, содержит глубокий подтекст, который заставляет зрителей не только без­заботно смеяться, но и думать. Талант клоуна, сила его худо­жественного мастерства, его идейно-эстетическая зрелость, уме­ние выбрать для себя тот словесный и мимический материал, который близок образу, — все это дает возможность превратить внешне обыденную репризу в подлинное произведение искусства. Мы привыкли думать о репризе как о стреле, пущенной в публику только для того, чтобы вызвать оглушительный хохот, смех, ну, в крайнем случае улыбку. А разве не случается, что реприза рождает и грустные раздумья, и горечь, и боль, и слезы?

Пристально вглядываясь в жизнь, наблюдая ее бурное тече­ние и преобразования, задумываешься над тем, что в наши дни нужны репризы не только обличительные, не только остро­сатирические, высмеивающие пороки и уродство. А человече­ская доброта, чуткость, скромность, мужество, взаимоува­жение, взаимовыручка, чувство любви, дружбы, гражданской чести — разве все это должно оставаться за барьером арены? Есть репризы-факты, однодневки, репризы событийные, кото­рые тоже нужны, ибо цирковая арена воспринимает жизнь пла­неты во всем ее могучем гудении. Есть репризы обличительные, в которых едкая сатира подвергает осмеянию пороки людей, об­нажает какие-то отвратительные стороны, средствами и приема­ми клоунады бичует, разоблачает носителей зла, выставляет их напоказ. Есть репризы, полные тонких душевных чувств, окра­шенные лиризмом и даже некоторой грустью. Есть репризы, несущие философскую мысль. Я, например, не могу забыть, как Олег Попов пытается найти, собрать, сохранить «кусочек» солн­ца. Это своеобразная цирковая новелла, насыщенная глубокими мыслями. Тут и чеховские мотивы-поиски солнечных лучей, и бунинская скорбь о потерянном тепле, и утверждение горьков-ского Сатина, что без солнца никак нельзя жить; тут и отзвук современных песен о солнце, о радости. Есть репризы, основан­ные на афористичной народной мудрости, с лукавством толкую­щей о нравах, о поведении, о проступках, о пороках и досто­инствах.

Есть репризы-характеры — в них четко вырисовывается оп­ределенный тип со своими привычками, повадками, со своей хваткой или наивной беспомощностью, своим мировоззрением. Я за репризу-характер. Убежден, что характер наиболее ярко и полно выявляет черты времени, качества века; это — сгусток всего самого лучшего или самого отрицательного. Чем силен Чаплин? Характером человека, в поступках которого нашли от­ражение все перемены и преобразования времени. Не буду перечислять известных каждому героев Гоголя, Чехова, Салтыко­ва-Щедрина, Маяковского, Зощенко. Реприза-характер — это и обобщение фактов, поступков, явлений, это красочность челове­ческих чувств, их многогранность и сложность. Не многие пом­нят, как одевался Хлестаков, какую он носил прическу, но эпитетом «хлестаковщина» пользуются в наше время, чтобы оп­ределить поведение или черты характера в человеке. «Хлеста­ковщина» — это уже характер. Разве не пользуемся мы се­годня чеховским Беликовым, чтобы подчеркнуть маниакальную боязливость, или шекспировскими характерами, чтобы опреде­лить в людях пошлость Фальстафа, низость Яго, душевную чисто­ту Дездемоны...

Реприза-характер должна обладать интеллектуальным заря­дом. Мы знаем многих выдающихся мастеров советской клоуна­ды, которые всегда стремились к созданию характеров, раскры­вая многообразнейшие стороны человеческих поступков, отражая таким образом и само время, когда в духовном «я» такого са­мобытного клоуна последовательно и убедительно формирова­лась и проходила галерея портретов наших современников, заслуживающих сатирического изображения. Сохраняя общечеловеческие качества, реприза-характер долж­на быть прежде всего современна. Помните прекрасные поэти­ческие строки: «Не останавливалось время, лишь становилося иным...» Эти перемены, это иное и выражает реприза-характер. Иногда одна реплика, одна деталь, один жест являют собой чер­ты времени. Недавно в нашем дворе я наблюдал такую сцену. Неугомон­ные мальчишки взбирались по пожарной лестнице, установлен­ной у стен шестиэтажного дома. Старушка, заметив на самом верху своего внучонка, крикнула дворнику:

— Ишь, куда залезли, а самый космос...

Кажется все в этой картине было старо и традиционно. Та­кая лестница, такие же мальчишки жили в старой, дореволюцион­ной Москве или Петербурге, такая же бабушка могла ругать их, Но она не могла сказать «залезли в самый космос». Что угодно: «в небеса», «к самому богу», «к черту», но только не «в кос­мос».

Во время работы над историко-революционным романом «Пылающий факел» пришлось мне беседовать со многими ве­теранами нашей партии. Один из них, не зная, что я пишу для Цирка, рассказывал об одном бурном митинге после первых дней революции в цирке Чинизелли в Петрограде. Перед митингом шло цирковое представление. Выступали клоуны, имена которых он забыл. На арене Рыжий поспорил с Белым, и они решили Драться. Белый сбросил пиджак. Рыжий сбросил пиджак, а под ним, вместо привычных жилета и манишки, оказалась матросская тельняшка. Матросская тельняшка «прозвучала» ассоциацией, как бы рисунком революционных матросов Балтики. Все в цирке на­чали бурно аплодировать клоунам, а Белый, — кривляющийся ба­рин, — заметив тельняшку, в ужасе бежал с арены, схватившись за голову. Без слов Рыжий приветствовал революцию, ее побе­ду. Это было правдиво и современно. И это помнят спустя полвека.

Вот почему мне думается, что черты современности, штрихи нового образа жизни обязательны для репризы-характера. Цир­ковая реприза — не пьеса, не спектакль, но и она конфликтна, драматична, контрастна. Ей присуща краткость слов при емкости мысли, она развертывается динамично, и в этом ее впечатляю­щая сила. Я писал и пишу для многих мастеров клоунады. Среди них — люди различного художественного вкуса, разных эстетических критериев, разных творческих индивидуальностей и разных ин­теллектуальных масштабов. Некоторые требуют, чтобы реприза завершалась эффектным трюком, чтобы финал был неожидан­ным для зрителя, как фейерверк, другие настаивают на психоло­гической разработке образа и ждут от репризы большой смысло­вой нагрузки.

Всегда с удовольствием вспоминаю совместную работу над репризами с таким выдающимся мастером советского цирка, как народный артист Союза ССР Владимир Григорьевич Дуров. Взыскательный художник, тонко чувствующий слово во всех его оттенках, он решительно отвергал даже смешной, но только иллюстративный комментарий к выходам животных, еще и еще раз настаивая на «прояснении живых черт», «выявлении характеров». Эта совместная работа всегда доставляла мне истинное творческое  удовлетворение. Хорошо работается с таким умным и чутким клоуном, как заслуженный артист Латвийской ССР Антонио. Он избегает внеш­них эффектов, звонких пощечин, неуклюжих падений. Он стре­мится к углубленному рисунку. Иногда мне казалось, что он ра­ботает слишком «тихо», но это тональность его образа: «малень­кий человек» не так уж прост, не так уж беспомощен, не так уж плаксив; он мудр, спокоен и оптимистичен, какие бы неудачи ни встречались на его пути.

Реприза-характер, мне кажется, — главная линия такого по­любившегося зрителям артиста, как Юрий Никулин. Помнится, как в тесной комнатке главного редактора Союзгосцирка А. С. Рождественского Юрий Никулин рассказывал о своих вы­ступлениях в Австралии. Он говорил о том, как зрители далекой страны понимающе, с волнением воспринимали репризы и антре, в которых подчеркивалась психологическая линия. Конечно, она должна быть выявлена цирковыми средствами. Старый клоун Роллан, для которого я много писал, любил неожиданные трю­ковые повороты в репризе или антре, но он просил обязательно соединять трюк с психологическим итогом, выдвигая на первый план не трюк, а внутренний рисунок образа.

...Вечером, когда люди возвращаются из цирка, я люблю смотреть на их оживленные лица. Отсвет радости лежит на них. Люди улыбаются, повторяют шутки клоунов, унося с собой доб­рое настроение, частицу жизненного оптимизма, жизненной смелости и бодрости, без которых немыслимо подлинное цир­ковое искусство. Зрители не подозревают, что вместе с клоунами «отработал» и автор, которого они не видели на арене. Имя его чаще всего остается неизвестным зрителям. Они воспринимают выступления клоунов как нечто естественное, вытекающее из самих профес­сионально-служебных функций артистов этого жанра.

Я разглядываю зрителей: где он среди них, этот юноша из повести «Два товарища», который так высокомерно отозвался о литераторах, пишущих «для цирка репризы»? Как бы скепти­чески он ни был настроен, — реприза необходима, реприза жи­вет, реприза действует.
 

МИХАИЛ ЗОРИН

Журнал Советский цирк. Январь 1968 г.

оставить комментарий