Народный артист РСФСР Андрей Николаев

Все ждали чего-то необыкновенного. Каскада шуток, реприз. А он просто стоял на манеже и, подняв голову, с изумлением смотрел на гимнаста.

Стоял и смотрел — и больше ничего. А смех волнами прокатывался по цирку — от манежа в амфитеатр, возвращался на арену и снова шел по рядам. А он по-прежнему молчал, как будто все происходящее его не касалось и не имело к нему никакого отношения. И только когда кто-то из зрителей начинал смеяться громче других, клоун с таким же удивлением смотрел на него. Это несколько минут паузы были его триумфом, его победой к которой он шел много лет, шел порхая по арене бабочкой, танцевал «Танец маленьких лебедей», боролся с «крокодилом», хотя давно уже был знаменит.

...Он вошел в спектакль просто и естественно, как в дверь своего дома. И все время вел себя как дома, по-домашнему. И ничего «такого» не делал. Чуть-чуть пожонглировал, сбалансировал на лбу бутылку, мимоходом пошутил и даже залаял на инспектора. Да-да, и это было, потому что он, казалось, делал только то, что ему пришло в голову только сейчас, сию секунду. А наездники, акробаты, дрессировщики выступали своим чередом. Но странное дело, если во время спектакля зритель чувствует, что клоун чего-то «недодает» ему, растворяется в номерах, иногда даже незаметен, то по окончании спектакля все меняется: номера растворяются в клоуне. Из памяти уходят номера — и сильные и не очень сильные, скажем так, — превратившиеся в единый пестрый фон. И остается он один — клоун, который, казалось бы, ничего не делал.

Все его репризы как будто рассыпались, распались, и вряд ли кому-то удалось бы точно, последовательно пересказать какой-то из его выходов. Но впечатление, что клоун был все время на арене. А реприз в привычном понимании этого термина и не было.

Хотя все выходы Андрея Николаева на манеж строились по известным нам законам и правилам.

Но мы слишком привыкли, что в основе реприз лежит факт или какая-то ситуация, которая затем развивается до финала. Такие репризы с началом, серединой и концом, которые можно рассказать как анекдот, были, например, у Карандаша. Но то, что делал Карандаш в 50-е годы между репризами — ходил, поглядывал на инспектора, на кого-то из зрителей, садился на барьер, смотрел фрагменты номеров, радовался, удивлялся, пугался каких-то пустяков — именно это стало репризами Николаева, его жизнью на арене. На сцене и в кинематографе часто появляются произведения, сюжет которых довольно трудно было бы пересказать. И законченная картина появляется из разрозненных деталей, как будто не связанных между собой, и даже необязательных на первый взгляд диалогов. Но если такие произведения есть на сцене и на экране, то почему бы им не быть и на арене? Хотя одни считают это недолговечной модой и утверждают, что делать надо только то, что проверено десятилетиями. А другие уверены: сегодня, в конце XX века, уже нельзя писать и ставить как раньше, и прежняя манера безнадежно устарела. А как зрители? У зрителей тоже разные точки зрения. Но так или иначе зрительские оценки еще слишком опираются на привычки, слишком сильна инерция. И когда на арене разыгрывается ситуация, которая не приводит к взрыву и неожиданности в финале, у нас все-таки появляется ощущение, будто нам что-то «не додали».

Парадоксально, но многие зрители раньше клоунов и даже раньше режиссеров чувствуют — что-то устарело. И тогда они просто перестают смеяться. И в то же время такая жажда привычного, такая сильная инерция, что клоун, который именно по реакции зрителей догадывается, где и что устарело, вместе с тем умирает от страха: а вдруг вот эту его новинку не поймут? Не примут? И чуть малейшее неприятие новой репризы — он трусливо отступает нет, лучше делать то, что проверено... Бедные клоуны, они так мечтают о новом и так его боятся!.. И нужно быть очень уверенным в том, что ты делаешь, чтобы, как Леонид Енгибаров, выйти на арену, сломать скрипку, огорчиться, уйти и доказать всем, что это — реприза. Но когда речь идет о выражении талантливой личности или о становлении новой манеры исполнения, то сомнения в том, репризы это или нет, очень быстро проходят. Мне кажется, Андрей Николаев стоит где-то на полдороге между нашим традиционным представлением о том, что такое клоунада, и тем идеальным, но не вполне ясным представлением о новом клоуне, и о том, что такое спектакль. «Я работаю клоуном» вряд ли можно назвать принципиально новым, но в то же время эта работа очень далеко ушла от прежнего опыта постановки спектаклей на арене.

Да, это не впервые, что номера не объявляются ведущим, но, может быть, впервые это так помогает создать новую стилистику спектакля, не нарушить общий ритмический рисунок (а он есть). Это не новшество — стремление к сюжетности номеров. Но еще никогда клоун не бросался так самоотверженно во все бреши этих номеров, чтобы заполнить все пустоты и недоделки. Даже слишком, забыв о том, что он — главный герой спектакля.

Людмила Булгак права, все в ее статье верно и убедительно: от ее оценки номеров до замечания о том, что ироническое название «Дама из вигвама» не соответствует мягкому, лирическому эпизоду клоуна и испуганной девушки-индеанки. В спектакле «Я работаю клоуном» есть неточности, недотянутые и перетянутые кусочки. И несмотря на это, а может быть, и благодаря этому, «картинка есть», как говорят операторы. Конечно, это не значит, что ничего не надо поправлять или менять. Николаев — клоун мягкий, ироничный, интеллигентный. И там, где он это нарушает, там, где появляется грубость ему несвойственная, слишком общий взгляд на вещи — это мгновенно бросается в глаза. Но картинка есть. И я думаю, что есть спектакль. Хотя Л. Булгак сомневается: ведь мы всего-навсего имеем дело с набором реприз и номеров. Действительно, есть номера и есть выходы клоуна, пролог, эпилог, и все. В чем же спектакль? Ведь так можно назвать спектаклем любую сносную программу.

Опять наши традиционные представления о том, что такое спектакль. Конкретный и острый сюжет? Приключения в таинственной пещере, в Новогоднем лесу, детективная история, которая случилась во время карнавала, инсценировка «Руслана и Людмилы» и т. д.? Возможно. Но не обязательно. Если речь идет о маске настоящего клоуна, то никакие занимательные сюжеты придумывать не надо. Потому что сама маска популярного клоуна является комическим сюжетом цирка. И все, что происходит на арене, обязательно и непосредственно связано с этой маской. Все коллизии, все переживания связаны именно с ней. В этом смысле программы, в которых участвовал, например, Енгибаров, были настоящими спектаклями этого клоуна. Но, повторяю, все это так только в том случае, когда мы имеем дело с маской клоуна. А если ее нет, то все распадается на отдельные кусочки, рушится, как стена. Словом, думаю, сегодня уже нельзя судить — спектакль это или нет, исходя только из наличия привычных признаков. Любые определения могут оказаться неверными, если за дело берется талантливый художник.

В спектакле «Я работаю клоуном» все так прочно состыковано, что трудно разграничить, где кончается номер и начинается пауза. Андрей Николаев так незаметно и тактично входит в номера и так же выходит из них, что не так-то просто определить — была ли это пауза в номере, чтобы исполнители отдохнули между трюками, или появление клоуна было задумано как существенная часть сюжета номера. Вот эти его выходы, уходы и сами номера и стали единой тканью спектакля. Там он чуть-чуть прокатился на моноцикле, тут пожонглировал, но не пародируя, не переигрывая исполнителя, здесь протанцевал несколько па с женщиной-куклой. Андрюша умеет многое. Но никакого акцента на профессионализме. И все действия Николаева вызывают улыбку. Собственно, спектакль задуман как развлечение, как отдых, который клоун дает людям, ведь завтра они вернутся к своим серьезным делам. Но рассчитывать только на улыбки, «смешинки и смешочки» — мало.

Клоуну не так важно показывать множество всяческих «умений» — зритель это воспринимает как должное. Клоуну, наверное, важнее передать разные человеческие состояния. Минимум переходов в разные состояния — это уже серьезный промах Андрея Николаева. Конечно, ему необязательны грусть и печаль. Он — другой клоун. Он отлично играет удивление. И эти несколько минут удивления, его клоунская пауза в номере Шатиных, становятся лучшим фрагментом спектакля. Как говорит сам Николаев, в эти минуты часто возникают экспромты, то на арене, то в зрительном зале. Зрители заражаются его искренностью. Мне кажется, что удивление Андрюши может стать лейтмотивом спектакля, тогда оно появится не перед финалом, а в начале, когда Андрей Николаевич Николаев в сером элегантном костюме на наших глазах превращается в клоуна Андрюшу в синем костюмчике и красном беретике и предлагает нам полный мешок смешинок и смешочков. Ведь это удивительно — вот так каждый вечер превращаться в клоуна, даже если это твоя работа!..

Или в спектакле, например, эскизно появляется краска нежности в эпизоде клоуна и индейской девушки. Ничего не происходит, он только нежно подходит к ней, но этот проход клоуна запоминается. Когда клоун легко переходит из одного эмоционального состояния в другое, весь объем спектакля оказывается заполненным, и зрителю кажется, что «всего было очень много». Нежность тоже может стать одной из красок спектакля. Но, наверное, не очень вежливо давать советы Андрею Николаевичу. Мы думаем, что лучше так, а он думает иначе. Он долго все продумывал и долго шел к премьере. Слишком много энергии и выдумки вложил в номера (ведь по замыслу каждый номер должен иметь свой комический сюжет) и чуть-чуть, совсем немного забыл о себе.

«Я работаю клоуном» можно смотреть по-разному. Увидеть то, что еще не сделано, что проигрывает по сравнению с премьерами театра и кино. Или увидеть, чем он отличается от других спектаклей цирка. И оценки будут разными. И еще одно скрытое достоинство этой работы: мы спорим о трюках, о их роли, и, пожалуй, в этом спектакле впервые трюки заняли подобающее им место — место материала, из которого вылеплено содержание. Мы уже кое-где видели, как трюки подчиняются сюжету номера, приобретают смысловую окраску. В данном спектакле так сделано почти во всех номерах. В номере на батуте трюки имитируют прыжки придворных на трон, вращение хулахупов похоже на круги лассо, из которого пытается вырваться девушка и т. д. Для сильных по трюкам номеров сюжет стал дополнительным импульсом, для слабых — спасением. И репризы Николаева, не имеющие резких конкретных рамок, создали единую канву, общий ритмический рисунок спектакля. Клоун разгуливал по номерам, как по комнатам своего дома. И чувствовал себя легко.

В общем, он ничего «такого» не делал. Прокатился на моноцикле, пожонглировал булавами, повертел на палке шляпу, попрыгал на батуте, потанцевал с женщиной-куклой. Но странное дело, после спектакля из памяти ушли номера и остался он один — тот, который «работал клоуном».

НАТАЛИЯ РУМЯНЦЕВА

оставить комментарий