Недопетый "Орленок"

— Товарищ командир! «Старик» сообщает, что в Черикове появилась концертная группа. Вчера выступали перед немцами, сегодня концерт для населения, — доложил мне командир отделения разведки. «Старик» — это подпольная кличка партизанского разведчика из Черикова Василия Митрофановича Тилюпа.

— Состав группы? Кто руководит?
— Все русские. Кто руководит? Сейчас посмотрю объяв­ление, — он развернул афишу ансамбля.

Дирижер Геннадий Лузенин... Крупным шрифтом — солист Александр Окаемов. Русские классические и народные песни. Так... А что же за песенками? Антисоветская пропа­ганда? Надо поинтересоваться. Если что — примем меры.

— Передайте «Старику», чтобы познакомился с артиста­ми, узнал, как очутились в тылу врага.

Такое же задание я дал разведчице Тоне — учительнице Антонине Родионовне Зеленковой. Через несколько дней Тоня сообщила, что московские ар­тисты хотят встретиться с руководством подпольного центра. Мы решили рискнуть. Встречу назначили на берегу Сожа в двенадцать часов дня: декабрьские дни коротки, а Тоне и Окаемову надо вернуться в город до комендантского часа. Утром партизанские разведчики тщательно осмотрели место встречи, ведь можно было ожидать и провокации... Наконец показался артист.

— Хлопцы, — говорю я, сопровождавшим меня партиза­нам, — отойдите-ка в сторонку и усильте наблюдение...
— Добрый день! — приветливо сказал артист.
— Здравствуйте! Слушаю вас.

Окаемов, видимо, не рассчитывая на такой официальный прием, смутился.

— Я так рад, что встретил партизан, — сказал он вол­нуясь.
— Ближе к делу.
— Я — Окаемов Александр Иванович, певец...
— Как вы оказались у немцев?

И он рассказал. Москвич, окончил консерваторию. Там же перед войной работал преподавателем. Выступал по радио. С гордостью говорил, что был первым исполнителем «Орлен­ка». Его товарищ Лузенин — в прошлом главный дирижер Московской областной филармонии. В октябре 1941 года фронтовой ансамбль, в котором они находились, попал в плен. И началось... Кричевский лагерь военнопленных — лагерь смерти. В первые же дни там была создана подполь­ная антифашистская организация, которой руководили ком­мунисты. Вошли в нее и Лузенин с Окаемовым. Подполь­щики готовили восстание, но вскоре поняли, что вырваться из лагеря невозможно. Есть только один шанс остаться в живых и бороться — работать на немцев. Для видимости. Было решено: Окаемов и Лузенин организуют хоровой ан­самбль, чтобы таким образом вырваться на волю и перейти затем к партизанам.

Ансамбль был создан. Зондерфюрер Дитмар требовал включить в репертуар антисоветские фашистские песни. Оба артиста отказались наотрез, ссылаясь на то, что они исполнители серьезной оперной и народной музыки. Пришлось только согласиться петь в церквах: окружной фельд-комендант полковник Фишер пригрозил, что в противном случае отправит обоих назад в лагерь. Окаемов рассказал, что у них налажена постоянная связь с подпольщиками лагеря, в частности с доктором А. Мака­ровым и военнослужащим Н. Кулешовым, что они слушают Москву, распространяют сводки Совинформбюро. Узнав, что есть подпольный райком партии, не раз пытались связаться с ним или с местными подпольщиками. Но только после знакомства с учительницей Зеленковой узнали, что можно встретиться с подпольным центром.

— И вот я перед вами, — Окаемов улыбнулся, но тут же помрачнел. — У нас большая беда...

Оказывается, арестовали артистку Лидию Бархатову, у нее нашли сводки' Совинформбюро. Фашисты допрашивали Лузенина, Окаемова и других участников ансамбля. Вызывали на очную ставку с Бархатовой. Она упрямо твердит, что ли­стовки нашла и не успела даже прочитать... Окаемов вызывал у меня доверие. К тому же уж очень заманчиво было иметь таких связных и разведчиков. И я решился:

— Вы согласны начать активную борьбу с врагом, при­нять партизанскую присягу на верность Родине и советскому народу? — спросил я.
— Это цель нашей жизни.

Нужно было видеть Александра Ивановича, когда он чи­тал партизанскую клятву и подписывал ее! Лицо его было суровым и торжественным. Условились о правилах конспи­рации. Установили пароль при встречах со связными и не­сколько «почтовых ящиков». Затем я сообщил, что скоро в Чериков прибудет человек, с которым им придется работать.

Дома Окаемов подробно рассказал Лузенину о нашей встрече. Разговор прервал громкий стук в дверь. Так могли стучать только гестаповцы или полиция. Так оно и оказа­лось. Друзей уже дважды вызывали на допросы и на очную ставку с Бархатовой. Измученная, избитая, без кровинки в лице, с черно-синими кругами под глазами, она держалась очень стойко и мужественно. Еще одна очная ставка. В этот раз их продержали с утра до поздней ночи. Перекрестные допросы, угрозы, ругань...

Лузенина и Окаемова гитлеровцы отпустили — не было улик. А Лиду Бархатову через два дня вместе с другими арестованными бросили в закрытую автомашину — ходить она уже не могла — и повезли за Сож к оврагу возле деревни Тронов. Там ее, полуживую, прошила автоматная очередь. Недели через две ансамблю назначили нового шефа — офицера из отдела пропаганды Адольфа Хенке. Хенке долго жил в Советском Союзе, хорошо владел русским языком. В разговоре с артистами старался быть «объективным», осуждал жестокость фашистов, возмущался действиями гестапо. Он, видите ли, хотел защитить Бархатову, не верит, что она виновата, но гестапо и полиция — эти солдафоны — настояли на своем.

Однажды Окаемов чуть не попался на удочку этого про­вокатора. Трудно было не поверить в «искренность» Хенке. который нередко употреблял в разговорах заветное для со­ветских людей слово — «товарищ». Зная горячность Окае­мова, Лузенин не спускал с него глаз. Иной раз дело доходило до стычек между друзьями.

— Осторожность и еще раз осторожность, — говорил Лу­зенин Окаемову, — а ты лезешь на рожон, споришь с этим фашистом... Нам поручено собирать сведения о противнике. Ты только, пожалуйста, не спорь с Хенке и не поддакивай, когда он «осуждает» зверства эсэсовцев.
— Хорошо, Геннадий... Но сегодня надо передать сводку Совинформбюро доктору («Доктору» — это значит в Кричевский лагерь смерти. — Г. X.). Пусть порадуются сводке о раз­громе немцев под Москвой...

Сводка уходила в лагерь в те дни, когда в городе работали заключенные. Охрана никого не подпускала к ним. И все же Окаемову и Лузенину удавалось незаметно передавать сводки. Очень долго они ждали поездки в Чериков. Хотелось ско­рее наладить связь: накопилось уже немало интересной информации, надо было торопиться вовремя передать ее по назначению...

И вот удача — ансамбль послали в Чериков. В день при­езда — концерт для немцев, русским вход запрещен. Но зав­тра — концерт для населения, на который должна прийти Тоня. Ее они случайно увидели на улице. Окаемов бросился было к ней, но, встретив ее взгляд, остановился. Не глядя на него, Тоня сказала: «Вечером, перед концертом». Утром на третий денЬ пребывания в Черикове к друзьям пришел человек в форме полицейского. Назвал пароль. Так друзья познакомились с «Ионом» — Иваном Денисенко, че-риковским журналистом и поэтом, связным подпольного райкома партии. Говорили более двух часов. «Ион» поинтересовался, что за люди в ансамбле.

— Трудно сказать о каждом человеке, — ответил Лузе­нин, — но, мне кажется, в основном все наши, советские, кроме двух-трех, которые служат немцам верой и правдой. У нас есть подозрение, что они-то и выдали Бархатову.
— Вам необходимо более строго соблюдать конспира­цию, — сказал Денисенко. — Не забывайте о шпионах ге­стапо...

Окаемов и Лузенин рассказали, что у них налажена четкая связь с подпольной организацией лагеря, с учителями в Рославле и Пропойске. Иногда слушают московское радио, но вот печатать сводки Совинформбюро не на чем. Денисенко сообщил им, что подпольный центр организо­вал уже печатание листовок и сводок, а скоро начнет выхо­лить подпольная газета. Есть связь с Большой землей, оттуда приходят газеты, брошюры и еще кое-что... Лузенин и Окаемов попросили направить их в партизанский отряд.

— Нет, дорогие друзья, — ответил «Ион», — без подпольного центра сделать этого не могу. Думаю, что и центр не разрешит. Вы очень нужны как разъездные разведчики и  агитаторы.

Прошло несколько месяцев. Артисты регулярно сообщали нам важную информацию, но при каждой встрече просили дать им «настоящую» работу. Учитывая опасный труд разведчиков. подпольный райком партии не разрешал им заниматься диверсионной работой. Вскоре, однако, запрет был снят. Окаемов и Лузенин убедили Денисенко, что если гитлеровцы их поймают с листовками, все равно не миновать смерти. А коли так, то какая разница — иметь при себе листовки или мины? Ведь есть возможность подкладывать мины под вагоны, цистерны с горючим, автомашины. Их часто обыскивали в дороге, но они ухитрялись прятать листовки в обуви, за подкладкой пиджаков, иной раз в афишах, что были у сопровождавшего их немца. Потом они столь же хитро прятали мины, которыми «угощали» фашистов в Рославле, Климовичах, Костюковичах и других городах

Антонина Зеленкова припоминает такой случай. Она при­шла к Окаемову и Лузенину на очередную встречу, получила информацию и передала задание. Свидание состоялось на улице, возле почты. По условиям конспирации нельзя было долго находиться вместе, но Окаемов не отпускал ее руку, порываясь что-то сказать, однако Лузенин удержал его.

— Хорошо, — сказал Окаемов, — всего говорить не буду, сами скоро обо всем узнаете.

В руке Зеленковой осталась записка: «Помните о нас. Артисты Окаемов и Лузенин. Москва». Позже мы узнали, что Лузенин и Окаемов решили взор­вать в зале мину во время концерта для гитлеровцев. Они заминировали сцену, на которой сами выступали. Расчет был такой. Обычно в первом отделении концерта выступал русский хоровой ансамбль, а во втором — немецкая концертная труппа. Мина была заведена на двадцать один час, то есть на то время, когда выступать должны были немцы. Но случилось так, что, когда взорвалась мина, в зале никого не было: незадолго до того началась воздушная тревога и все спустились в убежище.

После этого случая артистам было категорически запре­щено без разрешения подпольного центра заниматься дивер­сионной работой. Еще одно обстоятельство заставляло тревожиться за судь­бу друзей. Они были слишком экспансивны, особенно Окае-мов. Он часто вступал в спор с незнакомыми людьми, в том числе с фашистскими чиновниками и офицерами, когда дело касалось чести советского человека. Геннадий Лузенин сдер­живал своего друга, но не всегда это ему удавалось.

...Кричевский комендант устраивал время от времени ве­чера для своих приближенных и для приезжавшего из Гер­мании начальства. Комендант показывал им «русскую дико­винку» — знаменитых певца и дирижера, которые обязаны развлекать пьяную компанию. Окаемову и Лузенину нередко задавали провокационные вопросы, причем немцы не стес­нялись в выражениях. Окаемов в таких случаях не мог сдер­жаться. Большинство гитлеровцев не знало русского языка, но комендант кое-что понимал. Это и явилось в конечном итоге причиной гибели двух советских патриотов.

С осени 1942 года за Окаемовым и Лузениным было уста­новлено наблюдение. Возле их квартиры постоянно шныряли шпики, они сопровождали артистов в поездках по городам округа. В Кричеве, где постоянно проживали Окаемов и Лузенин, к ним сумел втереться в доверие предатель Макаренко. К счастью для всего подполья, провокатор не много знал о деятельности двух друзей. 9 или 10 февраля 1943 года, когда Окаемов и Лузенин собирались в очередную концертную поездку, они были арестованы. Их долго пытали, требуя све­дений о подполье.

Вместе с ними в камере смертников находился Иван Ва­сильевич Мордвин. В 1964 году он прислал мне свои воспо­минания. Мордвин сообщал, что ему и еще нескольким това­рищам удалось бежать за десять часов до расстрела. Окаемов и Лузенин остались в камере. «Они по-братски простились с нами, — пишет И. Мордвин, — и пожелали удачи. Почему они не убежали? Александр после истязаний не мог ходить, к тому же он был босой. Геннадий решил остаться с другом...».

21 февраля 1943 года их вывели за реку Сож, в урочище Прудок. От шоссе, где остановились автомашины, километра два Окаемов, избитый и окровавленный, шел босиком. На краю вырытой ямы он вдруг полным голосом запел «Орленка». Песню подхватил Лузенин. Автоматная очередь оборвала ее... Свидетелем их героической гибели оказалась местная колхозница Екатерина Терентьева. Дом ее стоял возле самой дороги. Она видела, как расстреляли этих мужественных людей, слышала их последнюю песню...

После освобождения Кричева останки Окаемова и Лузе-нина были перенесены в братскую могилу в центре города. Теперь над нею возвышается памятник. Именами артистов названы две улицы в старинном белорусском городе, став­шем их последним прибежищем на родной земле, за которую они отдали свою жизнь.
 

Журнал Советский цирк. Февраль 1968 г.

оставить комментарий