Влюбленный в искусство

Мне довелось близко знать Николая Николаевича Зиновьева, работать с ним вместе и мне кажется что я имею право называть себя его другом.

Мы (я и еще несколько литераторов, которым пришлось с ним работать) дали ему шутливое про­звище «Дух труда». Прозвище это, по-видимому, нравилось Николаю Николаевичу. Частенько, звоня мне по телефону, он рекомендовался: говорит «Дух труда». И, действительно, это шутливое прозвище полностью соответствовало всей его человеческой природе.

Я не знаю, умел ли он отдыхать, но трудиться он умел. Каждая новая работа, в цирке ли, в театре или в кино, захватывала его целиком. Есть люди, которые едят с таким удовольствием, с таким аппетитом. что даже сытый человек невольно начинает испытывать чувство голода. То же самое происходило со мной, когда Николай Николаевич, веселый и озабоченный, врывался в мой кабинет и сначала чуть-чуть смущенно, а потом все настойчивее и красноречивее начинал соблазнять меня какой-нибудь новой цирковой, театральной или кинематографической затеей. И потом, когда у меня на каком-то этапе работы появлялись неизбежные сомнения или даже разочарование в первоначальном замысле, он приносил множестно новых вариантов, предложений или вполне законченных сцен, и после горячих споров мой унылый скептицизм незаметно превращался в прежнюю уверенность и в твердое желание довести начатое до конца.

Он поистине был Духом труда. В нем всегда жила вера в необходимость и важность того, что он делает и зта вера невольно передавалась и нам, литерато­рам и артистам, художникам и композиторам. А когда приходил успех, проявлялось еще одно замечательное качество Николая Николаевича — скромность. Он был подлинным мастером оставаться в тени и выдвигать на первый план всех своих творческих сотрудников.

Как я уже говорил, в нем была уверенность, но самоуверенности в нем не было. И если иногда ему, как к большинству работников искусства, хотелось все-таки немножко похвастаться, то хвастался он не своими достижениями, а начинаниями своего сына. Я помню, как после двух-трех часов совместной ра­боты, он вынимал из внутреннего кармана пиджака несколько вырванных из школьной тетради листочков, исписанных детским почерком тогда еще семиклассника Коли Зиновьева. И, запинаясь от волнения, читал его первые стихи. И кончив чтение, смотрел на слушателей с тревогой и надеждой.

И теперь, читая в «Правде» стихи молодого поэта Николая Зиновьева, мне думается, что тревога была напрасной, а надежда оправдалась. И как горько, что не все надежды Николая Николаевича оправдались и не все его тревоги оказались напрасными.
 

НИКОЛАЙ ЭРДМАН

Журнал Советский цирк. Декабрь 1967 г.

оставить комментарий