О гриме в цирке

В глазах собеседника застыл вопрос. Ом глядит на меня удивленно и задумчиво. И, конечно, молчит. Потому, что «он» — это «я», отраженный зеркалом в гардеробной.

О чем только не передумаешь в этой прогретой лампочками, пропитанной запахами нелегкого циркового быта комнатушке. То ли потому, что значительная часть жизни проходит здесь и привычная обстановка располагает к раздумьям (когда не торопишься на репетиции и выступления), то ли потому, что именно сюда приходишь со свежими впечатлениями от разговоров с товарищами, от только что виденного в манеже, на конюшне.

В последнее время меня действительно донимает один вопрос. И не столько сам вопрос, сколько поиск ответа на него. Однозначного нет. А, быть может, и не по моим силам. Но мои раздумья — пусть и о не основном — все же касаются того, что входит в комплекс, именуемый добрым именем артиста.

Я опираюсь о столик, на котором в кажущемся беспорядке сгрудились грим, пудра, вазелин, одеколон, различные флакончики. Поднимаю глаза, и вновь в зеркале вижу уставшее лицо с застывшим вопросом, вереницу костюмов за спиной. Гляжу, и мне кажется, что случайно всплыла мысль: «А часто ли смотрят в зеркало мои молодые коллеги?» И вдруг понимаю, что это-то давно меня тревожит.

Не беру на себя смелость утверждать, что все молодые люди никогда не бросают взгляда в зеркало. Досадую, почему не все они придирчиво осматривают себя перед выступлением. А если иной и взглянет, то что увидит? Измятый костюм, порой плохо выбритое лицо, без каких либо следов грима, неаккуратную прическу, иногда слабое подобие ее, ибо трудно привести в порядок волосы, ниспадающие на плечи.

Больше всего меня волнуют истоки этого и то, что стоит за ним. А стоит, как мне кажется, не слишком трепетное отношение к своему артистическому званию в частности и цирку вообще, его обычаям и традициям. В ином случае вряд ли осмелился бы я вынести свои раздумья на публичное обсуждение.

Допускаю, что кое-кто из ребят отдает дань моде, стремится подражать представителям племени длинноволосых. Могут сказать (и говорят), что никакой крамолы тут нет, это — личное дело паренька. Верно, но... если бы он не был артистом. Вот ведь в чем заковыка. К сожалению, руководители номеров не только берут под защиту таких партнеров, но иногда сами подают дурной пример. Если не длиннющей гривой, то диковинной прической, вывезенной с Дальнего или Ближнего Запада.

Артист везде артист. Помнить об этом следует всегда. Артистов у нас любят, им подражают. Запомнился мне рассказ Карандаша о том, как в начале своей деятельности в одной из реприз он нажимал на резиновую клизмочку и из нее вырывались облака пудры. Школьники немедленно стали таким способом опылять друг друга пудрой, зубным порошком. К клоуну явились учителя с просьбой не подавать дурной пример ребятам. Это был для него урок на всю жизнь.

Нельзя пренебрегать малейшей мелочью. За того, кто в манеже обходится без слов, должны говорить его облик, действия, говорить о молодом человеке Страны Советов, а не о человеке вообще. Имеет ли право акробат или гимнаст не думать о том впечатлении и влиянии, которые окажет на молодых людей, пришедших в цирк? Нет! Такого права нам никто не даровал. Мы — помощники партии в воспитании трудящихся. Перед нами во всей полноте стоит масштабная задача, четко сформулированная еще Карлом Марксом,— создания богатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах и восприятиях человека.

Что греха таить, некоторые не только сами не приблизились к ее решению, но и других уводят в сторону. Кто может дать гарантию, что некоторые наши артисты с безобразными прическами, вычурными костюмами не множат ряды себе подобных? Нередко в ходе спектакля складывается пикантная и совсем несмешная ситуация. Куплетисты пытаются заклеймить тех, кого называют стилягами. Для вящей убедительности называют одну из центральных улиц города, по которой фланируют эти молодые люди. Однако велика ли цена сатире, не замечающей объекты, достойные осмеяния и находящиеся в полном смысле слова рядом.

Но беда не только в прическах, но и в гриме. Точнее — в полном пренебрежении им. Коль не гримируются, не тревожатся о внешнем облике, то представлять, создавать художественный образ и не думают. Кое-кому кажется: положен тон на лицо или нет, не суть важно. Ан — нет! Незагримированное лицо в свете прожекторов выглядит бледно-зеленым, как у тяжелобольного человека. И этим уже создается недоверие у части зрителей. Где уж такому до ловкости? Даже когда исполняет сложный трюк, то вместо восхищения вызывает сочувствие, а то и сожаление: ради чего человек изводит себя? Вредит он и цирку — уводит его от романтики к будничности.

Дело не только в неведомо кем придуманном оправдании: стоит ли ради трех минут на манеже вдесятеро больше времени тратить на гримирование. И в неумении, хотя и в училище, и в институтах, и в цирках есть уроки грима. Причины, на мой взгляд, более глубокие и серьезные. Одна — в непочтительном отношении к своей профессии, к зрителям. Вторая — в том, что широко распространился неверный, с моей точки зрения, взгляд, будто в цирке не играют, а работают. Да еще тяжело. Поэтому мне представляется вовсе не схоластичным спор между сторонниками терминов «играть» и «работать».

На что способен человек, настроенный на работу? В лучшем случае, старательно исполнить заученные урюки. Вышедший работать (едва не написал «вкалывать», как говорят некоторые молодые акробаты) на руки, быть может, и не поплюет, как дровосек или молотобоец, но непременно вытрет о брюки вспотевшие ладони, прежде чем возьмется за перш или начнет жонглировать.

В групповом номере, пока товарищ исполняет трюк, может стоять со скучающим видом, переговариваться, подтягивать, извините, на виду у всего цирка брюки (принц бы так в «Лебедином озере»!), рукавом просушивать пот.

У вышедшего работать взаимоотношения с партнершей на уровне отношения к реквизиту или рядовому партнеру. Равноправие женщины — великое завоевание нашего народа, но в цирке— и это одна из его давних прекрасных традиций — отношение к женщине, как и в жизни, исполнено почтительности, галантности. Об этом, увы, забывают. Забывают, а то и не знают, как вывести и как увести партнершу (вспомним: Виктором Лисиным восхищались даже артисты балета). В общем делают все то, что настоящему актеру даже во сне не привидится.

Тяжелейшая работа на репетициях.

Я, например, не вижу, чем шлифовка трюка, номера отличается от такой же многочасовой, многонедельной работы над оперной или балетной партией, драматической ролью. Искусство — на то оно и искусство — создается очень нелегким трудом. Попробуйте-ка грамотно и элегантно прыгнуть курс. Десять потов сойдет. И ушибешься не раз и на лонже полетаешь. И все это ради того, чтобы вечером блестяще сыграть героя. Да, вечером надо прыгать так, чтобы это казалось игрой, доставляющей неизмеримое удовольствие и тебе самому и окружающим, игрой, утверждающей и раскрывающей характер ловкого и отважного человека.

Недавно я снова перелистывал одну из поэтичнейших книг о цирке «Братья Земгано». По-новому, более глубоко воспринял смысл одной из главок — рассказ о великолепной метаморфозе, происходившей с младшим из братьев, как только он загримировывался и надевал костюм для выступления. «...Когда большое зеркало конюшни покажет юноше его вечернего двойника,— тогда новая жизнь, жизнь, отличная от дневной, жизнь причудливая начинала течь в его жилах»

Грим, костюм, манера поведения — все это не для избранных. Одно из обязательнейших условий для тех, кто посвятил себя искусству. Никому из ровесников молодых артистов, идущих на завод, ферму, в учреждение, институт, даже в голову не приходит гримироваться. Да, на производстве в этом никакой нужды нет. А творящим искусство, тем, кто по призванию и долгу своему обязан играть, лицедействовать, без этого никак нельзя.

Конечно, странно, что на важнейшие «азы» актерской профессии мало (не могу сказать совсем, ибо в некоторых цирках все же следят) внимания обращают режиссеры, директора, инспектора манежа. До сих пор неясно, что и кого они должны инспектировать. А ведь именно они обязаны от головы до пят проверить артиста перед выходом в манеж. Но они почему-то не делают этого.

Во время одной из лекций по цирковедению меня поразил рассказ о том, как В. Ж. Труцци отстранил от выступления уже стоявших у форганга гладиаторов. Оказалось, что у одного из троих был чуть измят край накидки. А она-то и нужна лишь для эффектного появления в манеже. Малейшей неряшливости не допускал первый артистический директор советских цирков. Нам ли не наследовать такие прекрасные традиции?

Некогда мальчик, которого привезли в цирк, был рад, что мог из ложи «наблюдать за тем, что делаете за кулисами, о частной жизни этих непонятных, удивительных людей, которые живут всегда рядом со смертью и шутя рискуют собой. Неужели они не волнуются перед выходом? А вдруг это последняя минута их жизни! Но они спокойны, говорят о пустяках... Герои!» Мальчик очень любил цирк и мечтал стать его директором, с товарищами создал домашний цирк Констанцо Алексеева, а когда вырос во всемирно-известного К. С. Станиславского, восторженно воскликнул, что цирк — самое лучшее место во всем мире!

Не один год с тревогой и горечью думаю, что сказал бы он теперь, заглянув за кулисы ряда цирков, увидел бы, как кое-кто из молодых жадно делает последние затяжки не в состоянии расстаться с сигаретой (не удивительно, что не хватает дыхания во время выступления), как кто-то небрежно сплевывает. К слову сказать, некоторые делают это и в манеже, правда, во время репетиций. Однако сути дела это не меняет. Настоящие артисты всегда преклонялись перед манежем, почитали его за святыню.

А если заглянуть дальше, можно услышать возгласы азартных почитателей «козла», «пульки», «нардов» и их болельщиков.

С грустью думаю, сколько трюков не родилось и сколько артистов не выросло из-за такого рода пагубной страсти. Сколь недорого должно быть артистическое достоинство, чтобы попусту транжирить часы и годы! Видимо, закономерно, что за пустым занятием никогда не застать больших мастеров, ревниво относящихся к своему творчеству, дорожащих честью имени. Им суток не хватает для репетиций и жизни для осуществления замыслов.

Цирк дает огромнейшие возможности для образования и самообразования, для расширения кругозора. Мы переезжаем из города в город. Не очень многие могут похвалиться тем, что обязательно и с пользой для себя посещают различные музеи, знакомятся с историческими памятниками (а ведь к некоторым едут туристы не только со всех концов страны, но даже из-за рубежа), становятся читателями библиотек.

Мой друг, многие годы работавший с заслуженным артистом РСФСР Н. А. Никитиным, рассказал запомнившийся мне эпизод. Кок-то итальянские артисты (это было незадолго до того, как они всей семьей уехали на родину) почтительно поздоровались с патриархом русского цирка. Пошел живой разговор на их родном языке. Когда они ушли, приятель с некоторым удивлением спросил: «Вы знаете итальянский?» И получил сердитый с нотками обиды ответ: «Я — корреспондирую». Оказалось, что Н. А. Никитин говорил и писал не только по-итальянски, но и по-немецки, по-французски. И это старый артист, не закончивший никакого учебного заведения! А условия для учебы у нас несравненно лучшие!

Отец мой, А. В. Лапиадо, хорошо знал два языка. Преждевременная смерть помешала ему закончить создание учебника по дрессировке лошадей и верблюдов. Мой дедушка, В. Т. Соболевский — жокей с мировым именем, — владел четырьмя иностранными языками. До самой смерти являл собою образец высокой точности и аккуратности во всем: в костюме, внешнем облике, наконец, в образцовом содержании лошадей, сбруи.

Я не стал бы вспоминать об элементарных понятиях, если бы тяжело не переживал крушения некоторых добрых традиций. Артиста цирка всегда и везде узнавали по особому изяществу, неповторимой осанке, элегантности, опрятности, ловкости и точности движений. Говорю о настоящих артистах цирка. Не только в манеже все сияло, но н в обыденной жизни артисты сверкали начищенными до зеркального блеска ботинками, отутюженными костюмами.

Нынче среди некоторой части молодых артистов стало каким-то шиком одеваться с весьма заметной небрежностью. А это откладывает отпечаток и на артистический облик. Позволит ли себе настоящий артист, одетый для выступления, усесться на конюшне? Да никогда! И дело не в суеверии. Просто на костюме не должно быть морщинки, складочки.

Некоторые же молодые, особенно из групповых номеров, кое-как одевшись, бегут к столу, чтобы завершить партию в «козла», жертвуя порой разминкой. Возвратившись с манежа, не торопятся привести в порядок себя, костюм (а это, напомню, государственное имущество). Не говорю уж о заботе о животных, реквизите. Считают, что это личное дело руководителя номера. Откуда это и почему так?

Лучше всего смолоду формировать четкие представления о долге артиста советского цирка. Мне кажется, что определенный эффект могли бы дать глубокое изучение в училище и цирках добрых традиций цирка, встречи с ветеранами, которых шутя именовали цирковыми аристократами: Кисс, Кох, Макеевыми, Тугановым, Лисиным, Роландом и другими.

Славу артистическому имени делают не только трюки. Не говорил о них, как и не касался тревожащего ослабления стремления к сверхсложному, нарочитого пренебрежения комплиментами. Моя цель — более скромная — обратить внимание на те явления, которые кое-кто считает мелочами и, видимо, только поэтому не борется с тем, что бросает тень на имя артиста.


Глеб ЛАПИАДО, заслуженный артист РСФСР

оставить комментарий