Проворство рук

На дверях маленького деревянного балаганчика, в котором по воскресеньям танцевала и разыгрывала благотворительные спектакли местная молодежь, красовалась длинная красная афиша.

«Специально проездом, по желанию публики, сеанс грандиознейшего факи­ра из черной и белой магии. Поразительнейшие фокусы, как-то: сожигательство платка на глазах, добывание серебряного рубля из носа почтеннейшей публики и прочее вопре­ки природе». Из бокового окошечка выглядывала печальная голова и продавала билеты. Дождь шел с утра. Деревья сада во­круг балаганчика намокли, разбухли, обливались серым мелким дождичком покорно, не отряхиваясь. У самого входа пузырилась и буль­кала большая лужа. Билетов было про­дано только на три рубля.

Стало темнеть. Печальная голова вздохнула, скры­лась, и из дверей вылез маленький облезлый господин неопределенного воз­раста. Придерживая двумя руками пальто у ворота, он задрал голову и оглядел небо со всех сторон.

— Ни одной дыры! Все серое! В Тимашеве прогар, в Дмитриеве прогар… В Обояни прогар, в Курске прогар... А где не прогар? Где, я спрашиваю, не прогар? Судье почетный билет послал, голове послал, господину исправнику... всем послал. Пойду лампы заправлять. Он бросил взгляд на афишу и ото­рваться; не мог.

— Чего им еще надо? Нарыв в го­лове или что? К восьми часам стали собираться.

На почетные места или никто не приходил, или посылали прислугу. На стоячие места пришли какие-то пьяные и сразу стали грозить, что потребуют деньги обратно. К половине девятого выяснилось, что больше никто не придет. А те, которые сидели, так определенно и громко ру­гались, что оттягивать дольше становилось опасным. Фокусник напялил длинный сюртук, с каждой гастролью становившийся все шире, вздохнул, перекрестился, взял коробку с таинственными принадлежностями и вышел на сцену.

Несколько минут он стоял молча и думал:

— Сбор четыре рубля, керосин шесть гривен — это еще ничего, а помещение восемь рублей, так это уже чего? Голо­вин сын на почетном месте — пусть себе. Но как я уеду и что буду ку­шать — это я вас спрашиваю. И почему пусто? Я бы сам валил толпой на такую программу.

— Брраво! — заорал один из пьяных. Фокусник очнулся. Зажег на столе свечку и сказал:
— Уважаемая публика! Позволю предпослать вам предисловием. То, что вы увидите здесь, не есть что-либо чу­десное или колдовство, что противно нашей православной религии и даже запрещено полицией. Этого на свете да­же совсем не бывает. Нет! Далеко не так! То, что вы увидите здесь, есть нечто иное, как ловкость и проворство рук. Даю вам честное слово, что ника­кого таинственного колдовства здесь не будет. Сейчас вы увидите необычайное появление яйца в совершенно пустом платке.

Он порылся в коробке и вынул свер­нутый в комочек пестрый платок. Руки у него слегка тряслись.

— Извольте убедиться сами, что пла­ток совершенно пуст. Вот я его вытряхаю.

Он вытряхнул платок и растянул руками.

— С утра одна булочка в копейку и чай без сахара, — думал он.— А  завтра что?

Публика зашевелилась, зашепталась. Кто-то фыркнул. И вдруг один из пьяных загудел:

— Вре-ешь! Вот яйцо!
— Где? Что? — растерялся фокусник.
— А к платку на веревочке привя­зал.
— С той стороны, — закричали голо­са. — На свечке просвечивает.

Смущенный фокусник перевернул платок. Действительно, на шнурке ви­село яйцо.

— Эх  ты! — заговорил кто-то уже дружелюбно. — Тебе за свечку зайти, вот и незаметно было бы. А ты вперед залез! Так, братец, нельзя. Фокусник был бледен и криво улы­бался.

— Это действительно, — говорил он. — Я, впрочем, предупреждал,что это не колдовство, а исключительно проворст­во рук. Извините, господа... — голос у него задрожал и пресекся.

— Ладно! Ладно!
— Нечего тут!
— Валяй дальше!..
— Теперь приступим к следующему поразительному явлению, которое покажется вам еще удивительнее. Пусть кто-нибудь из почтенной публики одол­жит мне свой носовой платок. Публика стеснялась. Многие уже вынули было, но, по­смотрев внимательно, поспешили запря­тать в карман. Тогда фокусник подошел к Головину-сыну и протянул свою дрожащую руку.

— Я мог бы, конечно, и свой платок, так как это совершенно безопасно, но вы можете подумать, что я что-нибудь подменил.

Головин-сын дал свой платок, и фо­кусник развернул его, встряхнул и растянул.

— Прошу убедиться! Совершенно це­лый платок.

Головин-сын гордо глядел на пуб­лику.

— Теперь смотрите. Этот платок стал волшебным. Вот я свертываю его трубочкой, вот подношу к свечке и за­жигаю. Горит. Отгорел  весь угол. Ви­дите?

Публика вытягивала шеи.

— Веррно! — кричал пьяный. — Па­леным пахнет!
— А теперь я считаю до трех и - платок будет опять цельным.
— Раз! Два! Три! Извольте посмот­реть!

Он гордо и ловко расправил платок.

— А-ах!
— А-ах! — ахнула и публика. Посреди платка зияла огромная па­леная дыра.
— Однако! — сказал Головин-сын и засопел носом.

Фокусник прижал платок к груди и вдруг заплакал.

— Господа! Почтеннейшая пу... Сбо­ру никакого!... Дождь с утра... не ел... не ел — на булку копейка!
— Да ведь мы ничего! Бог с тобой, — кричала публика.
— Разве мы звери! Господь с тобой. Но фокусник всхлипывал и вытирал нос волшебным платком.
— Четыре рубля сбору... поме­щенье — восемь рублей... во-о-осемь... во-о-о...

Какая-то баба всхлипнула.

— Да полно тебе! О, господи! Душу выворотил! — кричали кругом.

В дверь просунулась голова в клеен­чатом капюшоне.

— Эт-то  что? Расходись по домам! Все и без того  встали. Вышли. За­ хлюпали по лужам, молчали, вздыхали.
— А что я вам скажу,; братцы, — вдруг ясно и звонко сказал один из пьяных.

Все  даже  приостановились.

— А что я вам скажу! Ведь подлец народ нонеча пошел. Он с тебя деньги сдерет, он у тебя и душу выворотит. А?
— Вздуть! — ухнул кто-то во мгле.
— Именно, что вздуть. Аида!  Кто с нами? Раз, два... Ну, марш! Безо вся­кой совести народ... Я тоже деньги пла­тил некрадены... Ну, мы ж те покажем! Жжива!

 

Писательница Надежда Александров­на Тэффи (псевдоним Н. А. Бучинской) была хорошо известна в дореволюци­онной России. Начав печататься в 1901 году, она работала во многих литературных жанрах: писала лириче­ские стихи, эстрадные миниатюры, пьесы, многие из которых шли на сие­нах столичных и провинциальных театров. Но наибольших успехов и известно­сти Н. Тэффи достигла в жанре короткого юмористического рассказа. С тон­кой иронией рисует она чиновничий, артистический и богемный быт доре­волюционного Петербурга.

Эмигрировав в 1922 году, Н. Тзффи поселяется в Париже. Помимо юмори­стических рассказов, остро и беспо­щадно рисующих неприглядную жизнь белоэмигрантских кругов, она пишет рассказы и повести, пронизанные тоской по далекой родине, грустные и задушевные. Умерла Н. Тзффи в 1952 году. Публикуемый выше рассказ был напечатан в одном из дореволюционных сборников писатель­ницы.

Никита БОГОСЛОВСКИЙ


Журнал Советский цирк. Апрель 1967 г

оставить комментарий