От и до

Не так давно красноярский тележурналист Вадим Федоров выпустил книгу «Люблю и помню». В ней – очерки и рассказы о всех тех, с кем сводила его судьба на жизненном пути.

В одной из глав книги рассказывается об артисте цирка Михаиле Екатериничеве, который, оставив манеж, организовал в Красноярске детскую цирковую студию, одну из сильнейших в стране. А его супруга Татьяна Восходова много лет проработала директором Красноярского цирка. Этих людей, преданно влюбленных в цирк, помнят и любят многие артисты.

Посвящается его жене, другу и соратнику, Татьяне Георгиевне Восходовой. Его ученикам, учителя не забывшим.

ОТ  И  ДО

Реквием

Последнее время ее прогулки становились все короче. Стараясь побыстрее управиться со своими нехитрыми собачьими делами, она торопливо возвращалась домой. Поспешно пробегала мимо всех комнат, – даже кухни – усаживалась у его кровати и, умильно виляя хвостом, смотрела ему в глаза. Она ожидала команды.

Лежащий на кровати мужчина, улыбаясь, смотрел на собаку и молчал: ему нравилось ее ожидание. Ему даже казалось, что правила игры, предложенные им, нравятся и ей. Это был разговор, понятный лишь двоим.

Раньше она сама прыгала на кровать, но теперь – нет. Ей хотелось сделать ему приятное, поэтому она терпеливо ждала от него уже привычное ей слово. Ведь это единственное, что она могла для него сделать… И он, наконец, говорил ей “Ап!” и собака, радостно взвизгнув, кидалась ему в ноги. И было обоим хорошо…

“Молодец, Лана, – говорил ей мужчина, – ах, какая же ты у меня умница. Сиделка моя добровольная…” Собака от счастья часто дышала, виляла хвостом и от избытка чувств била лапой по одеялу. И смотрела в глаза хозяину, не отрываясь. Улыбаясь, смотрел ей в глаза и он. Ему все казалось, что он когда-то – очень давно – уже видел эти карие глаза. Но вспомнить не мог…

“В каком году мы с тобой встречались? У кого, в какой группе ты работала? Не помнишь? – спрашивал мужчина. – А вот визжать нельзя. Если даже очень хочется – я тебя понимаю – все равно нельзя: ведь это работа… Ты собака неглупая и со мною согласишься: это нескромно. Напрашиваться на аплодисменты артисту не к лицу…”

А собака слушала, и все смотрела ему в глаза, смотрела…

Последние дни циркового артиста Михаила Антоновича Екатериничева. Он уже не вставал.

Эта ветхая газета была в свое время явно секретной. И рядом с названием “На штурм врага”  квадратная рамочка с напоминанием “Из части не выносить” была лишь формальностью, обязательной, но пустой. Попробуй, сохрани ее на фронте да еще в условиях непрерывных боев, отступлений и наступлений тяжелейшего 43-го года! Поэтому редактор и цензор, не желая иметь дело со “Смершем”, поработали над номером тщательно: самый опытный разведчик, попадись ему в руки боевой листок, не понял бы ничего! Какой фронт? Неизвестно. И нет для опознания ни имени города или поселка, ни даже крохотной речушки. Ничего. А заметка гвардии сержанта А. Ковалева о том, что красноармейцы вырыли землянку под жаркую парную, интереса у немецкого штабиста не вызовет: “все равно свиньи…” И то, что какая-то Восходова привезла группу красноярских артистов для концертов на передовой, его внимания не привлечет. Но вторую половину этой заметки он перечтет трижды: “…ансамбль красноярских артистов уже дал более четырех постановок для бойцов и офицеров. Большой популярностью у зрителей пользуются солисты ансамбля т.т. Екатериничев, Алексеева и Энгельс. Артисты пробудут у нас около полутора недель.

Гвардии сержант Харькова”

Немец-разведчик отставит чашку с кофе: “Полторы недели герр Екатериничев будет веселить солдат. Вывод: свою дислокацию эта часть менять не собирается. Но кто там? Танкисты? Летчики? Пехота?”

Татьяна Георгиевна Восходова – она бережно хранит эту газету за 12-ое декабря 43-го года, – вспоминая, все “рассекретила”: “Да у летчиков мы были! У летчиков! А рядом город Чернигов. Это был Украинский фронт, кажется – второй… И в той баньке-землянке после концертов парились! Мы у летчиков в тот раз недели две работали: нашу бригаду направил сам командир соединения генерал-майор Корчагин, герой Советского Союза. Благодарность от него и от политотдела до сих пор храню. А дорога наша к ним – хоть фильм снимай! На станции Бахмач, помню, вышла я за продуктами для бригады, за положенным пайком. Нести вещмешок взяла Гришу Энгельса, танцора. А наш поезд – на всю жизнь его номер запомнила: 28800, литер “А” – возьми да уйди раньше времени! И бригаду увез. Мы с Гришей заметались: как догнать-то?! Кто-то подсказал: “Вон литер “Б” стоит, сейчас туда же пойдет”. Мы к нему – а это цистерны с горючим. Да и кочегар не пускает: выглянул из кабины паровоза, чумазый, как дьявол – то ли в копоти, то ли в мазуте. И на нас! Ну, как сирена заревела. Слышу: да это женщина! Тут я Грише говорю: “Отойди-ка в сторонку: у нас свой, женский разговор пойдет – мужчинам туда вход запрещен”. И к кабине! А она мне: “Не имею права никого сажать: я – литерная “Б”! Может, вы шпионы какие… твою мать!” А я ей: “Да ты, мать твою…, знаешь кто мы такие?! Отвечай, “Б” литерная, знаешь?” Смотрю: молчит. И вдруг улыбается: “Сразу бы так и сказали. Вот теперь вижу – свои…” И гостеприимно махнула в сторону цистерны: “Занимайте, товарищи, свободные места!”

Догнали. Добрались до летчиков все вместе. Нас встретили хорошо: и землянку отдельную, и охрану поставили. А мне так утром солдат в землянку нагретые валенки подавал…

Каждый день три, а то и четыре концерта. Даже ночью. Ночью работалось спокойнее: налетов не было.

Миша выкладывался, как говорится, полностью. У него на то была причина особая: стеснялся перед зрителями, что он такой молодой, такой здоровый – и не на фронте. Не объяснишь ведь каждому, что ему в военкомате на все просьбы отвечали одно: “Циркач на фронте дороже снайпера. Уходи, не надоедай…” Вот он и старался, делал все, что только мог. На передовую ни батут, ни трапецию, ни даже трос с собой не возьмешь, так он и жонглировал, и ходил колесом, и фокусы показывал, чтобы дать мышцам хоть немного отдохнуть. И снова кульбиты, снова фляки, шпагат или колесо… А в ночном концерте на руках среди огней ходил. Каких огней? Да солдаты для освещения площадки гильзы от снарядов приспособили. Гильза сверху сплющена, и там фитиль вставлен, а внутри масло или керосин. Большая гильза – большой огонь, маленькая – пламя небольшое. От противотанковой сорокопятки – видите, еще помню – гильза тонкая такая, словно свеча с огоньком. Даже красиво. Вот в первый вечер Миша как увидел кольцо огней, так сразу же новый номер и придумал. Он же на всякие находки горазд был, режиссерской фантазией обижен не был. Попросил солдат побольше гильз поставить, прямо на площадку. Ну и “гулял” на руках среди языков пламени. Я все боялась, что волосы у него вспыхнут… После последнего, ночного концерта Миша до землянки еле добирался – так уставал. Там пластом падал…

Трудно было. Но главную свою задачу наша фронтовая сибирская бригада выполнила: красноармейцы и командиры, глядя на нас, душой отдыхали. Мы для них – кусочек мирной жизни, словно письмо хорошее из дома. Миша этому радовался. А измученность… Так ведь цирк никогда легким делом не был. И не будет. Тяжелейшие перегрузки Миша считал нормой.

Да и детство у него было… Он родился в небогатом селе Богоявленское – это в Пензенской области – в такой бедной семье, что дальше уж, наверное, и некуда. Отец в первую мировую на фронте погиб, а у матери на руках их четверо. Поэтому и нужду, и крестьянский труд знал Екатериничев с первых дней своей жизни. Отсюда, думаю, и выносливость его.

Видно, матери пришлось совсем невмоготу: отдала она Мишу в “ученье”. А проще сказать, на прокорм. Но хоть не в чужие руки, а брату своему, Ивану Павловичу. Тут-то и ударил где-то в небесах Мишин “колокол судьбы”! Ведь был Иван Павлович Горбачев… цирковым артистом”.

…Они вошли не сразу. Почему остановились? Почему стояли молча, а дядя долгим взглядом смотрел на большой светло-серый купол-шапито? Пройдет много лет, и ответ придет сам. Он окажется простым и немного грустным. А пока они стояли и молчали. Мише купол показался шатром из сказки: вот-вот, отбросив полог, выйдет “царь-девица, шемаханская царица…”

Наконец, дядя глубоко вздохнул и, положив руку ему на плечо, улыбаясь, сказал: “Ну, что? Пошли?”

Так, в 24-ом году в городе Ростове девятилетним мальчишкой он впервые вошел в цирк. Как бесконечно далек тот день, когда где-то в Сибири слесарь-судостроитель Саша Попов, глотая слезы, будет выбирать мрамор… для его надгробия. Потом друзья и ученики – у него их будет много! очень много! – вместе напишут эти строки:

Он мощный и надежный

Оставил свет в веках.

Жизнь как миг он прожил,

А след – в учениках.

Золотом на белом мраморе Саянских гор нарисует буквы художник…

Все это будет, но нескоро. Через много-много лет. Еще не родился Саша Попов, еще не найден в Саянах мрамор, а стоит мальчишка перед загадочным шатром, и дядя, улыбаясь, ему говорит: “Пойдем?”

И они пошли…

Что нужно для того, чтобы стать человеку другим? Многие скажут: нужны события и годы, чье-то влияние, душевные драмы… Да вовсе нет! Вот вошел под купол-шапито мальчуган одним, а вышел… цирком очарованным на всю жизнь вышел тогда Михаил Екатериничев!

 Если бы его спросили, что ему понравилось больше – арена, где в лучах ослепительных ламп птицами летали воздушные гимнасты и весело бегали по кругу маленькие лошадки полосатой невиданной масти, или странная жизнь за кулисами, где пахло львами и пудрой, и факир, перебросив змею через плечо и сдвинув тюрбан на затылок, ел пончики из газетного кулька, а Снежная королева торопливо докуривала папиросу, – то Миша ответить бы не смог. Он вдруг почувствовал вкус цирка – терпкий, особый, – что дано далеко не каждому.

И полетели один за другим – ну, словно яркие шарики в руках таинственной китаянки! – дни и годы крестьянского мальчишки Михаила Екатериничева.

Вечером, натянув курточку униформиста, он с лопаткой и совком в руках выбегал на манеж под смех зрителей: лошади, став актрисами, оставались по-деревенски простодушными.

А днем… О, днем! О дневных и утренних часах Михаил Антонович, спустя годы, будет говорить со счастливой улыбкой: “мои университеты...” Веселые жонглеры во время репетиций всегда позволяли ему побросать шары и кольца, а высокая красивая женщина – она появлялась непременно в окружении маленьких заносчивых собачек – звучным голосом давала команду “Ап!” И Миша, вытянув руки, ласточкой, словно в родную речку влетал в подставленный перед ним серебряный обруч. А следом, с визгом на него падая, – куча мала! – прыгали собаки. Тогда женщина бросала вверх конфетку – “Ап!” – которую поймать на лету ему удавалось всегда. Лишь потом он поймет: значит, так бросали… Его любили.

Акробатика и гимнастика Мише нравились особенно. Артисты этих жанров к его интересу отнеслись серьезно: показывали, поправляли, а порой и заставляли…

Однажды, когда на четверть часа освободился манеж – борцы решили отдохнуть, сделав паузу в репетиции, – Миша колесом-рондатом лихо прошелся вдоль барьера и сделал стойку на руках. Борцы молча наблюдали. Потом дали знак подойти. Кто-то ощупал мышцы его плеч и шеи: “Капюшонная слаба...”. Другой осторожно завел его прямые руки ему за спину и без усилий соединил кисти: “А гибкость хороша… Да и “костерьер”, как говорят в Одессе, у Мишки не плох…”

И ему сказали: “Ты гимнаст. В борьбу не суйся: кость не та. Но наши уроки тебе не помешают. Ни гирь, ни манежа, ни гантелей тут не надо. Итак, клади ладони себе на темя. Дави как только можешь. Дави! И повороты головы—но под тяжестью рук! – направо, налево, направо… Так делай всюду и всегда: в саду, на улице и дома, вечером и днем. Через год – стальная шея! Слушай дальше. Сцепи перед грудью пальцы рук. Сцепи как обруч, крепко. Теперь пытайся его разорвать. Рви обруч! Дергай! Резче! И раз! И два! И десять! Через год – стальная грудь! Это, сынок, старая русская школа… Сам Заикин и великий Поддубный себе мускулы делали так. И еще совет, он самый главный: цирк не то место, где можно спрятаться за спину другого. Помни об этом. Помни всегда. А теперь, циркач, давай-ка фляками улепетывай: нам поработать надо…”

Любите ли вы цирк? Не любить его нельзя. Ведь он ни на что не похож, как круг не похож на все геометрические фигуры. Провели линию в квадрате – вот тебе и два треугольника! Поиграйте с ними – получите ромб…

А круг, нет! Он такого вам не позволит. Вроде бы предельно прост, – одна лишь линия кольцом – а стоит особняком. И прост, и странен, как и те могучие, странные в своей цельности люди, что нарекли древнейшее зрелище кольцом. Циркус!

Еще не родился Христос, еще не появился на востоке Будда, а в любом городке Римской империи, даже самом маленьком, бешено неслись на колесницах затянутые ремнями наездники: все города имели свои цирки. Да какие!

Грандиозный “Великий цирк” – он был в Риме и в течение шестисот лет играл немалую роль в жизни империи – поражал людей всех последующих эпох своим величием и роскошью: 200000 зрителей сидели вокруг арены среди белоснежных мраморных колонн. Навесы из тонкого полотна спасали от палящего солнца (так вот откуда наши цирки-шатры!), рвы и барьеры – от хищных зверей.

А какими зрелищами ублажали императоры свой изнеженно-капризный электорат. Император Август велел вырыть бассейн в римском цирке Фламиния, где до заката бились гладиаторы с сотней крокодилов, привезенных из Африки, с берегов Нила. Брызги крови и красные куски тел – гладиатор? крокодил? – падали на мрамор престижных первых лож, на одежды восторженных патрицианок, все окрашивая в алый цвет. Рим ликовал: “Слава Августу! Слава Великому!”

Летописи рассказывают, как молодой Нерон, мучительно завидуя популярности наездников, – перед ними, героями, преклонялась вся империя! – сам садился на колесницу, участвуя в состязаниях. Цирковой наездник – император!

А еще, содрогаясь от ужаса, помнят летописи, как опускал Нерон свои уставшие глаза – ведь зрелища в цирках тех времен шли от восхода до захода солнца – на линзу хризолита, чтобы зелень драгоценного камня дала возможность им отдохнуть.  И вновь поднимал глаза император. И был его взгляд страшен. Он видел: ливийские львы рвали тысячу христиан и глубокие рвы, окружавшие арену, были доверху полны кровью. 200000 зрителей сладострастно вдыхали воздух, вдруг ставший странным: пьянящим, соленым и теплым. Рим ликовал: “Слава Нерону! Слава Великому!”

Таким был цирк на заре человечества: юный, странный, кровожадный…

“Миша, сейчас же закрой рот, – вдруг сказала немолодая и очень добрая женщина, которую каждый вечер аккуратно распиливали на две половинки, – запомни: как бы ни было тебе интересно, надо слушать с закрытым ртом”. И Миша Екатериничев так поспешно закрыл рот, что громко щелкнул зубами. Все вокруг рассмеялись.

Да как тут рот не раскрыть, когда такие удивительные истории рассказывают ему, деревенскому мальчишке, старые цирковые артисты. А от молодых – акробатов и гимнастов – он узнавал и запоминал слова, звучавшие для него замечательно: рондат! лонжи! сальто! фляк!

Вы любите цирк? Он не похож ни на что: ни на театр, ни на кино. Ведь в цирке вы – соучастник! Вспомните, как замерло ваше сердце, когда там, в вышине, под самым куполом, вдруг изгибаясь, закачался акробат, стараясь удержаться на струнке-тросике! Как взмокли ладони ваших рук, когда под тревожную дробь барабана вложил голову укротитель в жаркую пасть льва! Кто знает, что на уме у этой непредсказуемой африканской кошки… Будет ли с вами такое в кино? В театральном зале? Перед экраном телевизора? А? Да никогда! Там все – условность.

Цирковые актеры это прекрасно знают и, по мере таланта, используют: клоун обращается к зрителям, стремясь втянуть каждого в свою игру; фокусник, разорвав в клочки пачку денег, вдруг с укоризной извлекает из вашего, зритель, кармана одну сторублевку за другой. Это цирк! Тут все мы вместе.

А запах цирка! В его сложнейшей гамме вы сможете узнать всего лишь два-три тона, не больше. Да, вы правы: опилки на манеже пахнут свежесрубленной лесиной. Плюс к этому нами сегодня почти позабытый – но он обязателен – запах конюшни. И все! Вы встали в тупик. Быть может, опытный сыскной пес, втянув влажным носом воздух, разложит его по полочкам. Да и то вряд ли… Откуда ж ему, ветерану российской милиции, знать, как пахнут слоны?

Но вот любой “циркач” вам уверенно скажет: главный запах – он публике неизвестен, ведь публике быть на репетициях нельзя – это запах пота. Акробата, клоуна, жонглера, укротителя львов, воздушных гимнастов, фокусника, наездника – всех, кто на желтом пятачке арены дарит вам свой замечательный спектакль..

Любите цирк!

Ах, как было все интересно! Как было все необычно!

И даже то, что неведомо откуда вдруг появился факир со своей вечно сонной змеей, и в какой город увезет эта красивая тетя своих капризных собак, и неизвестно, когда исчезнет загадочная китаянка с охапкой лент и шаров—казалось похожим на сказку.

А еще он твердо знал – и это было как предвкушение счастья! – что встретится с ними снова под куполом цирка, в других городах… Они узнают его сразу, они улыбнутся ему издалека. И встреч таких у него будет много, и каждая – радость…

В 1930 году советская цирковая семья пополнилась: на афишах Гастрольбюро появилась новая фамилия: “гимнаст Михаил Екатериничев”.

Ему было 15 лет.

Ветер, прилетевший с гор, усердно обрывал уже ненужные старые афиши с рекламной тумбы в маленьком алтайском городке Ойрот-Тура (ныне Горноалтайск).

Но лермонтовский “Маскарад” – он шел вечером в местном театре – в афишах и не нуждался: зал – яблоку негде упасть! Зрители были необычны: почти все немолодые – возраста бабушек и дедушек – и все… веселые. Даже когда веснушчатый, с румянцем во всю щеку, Арбенин достал из кармана брюк пригоршню таблеток, – травить, так травить! – никто в ужас не пришел: все смотрели улыбаясь, с умиленьем.

Стоя за кулисами, режиссер поминутно смотрел в глазок на публику. Он сиял: спектакль шел “на ура!”. Вот вам и клубная самодеятельность! Но вдруг его улыбка стала гаснуть, и хотя все шло замечательно, режиссер смотрел теперь в зал с беспокойством: там он увидел нечто странное. В первых рядах сидел высокий светловолосый молодой мужчина, который в отличие от всех не улыбался, не аплодировал. Но на сцену он смотрел сосредоточенно, причем на  персонаж по пьесе почти второстепенный: этот парень не сводил глаз... с баронессы Штраль. А немного погодя режиссер заметил, что и баронесса ведет себя странно: ее реплики запаздывают, а сложенным веером – вместо того, чтобы кокетливо закрывать им лицо, – шлепала по ладони, словно тапочками перед игрой в волейбол.

“Ну, Таня! Ну, Восходова! И кто эту дылду подсунул мне в коллектив! Ей не баронесс играть, а в футбол… – выходил он из себя – Ну, я ей сейчас объясню, что такое искусство…” И едва дождавшись антракта, негодующий режиссер помчался в гримерную. Не добежав, остановился: в дверях гримерной стоял тот высоченный блондин, а рядом Таня – она его слушала, смущенно опустив голову. Режиссер, улыбаясь, молча повернул обратно…

“Да что вы спрашиваете! – со смехом продолжает Татьяна Георгиевна. – Конечно же, влюбилась. Сразу же! По уши! Да как же мне было не влюбиться: артист цирка! Да из Москвы! Блондин! А главное, выше меня. Я уже стала тревожиться, что выше себя мне не найти. А вы что, не верите в любовь с первого взгляда? Ну, это вы напрасно! А он-то? Тут, по-моему, все ясно: ведь ровно через год Миша вновь у нас появился. С одной лишь целью: меня увезти… Прямо сразу, с вокзала – не успел “здравствуй” сказать – мне и говорит: “Таня, ведь я чего приехал-то… Может, распишемся, а?” Мне бы на это надо как? Словами баронессы Штраль ответить:

Минутное то было заблужденье,

Безумство странное – теперь

я каюсь в нем!

Оно прошло – забудьте обо всем.

А я, дура радостная, аж подпрыгнула: “Да что ты, Мишенька, спрашиваешь?! Конечно, согласна. Иди, расписывайся…” И он – счастливый! – как на крыльях в ЗАГС полетел. Один. Вы не поверите, но мы тогда были все как дети. Через полчаса возвращается. Растерянный...

– Таня, они нас не расписали. Говорят вдвоем надо…

У меня внутри будто все оборвалось: мне почему-то показалось, что ему вместе с мамой придти надо. Чуть не плача говорю: “Да ты бы им сказал, что мама у тебя далеко, приехать не может…”

– Да нет, с тобой надо. Вместе…

– Ну, бюрократы! Ну, чиновники! Не зря поэт Маяковский в своих стихах их громит! Пошли…”

И они расписались. А чтобы жить вместе крепко и долго, то и свадьбу такую сыграли: не один день пело и плясало все село Богоявленское. “Мишку Екатериничева женим!”

“Тут я и познакомилась с Мишиной мамой – продолжает свой рассказ Татьяна Георгиевна, – и сразу поняла, в кого мой Миша пошел: мама-то у него настоящая русская красавица: стройная, высокая, с таких вот художники и пишут Ярославну, жену князя Игоря. И Наташа у Пушкина была точь-в-точь такая. Да и во всех былинах да сказках наших древних о невестах русских обязательно есть такое: “станом высокая…” Об этом как-то подзабыли: все косы да косы…, а ведь стан – вот что главное в нашей-то женщине было.

Ну, а после деревни у моих родственников в Днепропетровске гуляли, у его родственников – в Москве. И вот что я вам скажу: сбылась примета! И жизнь удалась, и долгой была, и крепкой. Дай Бог всем такой…”

Издавна принято на Руси: выйти девушке замуж – в семью мужа войти… Вот и Танечка Восходова вошла. Да в какую! В цирковую! А там правила свои, там – вопреки неписаным законам страны – семейственность в почете: каждодневно – из вечера в вечер – режут, жгут и пилят своих жен мужья-циркачи. Но Екатериничев – ведь он же выдумщик! – придумал для Тани судьбу иную: быть ей снайпером.

Тот предвоенный номер “Ворошиловский стрелок” был таким. Они выходили на арену оба. Она: в тенниске в обтяжку, в короткой юбочке, на каблучках и… с винтовкой на плече. Не состоявшаяся учительница начальных классов… Он: стремительно, размашистым колесом “выкатывался” из-за кулис. Каскад акробатических трюков – и вдруг в руках пластмассовый шарик. Откуда? А это уже фокус! Шарик живет: прыг-скок с плеча на плечо. Когда же, балансируя на выдохе жонглера, он зависал на миг над губами – винтовка навскидку! Выстрел! Шарика нет – ну, конечно же, от меткой пули! – а с большого щита падала ткань, открывая слова популярного в те годы плаката “Готов к труду и обороне!” Гремела музыка всем известной песни “Если завтра война, если завтра в поход…”

Репертком благосклонно одобрил эту сценку: страна жила в ожидании войны… Коллеги поздравляли: “Ого! Гимнаст, жонглер, фокусник – и все в одном лице! Ай да Миша Екатериничев!”

И грохала тозовка в городах и колхозах, и шарик (все тот же) исчезал, и девушка-снайпер, широко улыбаясь, кланялась публике. Гимнаст улыбался сдержанно, не разжимая губ…

Этот номер жил долго. В годы войны призыв готовиться к обороне уступил место портрету… Гитлера: на щите теперь был фюрер с подбитым глазом и короткий стих: “Ты, гад, не забудь Сталинград!” Изменил Екатериничев и облик снайпера: пилотка, гимнастерка (в обтяжку) и… все те же каблучки. “Надо бы сапожки – сокрушался автор – да в сапоге нога не та…”

Солдаты на фронте на побитого Гитлера – ноль внимания. Да ну его! Надоел… А вот снайпер на каблучках – тут всеобщий восторг. Глаз не спускали! Эх, скорее бы домой…

Закончилась война и вместе с ней нелегкие дороги фронтовых концертных групп: театральных, эстрадных, цирковых. Им не было числа!

Михаил Екатериничев работает в красноярском цирке, но для него дороги не кончились. Профессия такая… Ведь фраза “цирк приехал!” не случайна, она живет у всех народов мира и умирать не собирается.

Вместе с коллективом цирка или в составе небольших его групп артист исколесил необъятное Красноярье, Туву, всю Сибирь вплоть до берегов Амура и далекого Тихого океана. И где бы ни появлялись красноярцы – у военных моряков во Владивостоке, у металлургов Норильска, у ангарских лесорубов, – всюду их встречали с предвкушением хорошего зрелища: “Цирк приехал!”

Немало новых номеров появилось в эти годы у гимнаста Екатериничева. Они становились все более сложными, а порою и опасными… Но самую сложную акробатику он исполняет легко и спокойно. Помогала вера в свой опыт, в свое натренированное тело: гибкое и длинное, оно казалось сплетенным из мышц-канатов. “Гимнаст от Бога!” – можно было бы сказать о нем.

…Директор Государственного центра народного творчества В. М. Ковальчук рассказывает, как однажды невольно обратил внимание на руки Михаила Антоновича: было лето, и рубашка с короткими рукавами позволяла их увидеть. “Я смотрел на них с восхищением – вспоминает Ковальчук, – они были могучие, красивые и скульптурные, как полированные корни дуба”.

Такое тело подвести не могло. Опыт тоже…

Катастрофа случилась неожиданно – там, где ее никто не мог ждать.

…Небольшой леспромхоз, но зрителей было много. Очевидно, приехали из соседних поселков. Концерт шел хорошо, аплодисменты почти не стихали. Ничто не предвещало беды.

…Легко и красиво, как бы скользя, дошел Екатериничев до середины туго натянутого троса. Номер – “свободная проволока”. Остановился, глубоко вздохнул и, весело улыбнувшись напряженно смотревшему мальчишке, собрался было …Трос падал вниз, будто разрезанный взмахом бритвы. С ним падал и гимнаст…

Было не так уж высоко, и он смог, подобно мячику, оттолкнуться телом от земли и встать на ноги. Он улыбнулся всем – чуточку смущенно – и виновато развел руками: мол, бывает, ребята, и такое… Он даже подмигнул тому мальчишке.

И не знал артист, что эта улыбка зрителям – у него последняя…

И последний концерт.

Руки, ноги целы, нет ни вывиха, ни даже синяка. А он – инвалид. Казалось бы, пустяк: крохотный осколочек отлетел от позвонка. Но ведь позвоночник… Прощай, арена!

Инвалидность второй группы… Тут, забегая вперед, наверное, следует сказать – ведь это тоже черточка к его портрету, – лишь много лет спустя Михаил Антонович узнал, что он по инвалидности – травма производственная – должен был получать деньги.

Однообразной вереницей потянулись дни – нелегкие, странные. Впереди не было ничего, а жить памятью… Снова и снова вспоминался тот леспромхоз: непонятно, как вылетел из дерева крюк – крепление было таким надежным…

Часами молча сидел у экрана телевизора. Не включенного… Однажды жена сказала: “Миша, ну так же нельзя! Ты измотаешь себя в конец. Ну, не будет арены – ну и что? Что же теперь – ложись и умирай?!” И дала она совет… Хоть был тот день будничным, но Михаил Екатериничев в календарь своей жизни мог вписать его числом красным: день рождения, второй! А сказала Татьяна Георгиевна ему вот что: “В городе немало молодежи, влюбленной в цирк. Многие не прочь себя в нем попробовать. Так позанимайся с ними, Миша! Сходи в крайсовпроф – там поймут, помогут…”

И он пошел. Робко, смущенно. Ведь себя предложить – почти то же, что просить. Цирковой артист умел все, а вот просить… Его поколение этому не учили. Пришлось в двери кабинетов стучать. В один, в другой… Но артиста-инвалида в профсоюзах слушали с интересом. Поняли. Помогли.

Нет, не зря дала такой совет Восходова: она была в те годы директором красноярского цирка и видела ежедневно волнение и восторг молодых зрителей, не спускавших глаз с арены. И они пришли к Михаилу Екатериничеву, мальчишки и девчонки из красноярских ПТУ. Уже не зрителями – учениками. Кто был тогда более счастлив – ученики или учитель, – сказать трудно.

Занятия шли в ДК профтехобразования как-то незаметно: никого не беспокоя, ничего для себя не требуя… Всех – вплоть до милиции – это устраивало: “чем бы дитя ни тешилось, лишь бы…”

И вдруг удивленный Красноярск узнает: в городе появился новый цирк: необычный, юный, яркий. Его популярность растет не по дням, а по часам! Его непременно включают в программы всех праздничных мероприятий! Он, несмотря на возраст участников, уже вровень с маститыми коллективами – ветеранами красноярской самодеятельности! Высокое звание “народный” цирк профтехобразования получает, бесспорно, по праву. Так началась вторая жизнь Михаила Екатериничева.

Пройдет несколько лет, и он вновь поднимется на сцену. Да где! В Москве! В Кремлевском театре! От всей души рукоплескали благодарные москвичи самодеятельному цирку из далекой Сибири и его художественному руководителю. “Мои мальчишки и девчонки – смеялся Михаил Антонович – бросили перчатку профессионалам”.

Столь удачный дебют – создание молодежного цирка – незамеченным не остался: Екатериничеву предложили создать еще один, такой же. На судостроительном заводе… И Михаил Антонович согласился: начинать новое для него вдруг оказалось делом замечательным, похожим на… молодость.

…Когда проходил по цехам или бывал на стапелях во время спуска – в те годы спуск на воду нового судна был на заводе маленьким праздником, – то часто видел стройных атлетически сложенных ребят. Эх, на арену бы такого! Но он не подходил, на занятия во Дворец не звал: уговоры – это не для цирка! Не тот вид искусства… Знал: кому интересно – придет сам. Они шли.

Наверное, любому автору статьи или очерка об Екатериничеве заманчиво написать о слесаре из сборочного цеха, ставшим талантливым клоуном в самодеятельном цирке, или о жонглере из кузнечного… Но почему позабыт шофер? Ведь он же фокусник не хуже Кио… А разве можно, обойдя молчанием, обидеть юную чертежницу из конструкторского бюро, ведь она…

Тут автор столкнется с проблемой: учеников у Мастера – сотни. И каждый интересен. У многих цирк – уже профессия, судьба. Писать о всех? Но это будет книга…

Наград – медалей, званий и дипломов – у него было много. Еще бы, основатель народных цирков!

Но были награды особые, для него несказанно дорогие. О них всезнающая общественность и не догадывалась. Письма… Они приходили отовсюду – Рязань, Петербург, Чита, Москва… Из далеких цирков, филармоний. И хоть было в них порою всего с десяток строк, они приносили ему праздник. Он вновь и вновь доставал из папки уже бережно спрятанный конверт и перечитывал; улыбаясь, долго рассматривал ему хорошо знакомый почерк. Вот одно из них:

Дорогой Михаил Антонович, здравствуйте!

Вы уже извините, что редко пишем, но мы с Любой все равно всегда помним о вас. Помним, что вы для нас сделали. Вспоминаем наши занятия в самодеятельности. Время летит очень быстро, вот уже двадцать лет, как мы в “Союзгосцирке”. Как вы учили, стараемся в творческом плане на месте не топтаться.

…Последние два года почти все время были за рубежом. В “старом-новом” работаем по приглашению Никулина, вероятно, до середины августа.

Очень рады, что вы, Михаил Антонович, по-прежнему работаете с ребятами! А это так непросто – отдавать себя людям.

Поздравляем вас с юбилеем, желаем еще много-много лет плодотворной работы и счастья!

Сударчиковы

Кому, как не ему, цирковому артисту, знать, через какое сито художественных советов – капризных и не всегда честных – надо пройти, чтобы попасть на зарубежные гастроли! А сколько жестких отборочных комиссий! Он потирал от удовольствия руки: Люба и Толя одолели эту тяжелейшую полосу препятствий. Ай, да Сударчиковы! Ай, да молодцы! Сам Никулин пригласил их на работу!

В такие минуты – а их было много! – он весело о себе говорил: “Поставщик Двора Его Величества Государева цирка…”

Пожалуй, в большой жизни Михаила Екатериничева это были годы самые счастливые:

учеников много, они его любили; а руководство судостроительного завода во всем шло ему навстречу. А что еще артисту надо!

Николай Анастасьевич Псомиади (директор завода), быстрой походкой пробегая в свой кабинет и увидев в приемной Екатериничева, говорил: “Ну, что? Новый заказ принес? Проходи. А по прошлому заказу на булавы, крепления и тросики – уже все у конструкторов, дня через два чертежи в цех уйдут. А под площадку – настил, твоя задумка не пойдет. Ненадежно. Громоздко, тяжело, да и при выгрузке с теплохода ломаться будет. Мы посоветовались: лучший вариант – покрышки для большегрузных машин. Ирина Федотовна, соедини меня с шинным… У них как раз такую линию пустили, не откажут… А уж ты, Михаил Антонович, шинникам за это пару выступлений привезешь. Согласен? Да, чуть не забыл! Из хозяйства Гупалова звонили: там они тоже что-то для тебя сделали… Забери”.

Не только родной судостроительный – народному цирку “Юность Красноярья” помогали многие. Во всех Домах культуры, Дворцах и маленьких клубах ребят из “Юности” встречали как старых друзей. Порою даже не на клубной сцене, а просто в большом цехе или на заводском дворе в час обеденного перерыва шел веселый концерт. А то и на палубе теплохода! Или на енисейских островах!

Эти необычные концерты красноярские газеты стороной не обходили: они постоянно писали о народных цирках Екатериничева: о первом, о втором…

Цирк… на острове

Хмурое и холодное утро выдалось в первый день лета. Три больших теплохода с туристами на борту отправились вниз по Енисею к острову Есаульскому.

– Вот не повезло с погодой, – вздыхали некоторые.

Но как только туристы сошли на берег, их ждала приятная неожиданность. На теплоходе “Бородин” на остров приехали артисты народного цирка Дома культуры профтехобразования и джаз-оркестр треста “Жилстрой-1”.

Считанные минуты – и ближайшие деревья соединены тросом, арена готова. Началось представление. Перед полуторатысячной аудиторией предстал лауреат Всесоюзного конкурса самодеятельных артистов: Красноярский народный цирк.

Высоко в воздухе повисли гимнасты Виктор Дроздов и Владимир Вершинский. Их сменили эквилибристки на лестнице Галина Томина и Люба Савченко, потом жонглеры…

Нелегко было работать на открытой арене – поднялся сильный ветер. Но артисты показали свое мастерство и в таких условиях.

А. Глейберман (“Красноярский комсомолец”, 9 июня 1968 г.)

А в 1985 году одна журналистка в своей большой и очень хорошей статье, посвященной юбилею Екатериничева, подсчитала: у созданного им цирка за 26 лет было не менее трех тысяч выступлений.

Если б можно перевести эти тысячи концертов на количество улыбок, – тут уж будет счет в миллионах! – то в Красноярске тех лет и “Сильва”, и “Цыганский барон” потеснились бы, вежливо уступая место “циркачам” из заводского клуба.

…Я открываю одну за другой увесистые папки, перебирая сотни фотографий, но нужной мне не нахожу…

А так бы хотелось положить перед собой его портрет и рассмотреть, не торопясь, черты лица, глаза… Татьяна Георгиевна, стараясь мне помочь, открыла большой старый чемодан, потом второй… Уже груды фотографий лежат на столе, но всюду Михаил Екатериничев не один: на каждом снимке – он с учениками! Как открыты их лица! Как ярки улыбки! С любовью они смотрят на учителя.

И еще я вижу: этот красивый старик – высокий, стройный, седой – среди юношей и девушек – ровня! Чувствуется сразу: он им товарищ.

В письмах, что хранятся в чемоданах, солдаты, моряки, пограничники рассказывают учителю о себе – они твердо знают, что ему это интересно, – и, конечно же, о своей мечте побыстрее вернуться в родной цирк. Об этом, словно сговорившись, пишут буквально все – и сержант-связист с берегов далекого Амура Саша Попов, и пограничник из города-порта Находки Валерий Муготаров, и пограничник с монгольской границы Коля Подкатов, и Володя Алексеев с тихоокеанского флота… Ну, ребята, разбросала же вас судьба!

А сколько нарядных красочных рекламных буклетов, программок и афиш от тех, кто навсегда связал свою судьбу с ареной! Сударчиковы ему с гордостью прислали афиши из Франции; Галина и Виталий Елизаровы (мать и сын) – откуда-то с Востока: то ли из Японии, то ли из Китая…

Я на миг закрываю глаза и думаю: а что, если бы в один из весенних дней – скажем, в середине апреля – к дому № 100 по проспекту Мира пришли его ученики…Они приехали бы из дальних городов, покинув самые престижные свои гастроли, и встали бы вместе с детьми у стен этого дома, где до 15-го апреля 1998 года жил цирковой артист Михаил Екатериничев, их учитель…

О! Пусть бы каждый надел сценический костюм и вновь исполнил бы свой номер! А если б из всех подъездов и домов вдруг да вышли бы те, кто когда-то аплодировал им на концертах, то улица – словно цирк на Рождество! – стала бы и празднична, и полна до самых своих окраин!

Праздник цирка! Лучшей памяти быть не может…

…Я открываю глаза: Татьяна Георгиевна волоком подтаскивала третий чемодан.

С чего все началось? Да с пустяка. С короткой фразы, которую в этом рассказе даже упоминать бы не стоило.

Кто-то мимоходом, как само собой разумеющееся, бросил: “Надо зал освободить…” Большой спортивный зал – именно там проходили занятия и тренировки – отдан кому-то в аренду. На вопросы растерянного Екатериничева с досадой – вот старик привязался, время отнимает – ответили: “Да никто ваш цирк не закрывает. Кому он нужен-то… Зал нужен! Это живые деньги…”

Предчувствие конца в цирковых секциях ощутили все. Оно давило. Стали реже собираться, поскучнели лица, ходить на тренировки уже не хотелось. Да и куда ходить? Лежала в углу груда цирковых принадлежностей. Сначала ее накрыли брезентом, потом унесли в кладовку…

Михаил Антонович разрешил раздать все снаряжение цирковым кружкам и самодеятельным циркам, созданным его учениками: в Сосновоборск Альбине и Коле Давыдкиным, в Емельяново – там у Паши Армянинова крохотный цирк при детском доме. Все-таки в опытные руки, в свои… Да и память для них будет.

В Дом культуры он приходил теперь редко. Даже и не входил: а так, постоит на улице, посмотрит долгим взглядом – и обратно.

Редко стал выходить из дома, все больше лежал, а потом и вставать перестал… Врачи сказали: “Сердце…”

Это уж точно. Спорить вряд ли кто будет. Сердце.

“Я уже говорила, – продолжает Татьяна Георгиевна, – что эта собака – мы ее назвали Ланой – у нас появилась как-то необычно: только я открыла дверь, как она проскользнула мимо меня и сразу же в ту комнату, где Миша лежал. Чья она? Откуда? Мы так и не узнали… И соседи ее никогда не видели.

Еще мы называли ее “сиделкой”. Если Мише надо было меня позвать, он легонько пошлепает Лану по спинке, и она тут же срывается и мчится ко мне. А я уж по ее торопливости вижу: Миша зовет…”

…Наверное, боль в тот день была так внезапна, что не успел он дотянуться до собаки: она лежала, как всегда, в ногах. Стальной обруч не давал вздохнуть…

Что увидел он в эту последнюю минуту? Кто знает… Наверное, цирк. Быть может, тревожно взглянул ему в лицо тот давно позабытый мальчик, сын лесоруба. …Или вдруг, странно улыбаясь, его спросил дядя: “Ну, что? Пошли? Пора…” А может, склонились над ним те огромные борцы ради последнего совета: “Ты разорви, разорви свою боль. Помнишь, мы же тебя учили…”

– Нет, нет… Не могу, нет…

Арена пуста, уже и зрителей нет. Холодно. Вот и все огни погасли… …Кто-то к нему шел.

“В этот раз Лана вбежала на кухню как-то не так: повизгивая, сразу ко мне… Я поняла: случилась беда. Я успела увидеть лишь только движение головы. Слабое движение… Словно хотел сказать: “Нет, нет…”

Конечно, он мог бы еще пожить. Но ведь цирк умер. Его цирк! Вот и Миша с ним ушел…”

Письма приходили к нему еще долго: ученики не знали, что его уже нет. Люба и Анатолий Сударчиковы – они снова были на гастролях в Париже – прислали французские открытки. Потом о смерти узнали все, даже самые далекие.

Так что, забыли? Помнят? На днях Татьяна Георгиевна к нему ходила – проведать могилку, посидеть, поговорить, – и вот у мрамора его надгробного камня она увидела… чистенькую стопку, наполовину полную. Думала вода – недавно шел дождь – нет, водка. Свежая… Кто из его ребят приходил? Кто посидел с ним рядом? Да разве угадаешь…

Многие приходят к “дяде Мише” уже с детьми. Время-то идет …А даст Бог внуков, то и с ними придут. К “дедушке Мише…”

Вадим Федоров