Путевка в жизнь

Шестого января 1940 года Левка снова работал на ут­реннике. Вечернего концерта не было. Мальчик возвра­щался домой вместе с пианистом и по дороге рассказал ему о   своей жизни.

— Ты знаешь, Левка, как ни странно, но, кажется, я мо­гу тебе помочь. Вчера в цирке состоялась премьера. С се­годняшнего вечера я начинаю играть там в оркестре: забо­лел пианист. Дирижер — мой друг. Я слышал от него, что
в   цирке   нужен   такой   пацан,   как   ты.
— Что вы говорите! — с надеждой воскликнул Левка.
— Ну да!   Я   бы  сразу сказал   о  тебе,   но   я   ведь  не знал твоих планов. Сейчас там репетиция. Вчера смотрели  каких-то ребят, может, уже взяли. Договоримся так: если мальчик   не нужен,   я не зайду,   нужен — заскочу   перед представлением.

Левка опечалился. Глянув на его лицо, пианист сказал:

— А впрочем,  зайду в любом   случае,   проведу тебя в цирк.   Не   был   еще?   Вот   и   сходишь.

Левка пришел домой, лег на ящик, с нетерпением ожи­дал вечера, гадая о мальчишках-конкурентах. Около шести пришел пианист. Левка тут же поднялся с постели.

— Вы идите через проходную, я другим ходом, — сказал Левка, поспешно натягивая на себя пальто.

Поясницу ломило так, что он еле перелез через ворота. Пианист  уже  стоял  на   улице,   Было   сумеречно.

— Что,   здорово   болит? А  если   просматриваться при­дется?
— А придется? Придется? Как там, в цирке? — спросил Левка,   задыхаясь   от   волнения.
— Моли бога,   чтобы   понравился.   Молодые артисты братья Волжанские готовят какой-то номер с лягушками. Они уже выбрали  двух   пацанов,   но, если ты окажешься лучше, — возьмут   тебя.
— Ой, спасибо, ой, какое вам спасибо! — еще больше заволновался  мальчик. —Я   знаю  такой  номер.   Наверно, придется глотать лягушек, но в все равно согласен. Я хоть керосин, хоть бензин согласен пить, лишь бы в цирк взяли!

Повалил снег, подул холодный ветер. Они убыстрили шаг. Вот наконец и цирк. Сердце мальчика отчаянно зако­лотилось. Обойдя здание, они вошли со служебного входа. В нос резко ударил не знакомый еще Левке густой, тяже­лый цирковой дух. Он чуть дурманил голову, был горячим, кисло-сладким.

— Так пахнет только в цирке, больше нигде, — сказал пианист. — Тут и аммиак, и сырая глина, и навоз, и мыши, и черный хлеб, и конский пот, и звери, и опилки. Чуешь?
— Чую, — ответил   Левка,   стуча   зубами.

На оборванного, дрожащего от холода мальчика поко­сился   сторож.

— Посторонним   вход   воспрещен!
— Я   из    оркестра, — сказал    пианист, — вот    пропуск. А   мальчик    к   Волжанскому.   Подожди   здесь,   Левка,   я сейчас...

Пианист скрылся. Мальчик никак не мог согреться, хотя за кулисами было очень тепло. Он отряхнул с себя снег, огляделся. Зуб не попадал на зуб. Пустынная конюш­ня была тускло освещена. В стойлах дремали еще никогда не виданные мальчиком огромные жокейские лошади — першероны с длинными густыми хвостами и гривами. На­против — клетки с хищниками, отгороженные деревянными барьерами. Всюду в беспорядке ящики с реквизитом, ка­кие-то  диковинные   аппараты  в  чехлах.

Он обернулся и застыл в испуге. На полу раскачивался из стороны в сторону крупный гималайский медведь с бе­лой грудью. Без ошейника и намордника, он был привязан тонким ремешком к небольшому дверному колечку. Медведь с любопытством разглядывал мальчика своими небольшими блестящими глазками, протянул к нему лапу. Левка тут же отскочил к ящику с манекеном, задел его... Голова манекена отвалилась, упала на ящик. Глянув с опаской в сторону задремавшего сторожа, Левка быстро поставил голову на место и отошел поближе к стойлам.

Лошадь в яблоках глянула на него темным, влажным глазом, казалось, спрашивала: «Ты к кому, грязнуля, обо­рванец  такой?   Кто   тебя   пустил   к   нам?» Левка заметил в стойлах двух молодых конюхов. Они готовились к представлению: вычесывали с лошадиных крупов перхоть большими жесткими щетками, ударяли ими об пол, отчего на нем сразу же резко отпечатывались белые прямоугольники. Неподалеку на тумбе стояла маленькая лошадь — пони, на спине которой мирно дремал петух. Женщина в белой косынке и синем халате делала лошадке «маникюр»: сре­зала копыта длинным кривым ножом. Пони играла: покусы­вала   женщину   за   плечо.

— Не балуй. Огонек! — смеялась женщина.

Мимо пробежала костюмерша с ворохом пестрых костю­мов. Старый конюх принес и поставил перед женщиной ведро с белилами. Оба принялись красить копыта Огонька, бинто­вать его ноги ослепительно чистыми бинтами. Петух открыл желтый глаз, подмигнул Левке и снова его закрыл.

Откуда-то вышмыгнула крошечная черная собачка, подбежала   к   конюху.   Он   отмахнулся.

— Не   мешайся,   Ишлоник!
«Что   за   имя?» — удивился  Левка.

Ишлоник подбежал к мальчику, обнюхал его, быстро завилял коротким обрубленным хвостом, отошел к перше­рону в яблоках. Лошадь обрадовалась, приветливо заржа­ла, затрясла гривой, опустила морду Собачка принялась ли­зать языком ее нежную бархатную кожу. Лошадь заржала так, словно ей стало щекотно, дернула головой, запрядала ушами, нежно, осторожно прихватила собачку за ухо своими сухими теплыми губами. Собачка притворно зло зарычала, вырвалась, отскочила от нее, радостно помахивая коротыш­кой-хвостом, припала на передние лапы, отчаянно затявкала. Лошадь вытянула шею, опустила голову совсем низко, тихо, призывно заржала, нетерпеливо застучала копытом об  пол.

— Не балуй,  Магнит! — крикнул  старый  конюх. — Ти­хо,   Ишлоник!

Животные не обратили на его слова никакого внима­ния. Левка, широко улыбаясь, не сводя глаз с четвероногих друзей,   подумал: «Как хорошо здесь... Как все дружат... Даже звери...» Снова пробежала костюмерша с электрическим утюгом. Покосившись на Левку, прошли артисты. Волжанского все не было. Где-то далеко-далеко заплакала скрипка. Ее ча­рующие грустные звуки доносились не то из последней гардеробной, не то им пока еще пустой оркестровой рако­вины. Обитатели конюшни прислушались, замерли. Моло­дые конюхи прекратили вычесывать перхоть и стучать щетками, женщина опустила переднюю ногу Огонька на тумбу, собака и лошадь бросили игру. Только медведь по-прежне­му сопел и раскачивался из стороны в сторону. А петух встрепенулся, замахал крыльями, загорланил — «ку-ка-ре-ку!»

— Тише ты, дурак! — выругался старый конюх.

Скрипка   жаловалась   на   что-то.

— Сам сочиняет... — послушав немного, вздохнула жен­щина. — За душу берет... Молодец, Мусля.
— Кто,   кто?
— Мусля.   Коверный.

Скрипка плакала, страдала. Левкино сердце наполнилось грустью.

«Неужели   не   возьмут?» Музыка неожиданно оборвалась на середине мелодии. Все послушали еще немного, но скрипка молчала. Опять застучали по полу щетки, женщина и ворчун-конюх начали снова бинтовать ноги Огонька. Магнит и Ишлоник возобно­вили   возню. Появился элегантно одетый высокий и стройный седова­тый красавец-грузин. К лацкану его пиджака был прикреп­лен   орден   Трудового   Красного   Знамени.

— Здравствуйте, дядя Алекс, — приветливо поздорова­лись   с   прибывшим.

Дядя Алекс пожал всем руки. Собачка с радостным лаем бросилась к нему, путалась под ногами.

— Ишлоник, домой, к мамке! — строго, с едва заметным грузинским акцентом приказал дядя Алекс, и собачку слов­но  ветром  сдуло.

Он заметил медведя, рассердился, попросил позвать ка­кого-то Гусарова. Появился геркулес с крупными чертами лица, одетый в старый малиновый мундир с золотыми на­шивками   и   пуговицами.

— Как же так можно? — с упреком сказал дядя Алекс. — А еще старший  ассистент коллектива! Сколько повторять, что медведи должны находиться в клетках. Вы же, слава богу,   не   первый   день   в   цирке! Гусаров   смутился.
— Он же как   дитя, товарищ   Цхомелидзе...   Мухи не обидит...

«Да это же знаменитый артист», — поразился Левка.

— Все до поры, до времени! Страшнее зверя в природе нет. Львы,   тигры — котята   по сравнению с медведями! — сказал   Цхомелидзе.

Артист смело подошел к медведю, угостил его сахаром, похлопал по морде, Медведь привстал, обнял его за пле­чи, лизнул в нос. Вместе с Гусаровым Цхомелидзе водворил медведя   в   клетку. В присутствии знаменитого артиста Левка чувствовал себя пришибленным мокрым маленьким мышонком. Неожи­данно Цхомелидзе обратился к нему своим приятным го­лосом;

— К   Волжанскому,   мальчик?

Левка хотел ответить, но смог только кивнуть головой.

— Волжанский, кажется, в дирекции. Я позову.

Левка хотел   предупредить,   что  за ним уже пошли, но язык по-прежнему не слушался его. Артист внимательно посмотрел на Левкины резиновые тапочки и скрылся. Лев­ка глянул вниз. Повсюду, где он ступал, резко отпечата­лись следы его босых ног. Мальчик чуть не расплакался. «Он понял, что тапочки для близиру... Одни верха... Грязный... Драный... И трусы драные. И бандаж забыл... И поясницу ломит... Как просматриваться?.. Может, бежать?..» Послышались шаги и оживленный разговор. Появились пианист, Цхомелидзе, плотный, невысокий мужчина в брид­жах и сапогах с орденом на груди и молодой человек. Левка обмер. Молодой человек очень походил на того, кто вступился за него в поезде и заплатил штраф. Пианист   представил   Левку.

— Очень приятно, — сказал низенький, в бриджах, с ор­деном   и   протянул   руку.

Левка   робко   ответил   на   рукопожатие.

— Александр   Сергеевич    Александров-Серж, — отреко­мендовался   человек   с   орденом.

Левка окончательно смутился и ни к селу ни к городу выпалил: — Я вас знаю... Вы — самый главный... Заслужен­ный   артист...   На   афише   про   вас   читал...

— А вот и Волжанский Владимир, — сказал, улыбнув­шись,   Серж.

«Он!»

— Я — Я с ним в поезде  вместе  ехал... Семь рублей ему должен... За штраф... — Он   опустил   глаза,   снова заметил след босой ноги, быстро наступил  на него,  оставив  новый след, страшно смешался, покраснел, — я... отдам принесу... обязательно...

Левка готов был провалиться сквозь землю.

— Это ошибка, — сказал  Волжанский. — В  первый  раз тебя   вижу.

— Как же... — растерянно возразил Левка, — у вас еще есть   жена...   Марина,   кажется...
— Есть жена Марина, но это просто совпадение. Ведь так   бывает,   верно,   Александр   Сергеевич?
— Запросто, — тут же ответил Серж. — И  вообще они на   самолете   прилетели,   верно,   Алекс?
— Как же не верно,  когда я их  встречал  на аэродро­ме! — быстро   закивал  головой   Цхомелидзе. — И   вообще пора!   Человек    просматриваться    пришел,    а   мы   тянем! А мальчик, глядите, как   волнуется!   Совсем   с лица спал. Идите-ка,   готовьтесь!

Владимир и Левка двинулись по коридору, остановились у двери с надписью «Волжанские».

— Подожди-ка минутку, — сказал Владимир и скрылся за   дверью.
— Жену пошел предупредить... — предположил Левка.
— Входи! — вскоре крикнул из-за дверей  Владимир. Левка тут же узнал Марину. Она сидела, отвернувшись, в широком халате и   наспех накинутом   на голову  старом платке.
— Ну, разве же это она? — спросил Владимир.
— Да... Вы правы... Я. кажется, ошибся... — пролепетал Левка,   опуская  глаза. — Вы...   это   не   вы...
— А я что говорил! —очень обрадовался Владимир. — Конечно!   Мы — не   мы!  А  она — не  она1

Он достал откуда-то из ящика тапочки, трусы, бандаж и   протянул   их   Левке.

— Одевайся!  Пойдем  посмотрим,   что   умеешь делать!

Все поспешно вышли, оставили его одного.   Он быстро оделся,   оглянулся   по   сторонам.

Рисунок Л. ГРИТЧИНА

В длинной узкой гардеробной были расклеены афиши, плакаты «Не курить!», аккуратно развешаны трико зелено­го цвета, обшитые чешуйками, несколько лягушачьих го­лов из папье-маше. К доске, стоящей у зеркала, были приколоты три высохшие лягушки. На окне в аквариуме, покрытом   марлей,   тоже   плавали   лягушки.

«Что же за номер у них все-таки? Подойду ли? — в вол­нении  подумал Левка. — Как бы радикулит не подвел...».

— Готов? — крикнул из-за дверей Владимир.
— Готов.
— Тогда пошли, раз готов.

Левка волновался все больше и больше. Его мысли скакали, он никак не мог сосредоточиться на чем-нибудь одном. Подумав о Владимире, начал механически повто­рять и повторять про себя откуда-то пришедшее на ум двустишье:

«Чужой,   но   блестящий,
Большой,   настоящий..,»

Его вывели на манеж. Под ногами мягко пружинили опилки. На местах в зале мелькало множество лиц, доно­сился гомон. Как только Левка остановился, все затихли. Тишина   была   звенящей.

— Дайте полный свет! — громко приказал Серж.

Ослепительно вспыхнули прожекторы. Левка зажму­рился от неожиданности. Слышался треск и шипение вольтовых дуг. Он открыл глаза. В них бросился ярко-красный ковер, белый барьер, янтарного цвета свежие пахучие   опилки.

— Разминайся, — сказал   Владимир.
— Нет,   не   надо! — хрипло   ответил   Левка.

Казалось, он еще не волновался так ни разу в жизни. Тут же, забыв про радикулит, он выжал стойку, до боли оттянул носочки. В зале послышались одобрительные воз­гласы.   Владимир   сказал:

— Молодец!   Что   еще   можешь?

Упрямо нахмурив брови, мальчик показал шпагат, боген, складки. Сердце его колотилось, мысли по-прежнему скакали, путались. Он выполнял все упражнения словно во сне,   все   повторяя   и   повторяя   про   себя:

«Чужой,   но   блестящий,
Большой,  настоящий...»

—Сделай мостик, приготовься, я на тебе исполню стой­ку, — сказал   Владимир.

Левка   сделал   мостик.

— Готов?
— Готов!
— Ап!

Не снимая пиджака, Владимир оперся руками на Левкину грудь и легко отжал на ней стойку. В зале раздались аплодисменты.   Левку   бросило   в   жар. Владимир легко спрыгнул с его груди. Левка, даже не ощутив   его   тяжести,   быстро   выпрямился.

— Хорошо!   Пойдет! — сказал   Владимир,   хлопнув   его по   плечу.
— Значит, принимаете? — спросил Левка тихо.
— А  ты   как  думаешь?
— Думаю...   возьмете...
— Правильно думаешь! Пошли за кулисы. Пора публи­ку   впускать.
— А как же те два мальчика? — спросил Левка в кори­доре.
— Ушли они, — сказала Марина. — Сразу. Поняли, что далеко им до тебя!   Только ты   нос, смотри,   не   задирай, ясно?
— Что вы... Что вы... — сказал Левка, чуть не плача от радости.

Ноги его почти не касались пола. Казалось, он мог пти­цей взлететь в небо — парить и парить над цирком.

 

Александр АРОНОВ (Глава из романа «Пассажир без билета») 

Журнал Советский цирк. Февраль 1965

оставить комментарий