Путевка в жизнь
Шестого января 1940 года Левка снова работал на утреннике. Вечернего концерта не было. Мальчик возвращался домой вместе с пианистом и по дороге рассказал ему о своей жизни.
— Ты знаешь, Левка, как ни странно, но, кажется, я могу тебе помочь. Вчера в цирке состоялась премьера. С сегодняшнего вечера я начинаю играть там в оркестре: заболел пианист. Дирижер — мой друг. Я слышал от него, что
в цирке нужен такой пацан, как ты.
— Что вы говорите! — с надеждой воскликнул Левка.
— Ну да! Я бы сразу сказал о тебе, но я ведь не знал твоих планов. Сейчас там репетиция. Вчера смотрели каких-то ребят, может, уже взяли. Договоримся так: если мальчик не нужен, я не зайду, нужен — заскочу перед представлением.
Левка опечалился. Глянув на его лицо, пианист сказал:
— А впрочем, зайду в любом случае, проведу тебя в цирк. Не был еще? Вот и сходишь.
Левка пришел домой, лег на ящик, с нетерпением ожидал вечера, гадая о мальчишках-конкурентах. Около шести пришел пианист. Левка тут же поднялся с постели.
— Вы идите через проходную, я другим ходом, — сказал Левка, поспешно натягивая на себя пальто.
Поясницу ломило так, что он еле перелез через ворота. Пианист уже стоял на улице, Было сумеречно.
— Что, здорово болит? А если просматриваться придется?
— А придется? Придется? Как там, в цирке? — спросил Левка, задыхаясь от волнения.
— Моли бога, чтобы понравился. Молодые артисты братья Волжанские готовят какой-то номер с лягушками. Они уже выбрали двух пацанов, но, если ты окажешься лучше, — возьмут тебя.
— Ой, спасибо, ой, какое вам спасибо! — еще больше заволновался мальчик. —Я знаю такой номер. Наверно, придется глотать лягушек, но в все равно согласен. Я хоть керосин, хоть бензин согласен пить, лишь бы в цирк взяли!
Повалил снег, подул холодный ветер. Они убыстрили шаг. Вот наконец и цирк. Сердце мальчика отчаянно заколотилось. Обойдя здание, они вошли со служебного входа. В нос резко ударил не знакомый еще Левке густой, тяжелый цирковой дух. Он чуть дурманил голову, был горячим, кисло-сладким.
— Так пахнет только в цирке, больше нигде, — сказал пианист. — Тут и аммиак, и сырая глина, и навоз, и мыши, и черный хлеб, и конский пот, и звери, и опилки. Чуешь?
— Чую, — ответил Левка, стуча зубами.
На оборванного, дрожащего от холода мальчика покосился сторож.
— Посторонним вход воспрещен!
— Я из оркестра, — сказал пианист, — вот пропуск. А мальчик к Волжанскому. Подожди здесь, Левка, я сейчас...
Пианист скрылся. Мальчик никак не мог согреться, хотя за кулисами было очень тепло. Он отряхнул с себя снег, огляделся. Зуб не попадал на зуб. Пустынная конюшня была тускло освещена. В стойлах дремали еще никогда не виданные мальчиком огромные жокейские лошади — першероны с длинными густыми хвостами и гривами. Напротив — клетки с хищниками, отгороженные деревянными барьерами. Всюду в беспорядке ящики с реквизитом, какие-то диковинные аппараты в чехлах.
Он обернулся и застыл в испуге. На полу раскачивался из стороны в сторону крупный гималайский медведь с белой грудью. Без ошейника и намордника, он был привязан тонким ремешком к небольшому дверному колечку. Медведь с любопытством разглядывал мальчика своими небольшими блестящими глазками, протянул к нему лапу. Левка тут же отскочил к ящику с манекеном, задел его... Голова манекена отвалилась, упала на ящик. Глянув с опаской в сторону задремавшего сторожа, Левка быстро поставил голову на место и отошел поближе к стойлам.
Лошадь в яблоках глянула на него темным, влажным глазом, казалось, спрашивала: «Ты к кому, грязнуля, оборванец такой? Кто тебя пустил к нам?» Левка заметил в стойлах двух молодых конюхов. Они готовились к представлению: вычесывали с лошадиных крупов перхоть большими жесткими щетками, ударяли ими об пол, отчего на нем сразу же резко отпечатывались белые прямоугольники. Неподалеку на тумбе стояла маленькая лошадь — пони, на спине которой мирно дремал петух. Женщина в белой косынке и синем халате делала лошадке «маникюр»: срезала копыта длинным кривым ножом. Пони играла: покусывала женщину за плечо.
— Не балуй. Огонек! — смеялась женщина.
Мимо пробежала костюмерша с ворохом пестрых костюмов. Старый конюх принес и поставил перед женщиной ведро с белилами. Оба принялись красить копыта Огонька, бинтовать его ноги ослепительно чистыми бинтами. Петух открыл желтый глаз, подмигнул Левке и снова его закрыл.
Откуда-то вышмыгнула крошечная черная собачка, подбежала к конюху. Он отмахнулся.
— Не мешайся, Ишлоник!
«Что за имя?» — удивился Левка.
Ишлоник подбежал к мальчику, обнюхал его, быстро завилял коротким обрубленным хвостом, отошел к першерону в яблоках. Лошадь обрадовалась, приветливо заржала, затрясла гривой, опустила морду Собачка принялась лизать языком ее нежную бархатную кожу. Лошадь заржала так, словно ей стало щекотно, дернула головой, запрядала ушами, нежно, осторожно прихватила собачку за ухо своими сухими теплыми губами. Собачка притворно зло зарычала, вырвалась, отскочила от нее, радостно помахивая коротышкой-хвостом, припала на передние лапы, отчаянно затявкала. Лошадь вытянула шею, опустила голову совсем низко, тихо, призывно заржала, нетерпеливо застучала копытом об пол.
— Не балуй, Магнит! — крикнул старый конюх. — Тихо, Ишлоник!
Животные не обратили на его слова никакого внимания. Левка, широко улыбаясь, не сводя глаз с четвероногих друзей, подумал: «Как хорошо здесь... Как все дружат... Даже звери...» Снова пробежала костюмерша с электрическим утюгом. Покосившись на Левку, прошли артисты. Волжанского все не было. Где-то далеко-далеко заплакала скрипка. Ее чарующие грустные звуки доносились не то из последней гардеробной, не то им пока еще пустой оркестровой раковины. Обитатели конюшни прислушались, замерли. Молодые конюхи прекратили вычесывать перхоть и стучать щетками, женщина опустила переднюю ногу Огонька на тумбу, собака и лошадь бросили игру. Только медведь по-прежнему сопел и раскачивался из стороны в сторону. А петух встрепенулся, замахал крыльями, загорланил — «ку-ка-ре-ку!»
— Тише ты, дурак! — выругался старый конюх.
Скрипка жаловалась на что-то.
— Сам сочиняет... — послушав немного, вздохнула женщина. — За душу берет... Молодец, Мусля.
— Кто, кто?
— Мусля. Коверный.
Скрипка плакала, страдала. Левкино сердце наполнилось грустью.
«Неужели не возьмут?» Музыка неожиданно оборвалась на середине мелодии. Все послушали еще немного, но скрипка молчала. Опять застучали по полу щетки, женщина и ворчун-конюх начали снова бинтовать ноги Огонька. Магнит и Ишлоник возобновили возню. Появился элегантно одетый высокий и стройный седоватый красавец-грузин. К лацкану его пиджака был прикреплен орден Трудового Красного Знамени.
— Здравствуйте, дядя Алекс, — приветливо поздоровались с прибывшим.
Дядя Алекс пожал всем руки. Собачка с радостным лаем бросилась к нему, путалась под ногами.
— Ишлоник, домой, к мамке! — строго, с едва заметным грузинским акцентом приказал дядя Алекс, и собачку словно ветром сдуло.
Он заметил медведя, рассердился, попросил позвать какого-то Гусарова. Появился геркулес с крупными чертами лица, одетый в старый малиновый мундир с золотыми нашивками и пуговицами.
— Как же так можно? — с упреком сказал дядя Алекс. — А еще старший ассистент коллектива! Сколько повторять, что медведи должны находиться в клетках. Вы же, слава богу, не первый день в цирке! Гусаров смутился.
— Он же как дитя, товарищ Цхомелидзе... Мухи не обидит...
«Да это же знаменитый артист», — поразился Левка.
— Все до поры, до времени! Страшнее зверя в природе нет. Львы, тигры — котята по сравнению с медведями! — сказал Цхомелидзе.
Артист смело подошел к медведю, угостил его сахаром, похлопал по морде, Медведь привстал, обнял его за плечи, лизнул в нос. Вместе с Гусаровым Цхомелидзе водворил медведя в клетку. В присутствии знаменитого артиста Левка чувствовал себя пришибленным мокрым маленьким мышонком. Неожиданно Цхомелидзе обратился к нему своим приятным голосом;
— К Волжанскому, мальчик?
Левка хотел ответить, но смог только кивнуть головой.
— Волжанский, кажется, в дирекции. Я позову.
Левка хотел предупредить, что за ним уже пошли, но язык по-прежнему не слушался его. Артист внимательно посмотрел на Левкины резиновые тапочки и скрылся. Левка глянул вниз. Повсюду, где он ступал, резко отпечатались следы его босых ног. Мальчик чуть не расплакался. «Он понял, что тапочки для близиру... Одни верха... Грязный... Драный... И трусы драные. И бандаж забыл... И поясницу ломит... Как просматриваться?.. Может, бежать?..» Послышались шаги и оживленный разговор. Появились пианист, Цхомелидзе, плотный, невысокий мужчина в бриджах и сапогах с орденом на груди и молодой человек. Левка обмер. Молодой человек очень походил на того, кто вступился за него в поезде и заплатил штраф. Пианист представил Левку.
— Очень приятно, — сказал низенький, в бриджах, с орденом и протянул руку.
Левка робко ответил на рукопожатие.
— Александр Сергеевич Александров-Серж, — отрекомендовался человек с орденом.
Левка окончательно смутился и ни к селу ни к городу выпалил: — Я вас знаю... Вы — самый главный... Заслуженный артист... На афише про вас читал...
— А вот и Волжанский Владимир, — сказал, улыбнувшись, Серж.
«Он!»
— Я — Я с ним в поезде вместе ехал... Семь рублей ему должен... За штраф... — Он опустил глаза, снова заметил след босой ноги, быстро наступил на него, оставив новый след, страшно смешался, покраснел, — я... отдам принесу... обязательно...
Левка готов был провалиться сквозь землю.
— Это ошибка, — сказал Волжанский. — В первый раз тебя вижу.
— Как же... — растерянно возразил Левка, — у вас еще есть жена... Марина, кажется...
— Есть жена Марина, но это просто совпадение. Ведь так бывает, верно, Александр Сергеевич?
— Запросто, — тут же ответил Серж. — И вообще они на самолете прилетели, верно, Алекс?
— Как же не верно, когда я их встречал на аэродроме! — быстро закивал головой Цхомелидзе. — И вообще пора! Человек просматриваться пришел, а мы тянем! А мальчик, глядите, как волнуется! Совсем с лица спал. Идите-ка, готовьтесь!
Владимир и Левка двинулись по коридору, остановились у двери с надписью «Волжанские».
— Подожди-ка минутку, — сказал Владимир и скрылся за дверью.
— Жену пошел предупредить... — предположил Левка.
— Входи! — вскоре крикнул из-за дверей Владимир. Левка тут же узнал Марину. Она сидела, отвернувшись, в широком халате и наспех накинутом на голову старом платке.
— Ну, разве же это она? — спросил Владимир.
— Да... Вы правы... Я. кажется, ошибся... — пролепетал Левка, опуская глаза. — Вы... это не вы...
— А я что говорил! —очень обрадовался Владимир. — Конечно! Мы — не мы! А она — не она1
Он достал откуда-то из ящика тапочки, трусы, бандаж и протянул их Левке.
— Одевайся! Пойдем посмотрим, что умеешь делать!
Все поспешно вышли, оставили его одного. Он быстро оделся, оглянулся по сторонам.
Рисунок Л. ГРИТЧИНА
В длинной узкой гардеробной были расклеены афиши, плакаты «Не курить!», аккуратно развешаны трико зеленого цвета, обшитые чешуйками, несколько лягушачьих голов из папье-маше. К доске, стоящей у зеркала, были приколоты три высохшие лягушки. На окне в аквариуме, покрытом марлей, тоже плавали лягушки.
«Что же за номер у них все-таки? Подойду ли? — в волнении подумал Левка. — Как бы радикулит не подвел...».
— Готов? — крикнул из-за дверей Владимир.
— Готов.
— Тогда пошли, раз готов.
Левка волновался все больше и больше. Его мысли скакали, он никак не мог сосредоточиться на чем-нибудь одном. Подумав о Владимире, начал механически повторять и повторять про себя откуда-то пришедшее на ум двустишье:
«Чужой, но блестящий,
Большой, настоящий..,»
Его вывели на манеж. Под ногами мягко пружинили опилки. На местах в зале мелькало множество лиц, доносился гомон. Как только Левка остановился, все затихли. Тишина была звенящей.
— Дайте полный свет! — громко приказал Серж.
Ослепительно вспыхнули прожекторы. Левка зажмурился от неожиданности. Слышался треск и шипение вольтовых дуг. Он открыл глаза. В них бросился ярко-красный ковер, белый барьер, янтарного цвета свежие пахучие опилки.
— Разминайся, — сказал Владимир.
— Нет, не надо! — хрипло ответил Левка.
Казалось, он еще не волновался так ни разу в жизни. Тут же, забыв про радикулит, он выжал стойку, до боли оттянул носочки. В зале послышались одобрительные возгласы. Владимир сказал:
— Молодец! Что еще можешь?
Упрямо нахмурив брови, мальчик показал шпагат, боген, складки. Сердце его колотилось, мысли по-прежнему скакали, путались. Он выполнял все упражнения словно во сне, все повторяя и повторяя про себя:
«Чужой, но блестящий,
Большой, настоящий...»
—Сделай мостик, приготовься, я на тебе исполню стойку, — сказал Владимир.
Левка сделал мостик.
— Готов?
— Готов!
— Ап!
Не снимая пиджака, Владимир оперся руками на Левкину грудь и легко отжал на ней стойку. В зале раздались аплодисменты. Левку бросило в жар. Владимир легко спрыгнул с его груди. Левка, даже не ощутив его тяжести, быстро выпрямился.
— Хорошо! Пойдет! — сказал Владимир, хлопнув его по плечу.
— Значит, принимаете? — спросил Левка тихо.
— А ты как думаешь?
— Думаю... возьмете...
— Правильно думаешь! Пошли за кулисы. Пора публику впускать.
— А как же те два мальчика? — спросил Левка в коридоре.
— Ушли они, — сказала Марина. — Сразу. Поняли, что далеко им до тебя! Только ты нос, смотри, не задирай, ясно?
— Что вы... Что вы... — сказал Левка, чуть не плача от радости.
Ноги его почти не касались пола. Казалось, он мог птицей взлететь в небо — парить и парить над цирком.
Александр АРОНОВ (Глава из романа «Пассажир без билета»)
Журнал Советский цирк. Февраль 1965
оставить комментарий