Рассказы с натуры
Художник Иосиф Ильич Игин много лет работает над галереей шаржей выдающихся деятелей литературы и искусства. Среди людей, которых он рисовал, — много прославленных мастеров советской эстрады.
Рисунки художник всегда делал с натуры, наблюдая и изучая свои персонажи. Со многими из них он был связан долгой и крепкой творческой дружбой. Сейчас И. Игин работает над книгой рисунков и рассказов о людях, которых он рисовал. Ниже мы печатаем некоторые из них.
МАТЬ — ЭСТРАДА
Когда я рисовал Смирнова-Сокольского, разговор так часто перемежался остротами, что мне было трудно сосредоточиться. Происходило это в его кабинете в Театре Эстрады, создателем и художественным руководителем которого и был Николай Павлович Смирнов-Сокольский. В кабинет то и дело входили артисты и сотрудники. Позируя, Николай Павлович решал дела, подписывал бумаги и даже умудрялся просматривать номера программы.
При этом он не переставал шутить и вызывать смех присутствующих. В кабинет вошел актер, исполняющий лирические песенки. В жизни у него было нормальное, ничем не примечательное лицо. Но ему хотелось со сцены казаться красивым. Он старательно загримировался, навел румянец, прочертил брови и пришел показаться худруку. Лицо его в гриме стало слащавым и пошлым.
— Как, — спросил он Сокольского, — можно в этом гриме выступать?
— Можно, ответил Сокольский, — только спиной к публике.
Но вот вошел близкий друг Николая Павловича — артист Илья Набатов. Видно было, что пришедший чем-то расстроен.
— Что-нибудь случилось? — спросил Смирнов-Сокольский.
Немного помявшись, Набатов сказал, что поссорился с женой. Она, де, наговорила ему кучу незаслуженных упреков.
— Она имеет право! — немедленно заключил Николай Павлович. — Кто ты такой — ничтожество, жалкий эстрадник! А она — жена знаменитого актера!
Надо ли говорить, что и обиженный супругою артист, и я, и все, кому довелось присутствовать при этой сцене, дружно рассмеялись. Но вот работа над шаржем подошла к концу. Я показал рисунок оригиналу. Смирнов-Сокольский реагировал так:
— Нелья сказать, что вы изобразили меня красавцем. Но видно, что персонаж весьма неглупый человек. Правда ведь, Илюша? — обратился он за подтверждением к Набатову.
— Не знаю, не знаю, — ответил Илья Семенович, — ты лучше покажи этот рисунок жене. Интересно, что скажет она.
Как известно, Смирнов-Сокольский был страстным собирателем и знатоком книг. Он даже написал несколько книг о книгах. Когда ему присвоили звание народного артиста, Николай Павлович позвал товарищей по работе на дружеский ужин. За столом сидели М. Гаркави, И. Набатов, Л. Миров, А. Безыменский, Л. Ленч... Был среди приглашенных и я. Мы поздравляли его, кто стихами, кто рисунками. А он дарил нам только что вышедшую свою книгу о литературных альманахах XIX века.
На моем экземпляре Николай Павлович написал о себе:
Что ему от жизни надо —
Деньги, слава, ордена?..
Нет! — Была бы мать—эстрада
В книжной лавке Смирдина.
«ИЗ ПЕСНИ СЛОВА НЕ ВЫКИНЕШЬ»
Ленинград тридцатых годов. Улица Ракова. Театр эстрады и миниатюр. Художественный руководитель И. О. Дунаевский. Главный режиссер Д. Г. Гутман.
Меня пригласили нарисовать серию шаржей для фойе. Сижу на репетиции. Делаю зарисовки.
Гутман говорит актеру:
— Много жестов. Много мимики! Все это надо экономить. Делайте все проще!
— Я ищу зерно, — отвечает актер.
— Это не элеватор, а театр, здесь играть надо! — говорит Гутман. — Понятно?
— Понятно, — отвечает актер и начинает репетировать сначала.
— Много текста! — кричит Гутман, — где автор? Почему автора нет на репетиции? Надо сократить текст!
— Пойдемте в кабинет, — говорит потихоньку Дунаевский, — я вам расскажу, что за человек наш Давид.
Исаак Осипович останавливается на площадке лестницы, берет меня за лацкан и начинает рассказ:
— Однажды с Гутманом был такой случай. Он снимался в фильме «Дети капитана Гранта» в роли полковника, — типичного шотландца с большими бакенбардами по моде того времени.
— Сегодня, — сказал Гутману оператор, — мы вас будем снимать в профиль. Вы пройдете перед аппаратом и произнесете такой-то текст.
Через пятнадцать минут Гутман был готов. Он загримировал только одну сторону лица — ту, которую видит кинокамера, и наклеил только одну бакенбарду.
— Вот что такое Давид Гутман, — заканчивает свой рассказ Дунаевский. — Дайте ему волю — и он сократит все.
Впрочем... Мы входим в кабинет. Дунаевский садится к роялю.
— Послушайте, — говорит он, — новая песня. Для программы, которую мы сейчас готовим.
Пальцы его ложатся на клавиши. Он поет:
— Кахо-овка, кахов-ка, родна-я винтовка...
Голоса никакого. Но поет он взволнованно. Музыка удивительно совпадает с романтической приподнятостью светловских стихов. Вот он кончает петь и поворачивает ко мне голову. Я вижу вопросительную улыбку.
— Как вам нравится текст песни? — спрашивает он. — Можно ли здесь что-нибудь сокращать?
— А разве Гутман хотел его сокращать?
— Представьте, — говорит Дунаевский. — Он двое суток продержал текст и... — Дунаевский улыбается. Он открывает папку и протягивает мне листок бумаги. Я вижу напечатанный на машинке текст песни, а под ним, рядом с подписью Михаила Светлова, красным карандашом:
«Из песни слова не выкинешь!
Давид Гутман»
ПОСТОЯННАЯ ПРОПИСКА
Едва только в Ленинграде 1941 года раздавался сигнал воздушной тревоги, как в небо поднимались «Ястребки» — маленькие самолеты, на которых сидели бесстрашные летчики-истребители. Они защищали от вражеских бомбардировщиков великий город. В их честь поэты слагали стихи, композиторы сочиняли музыку. В первые месяцы войны был создан на радио и на эстраде полюбившийся воинам Ленинградского фронта образ молодого бойца Сени Ястребкова. Воины с нетерпением ждали очередной программы с его участием.
При подготовке одной из программ почти весь материал был готов. Не хватало текста песни. Композитор Соловьев-Седой сел к роялю и сыграл мелодию. Режиссер сказал находившейся в студии поэтессе Людмиле Давидович:
— Музыка хороша, но нет слов...
— Слов нет, — музыка хороша, — ответила Давидович, — но слова будут. Василий Павлович, сыграйте еще раз мелодию.
Назавтра она принесла стихи. Песня называлась «Играй мой баян». Ее спел исполнитель роли Сени Ястребкова — Александр Борисов (ныне народный артист СССР). Песню подхватили. Она пошла по фронту, а потом и по всей стране.
Совсем недавно, когда праздновали двадцатилетие прорыва ленинградской блокады, произошла встреча ветеранов-блокадников. Мы вспомнили пережитое: артобстрелы, бомбежки, лютый мороз и лютый голод, и негасимое пламя сердец, и рисунки «Боевого карандаша», и выступления артистов на переднем крае, и «Сеню Ястребкова». Кто-то включил радио. Раздались звуки знакомой песни. Мы подхватили ее. Когда кончилась песня, Людмила Давидович сказала мне:
— Помните, Игин, как была написана песня? А ведь вы не знаете, какой был интересный случай, когда я после блокады приехала в Москву.
Мой муж, как вы знаете, москвич, а я ленинградка. Фамилии у нас разные. И начальник милиции не хотел меня прописывать.
— Кто вы такая? — спросил он.
— Я жена Смирнова.
— Где это сказано? Вы — Давидович, а он — Смирнов. Он артист, а вы кто?
— Я литератор.
— А что вы пишете?
— Песни.
— Какие песни?
— Разные... Вот, например: «Играй мой баян».
— Что?! — сказал начальник и запел: «Как подру-угу мы Родину любим свою...» — Это вы?!
— Я.
— А не Соловьев-Седой?
— Он написал музыку, а я — слова.
— Это правда? — спросил он.
— Правда, — ответил мой муж.
Начальник молча сел к столу и поставил резолюцию: «Прописать постоянно!»
Иосиф ИГИН
Журнал Советский цирк. Май 1965
оставить комментарий