Романтика или заурядность

Как-то при обсуждении цирковой программы зашел разговор о среднем номере. (Имеются в виду не те номера, которые кажутся средними в сравнении с отличными: такие номера правильнее назвать хорошими, они составляют костяк программы.

Здесь и дальше в статье речь идет о заурядных, посредственных номерах. — А. О.) Высказывались по этому поводу различные мнения. Кто-то заявил, что все в общем тут понятно: среднее дарование, средний номер. Не плохой, а средний. Некоторые выражали сожаление по поводу того, что терпимость к таким номерам отнюдь не способствует сокращению их количества.

Размышляя об этом, я вспомнил беседы со зрителями на творческих встречах, их слова, проникнутые любовью и уважением к творчеству артистов цирка. И мысленно представил себе диалог:

Первый зритель. Вы видели но­мер артистов имярек?
Второй зритель. Видел.
Первый. Ну и как?
Второй. Да так... Средний номер.
Первый. Как вы сказали — средний? Это как-то неопределенно...
Второй. Какое же еще определение вам нужно?
Первый. Ясное. Что значит средний — посредственный?
Второй. Если хотите — да, заурядный.
Первый. Помилуйте, о чем вы говорите? О цирковом номере?
Второй. Ну конечно. Разве вы не видели средних номеров? Поезжайте в любой передвижной цирк и посмотрите сами. Что поделать, посредственные номера всегда были и будут.
Первый. Я не спорю, но следует ли с этим мириться?
Второй. А попробуйте не мириться. Куда же вы их денете, средние номера? Это ведь, заметьте, люди...
Первый. Правильно, люди. Однако смотрят цирковые представления, между прочим, тоже люди. Но это одна сторона дела — есть и другая. Скажите, вы цирк любите?
Второй. Еще бы! С детства.
Первый. И я с детства. А за что?
Второй. Как — за что? Цирк — это чудо. Понимаете: чудо! В цирке я видел с детства все волшебное, необычное, такое, чего нигде больше увидеть не мог.
Первый. Вот видите — волшебное, необычное...
Второй. Ну да. Однако к чему весь этот разговор?
Первый. А к тому, что вы сами себе противоречите. Вот вы оценили виденный вами номер как заурядный и, судя по всему, считаете это нормальным. Как же так получается: с одной стороны — волшебство, необычность, а с другой — посредственность, заурядность. Не противоречит ли одно другому?! И как можно в одно и то же время любить цирк за его неповторимость, красоту, неистощимую изобретательность, дерзание и считать нормальным существование в программах немалого количества заурядных номеров!
Второй. Если вы так непримиримо относитесь к средним номерам, то вам, очевидно, известны и причины их появления?
Первый. Причины? Думаю, что успокоенность, лень, а может быть...

Может быть... Здесь мне хочется прервать воображаемый диалог и продолжить разговор двух любителей цирка. Мне хочется сказать о том, что есть у нас, к сожалению, артисты, не затрудняющие себя выдумкой. Они считают правомерным использование чужих находок. Скопировать чужой номер и, чуть-чуть видоизменив его, выдать за свой—в этом они не видят ничего предосудительного.

Кстати, пользующиеся таким «заимствованием» находят для себя весьма оригинальное оправдание. О скопированном трюке или приеме, а иногда и целом произведении они говорят:

— Это цирковая классика.

Некоторые люди почему-то объявляют классическими старинные цирковые трюки и номера, давно утерявшие авторство. Но тут уже возникает другой вопрос: что же это за классика, с которой так бесцеремонно обращаются? Почему этим великолепным словом, определяющим высокое совершенство, наделяются нередко заезженные трюки? И это вместо того, чтобы называть их так, как полагается, — банальностью, пошлостью!

Еще более огорчительна тенденция копировать номера, не требующие высокой квалификации. Вот они-то, эти много раз повторенные копии, и составляют большинство так называемых «средних» номеров. Их можно обнаружить чуть ли не во всех жанрах, но чаще всего в жонглировании, музыкальной и акробатической эксцентрике, пластических этюдах. Номер артистов Майоровых может служить наглядным тому примером в музыкальной эксцентрике; номера Лукьянчиковых и Высоцких — в акробатической эксцентрике.

Но только ли за некоторыми артистами водится такой грех? К сожалению, так поступает и кое-кто из режиссеров и педагогов. Ремесленно повторяя некогда виденное и показавшееся тогда интересным, они «натаскивают» артистов, гася в них всякое творческое начало. Здесь, как и в первом случае, нивелируется, гибнет индивидуальность исполнителя. И еще. Повторяя чужие произведения, такие режиссеры не замечают, что они сплошь и рядом рабски копируют не только положительные, но и отрицательные элементы этих номеров.

Лень, творческая бескрылость, унылая, ремесленная поденщина — вот почва, на которой произрастают эти пустоцветы. А всеядность? Всеядность людей, берущихся за постановку номеров любого жанра. Разумеется, есть у нас режиссеры большого диапазона. Но их немного. Остальным же значительно полезней создавать интересные по форме и глубокие по содержанию номера в одном жанре, нежели плодить серию заурядных разножанровых поделок.

Есть в этой проблеме и еще один аспект. Он касается трудоустройства артистов. Казалось бы, в области искусства вопрос трудоустройства должен решаться в соответствии с призванием, с дарованием. Но о каком призвании может идти речь, если человек решил готовить номер музыкальной эксцентрики лишь в связи с утратой профессиональных качеств в жанре, скажем, акробатики? Каким у него получится номер? И тут со всей остротой возникает другой вопрос: может ли, должен ли режиссер брать на себя такую, прямо скажем, антихудожественную задачу? Совершенно очевидно, что подобные компромиссы не могут обеспечить создание интересных, полнокровных номеров, таких, которые мы с полным основанием именуем произведениями циркового искусства.

В великолепном жизнеутверждающем искусстве советского цирка не должно быть места серым, заурядным номерам. Иначе что же станется с романтикой цирка, его смелыми творческими новациями? Представляете: «средняя романтика», «заурядное новаторство»!.. Нет! Пусть наш цирк всегда и во всем будет таким, каким его любит народ, — романтичным, ярким, дерзновенным!