Розовый конь
Алексей свесил ноги из вагона, закурил. Ехали быстро. Обгоняли облако. Облако было большим и ярким.
C одного края ярким, a c другого не очень. Алексея злило облако. И эта степь, и эти перелески, и эти холмы c одинокими гнутыми березами тоже злили. A еще столбы — мелькают перед глазами! A еще солнце — слепит глаза! A еще лошади... Лошадей Алексей уважал. Раньше, когда в деревне жил, приходилось ему работать на них, дрова, сено возить. Польза есть, значит, нужны. B цирке на лошадях не работали.
— Ишь, холеные какие,— усмехнулся Алексей, когда его впервые привели на конюшню.
— A как же,— уважитeльно сказал старый конюх Вартаныч. — Артисты.
— Дорогие небось? — заинтересованно спросил Алексей.
Вартаныч покосился на него, крякнул:
— Э-э, деревня, «дорогие»... Я ж говорю, aртисты.
— Да я так, чего ты,— пожал плечами Алексей.— Уж и спросить нельзя.
— Во, гляди, — тронул конюх его за локоть. — Это Эдельвейс.
Вартаныч протянул жеребцу сахар. Конь вздрогнул, мотнул головой, опалив огнем черных глаз.
— Ац! — восхищенно щелкнул пальцами Вартаныч. — Гордый дикарь. A ты говоришь... Да ему цены нет.
Конь были впрямь хорош: стройным, поджарый и... нежный. Да-да, нежный. То пн потому, что кожа у него была тонкая, розовая, словно светилась, то ли из-за плавной упругости, c какой переливались мускулы на груди, выгибалась шея, подрагивали длинные точеные ноги...
— Рублей пятьсот?. — равнодушно спросил Алексей.
Вартаныч не отрываясь смотрел на Эдельвейсе.
— Э-э-э, тысяч десять, — спокойно сказал он. — Но я бы, знаешь, его и за миллион бы не отдал. Чудо-конь.
Алексей искоса посмотрел на старина, хотел что-то сказать, но сдержался. Многого не понимал в цирке Алексей. Ну, например, этот старик Вартаныч. Чего напускает на себя? Подумаешь, «за миллион». A y самого ни кола ни двора. Скитается всю свою жизнь из города в город, из цирка в цирк, что кроме лошадей видел, что знает? Или Соловьев, дрессировщик... Уже немолодой, худой, с редкими седыми космами на голове. Он сказал как-то Алексею: «На коня нельзя обижаться. B нем блaгородства больше, чем в иных людях. Посмотри, какие глаза. Вот пишут про собачьи. Все так.
У собак в глазах — преданность и ум. B них тысячелетняя мудрость, и доброта, и страх, и бунтарство, и гордость — и остальные пятьсот чувств, которые нам и не снились». «Почему пятьсот?» — спросил Алексей. «Ну, восемьсот», — сухо сказал Соловьев и отвернулся. Таки не помял тогда Алексей, всерьез это он сказал или пошутил. Соловьев был странным человеком.
O нем разное в цирке говорили. «Фанатик», говорили. «Талант», говорили. «Помешанный», говорили. «Труженик», говорили. Разное говорили... Но уважали. Это Алексей сразу понял. В тот же день, как на работу поступил. Вроде 6ы совсем недавно это было, всего два месяца назад, a кажется, всю жизнь он в цирке. И получилось-то как-то странно. Приехал Алексей в город запчасти для мотоцикла купить, Походил по магазинам, собрался уже назад возвращаться, шел мимо цирка да и завернул. Билетов, конечно, не было. Потоптался Алексей, поглазел на яркие афиши, тут женщина какая-то: «Эй, парень, — спрашивает, — билет нужен?.»
Как увидел он цирк, мак закрутило его представление — эти огни, эта музыка, эти люди необыкновенные,— пропал, совсем пропал Алексей. И когда в конце спектакля высокий мужчина в блестящем пиджаке сказал в микрофон: «До свидания! До новых встреч, друзья!»— Алексей даже не сразу сообразил, что, значит, уходить пора, приглашают его, значит, покинуть этот замечательный зал, этот удивительный дом, И ои остался. Начальник отдела кадров, гpузный угрюмый мужчина, окинул его равнодущным взглядом, почесал подбородок, спросил:
— Чего делать-то умеешь?
Алексей растерялся, сжал в руках кепку.
— Дак ведь это... Тракторист я... Тракторист-бульдозерист широкого профиля... Училище закончил... Работаю...
— Ну и работай. Зачем тебе цирк?, — грубо сказал кадровик и вновь почесал подбородок.— Поднимай сельское хозяйство.
Алексей беспомощно оглянулся на дверь. Маленький черноволосый клоун с афиши подмигнул ему.
— Я, значит, пошел,— нерешительно сказал Алексей.
Начальник отдела кадров покачал головой, кисло улыбнулся:
— Ладно, тут Соловьеву служащий нужен, пойдешь?
Алексей промолчал.
— Ну что смотришь, сльшал o Соловьеве?
Алeксей пожал плечами:
— Не...
— Сразу видно, не цирковой,— поморщился кадровик.— Таких людей надо знать. Сoловьев — это... Он на минуту задумался, подыскивая нужное слово, и, не найдя, повторил! — Таких людей знать надо.
«Служащий по уходу за животными» так официально называлaсь новая профессия Алeксeя. Название это ему понравилось. Работа сначала удивила, потом ошеломила, через две недели вовсе напугала. Алексей шел в цирк, как идут на праздник. A праздника не было. Не было огней, музыки, аплодисментов, сухого шороха прoграммок... Ничего не было.
Репетиция начиналась в шесть утра. Полумрак зала окутывала утренняя сырость и дремота. Дежурные огни неярко освещали манеж. В темных провалах откинутых кресел призрачно белели бумажки от мороженого. Лошади трясли головами, гневно и обиженно косились иа людей, громко фыркали, раздувая ноздри и разбрасывая слюну. На Соловьеве была драная ковбойка, мятыe, вылинявшие брюки, заправленные в старыiе разношенные сапоги.
Соловьев кричал и щелкал шамбарьером. Кричал на ассистентов; на него, Алексея, тоже крикнул. Алексей растерялся, выпустил повод. Лошадь остановилась резко взбрыкнула задними ногами, ударила в морду бегущей следом— Алексей подбежал и а тот же момент кубарем отлетел в другой конец манежа. Попытался подняться, но не смог. B голове шумело, перед глазами плыли круги.
— Ну как, живой?
Соловьев склонился код мим. Его худое, небритое лицо виделось серым неровным треугольником. Алексей поднялся, провел рукой по глазам.
— Живой.
— Ну и радуйся, Головой задела, не копытом. B другой' раз подлезешь — мозги разнесет. Ясно?! Молокосос!
— A вы не обзывайтесь,— пробормотал Алексей.
Сoловьев резко обернулся н неожиданно тонким фальцетом завопил:
— Молчать! Молчать на манеже! Здесь я гoвоpю, ясно?! И я отвечаю... за лошадей и за вас! Ясно а после репетиции идите и пожалуйтесь на меня куда угодно.
Он устало сел на край барьера, нервно закурил. Вартаныч подошел к Алексею, приложил к лицу мокрую тряпку.
— Слушай, ты на него не обижайся, — тихо сказал старик. — О не со зла кричит.
Репетиция продолжалась до одиннадцати, После этого служащие чистили стойла, кормили лошадей, красили реквизит, ремонтировали упряжь... И Так да вечера, да представления, в котором он, Алeксей, участия не принимал, потому что рабoты y него быiло полна за кулисами... A утром, в полшестого его вновь будили на репетицию. И он шел, сонный и усталый, и бегал вслед за лошадьми, и перед ними, и за ними, и понимал, и не понимал, как же все-таки дрессируют животных, почему c полуслова слушаются они Соловьева, повинуются одному только взмаху его руки, повороту корпуса.
Соловьев работал без выходных. Даже во вторник, когда все артисты отдыхали, Соловьев репетировал.
— Влип ты, Леха! -- хохoтал над Алексеем его сосед по комнате эквилибрист Генка Ерохин. - Связался c фанатом. Тебе бы в приличный номер какой, вот хоть к нам. Чистая работе, интеллигентная. Сел на лебедку: кнопочка —вверх, кнопочка —вниз. Никаких проблем. A c Соловьевым наплачешься. Пахарь. Ты как хочешь, a я бы на твоем месте давно б уже смылся.
— Да я и Сам думаю,— хмурился Алексей.— B деревню бы вернулся, да неудобно как-то. Все завидуют...
— Во-во! — ржал Генка.— 7ы их приведи к себе на репетицию. Изведутся от завести.
Алексей молчал и злился. И на себя, и на Генку, и на кадровика, а больше всех на Соловьева. Все никак не мог понять Алексей, что за человек этот Соловьев, хороший или плохой. Cтранный какой-то. И ни на кого не похожий. То вдруг замкнется, уйдет в себя, на Вопросы отвечает отpывисто, резко, a то, вот как сейчас, взял и доверил ему своего любимчика Эдельвейса. После погрузки лошадей он сам подошел к Апвксею и, как бы между прочим, бросил: «поедешь в четвеpтом вагоне». Алексей от удивления замер на месте. «Дак ведь это, Эдельвейс там». Он уже знал, что c Эдельвейсом ездит обычно или сам дрессировщик, или Вартаныч. Соловьeв обернулся, приподнял брови, внимательно посмотрел на Алексея, лицо его стало вдруг вытянутым и крупные морщины расправились, придав ему какое-то детское наивное выражение. «А я знаю, — сказал Соловьев. — Потому и говорю», — и пошел дальше вдоль состава.
Когда все это произошло... Когда ткнулся эдельвейс мордой в плечо Алексею, a Алексей, не глядя, отмахнулся правой рукой и попал горящeм сигаретой прямо в морду лошади... Когда Эдельаейс, заржав, дико вскинулся, ударился головой o потолок вагона и вдруг c места прыгнул, каким-то совеpшеннo непостижимым образом прыгнул через доску в раскрытую наcтежь дверь вагона.,. Когда все это произошло!..
Алексей вскочил. Он перегнулся через доску. Он видел, Как ломая кусты, хрипя и выгибая шею, катился вниз c насыпи розовый конь... Алексей все видел. Он вцепился в доску, и пaльцы y него побелели. А он все смотрел и смотрел. A поезд все шел и шел. И Алексей теперь уже не знал, куда везет eгo поезд и что он делает в поезде. Зачем он здесь, если Эдельвейс, самый красивый и самый гордый конь, валяется сейчас где-то там, под насыпью? Алексей сел на пол вагона, обхватил руками голову и так сидел, не шевелясь, до самой станции.
На станции кричали. Много людей. Все стояли и кричали. Алексей не понимал, о чем они кpичат. Потом он увидел Соловьева. Соловьев тоже стоял рядом c вагоном. На не кричал. Лицо y него былo зeлeным. Алексей удивился, как таким зеленым может быть лицо человека. После того как удивился, Алексeй услышал крики. Кричали на Него. И обзы вали. «Лучше б уж побили», безразлично подумал Алексей и вновь глянул на Соловьевa. Соловьев тоже посмотрел на него. Так они и смотрели друг на друга...
Потом Соловьев повернулся и пошел. Быстрo пошел, Алексей, не свода глаз с дрессировщикa, выпрыгнул из вагона и двинулся следом. От состава отцепили вагоны c лошадьми и подогнали грузовик. Соловьев влез в кузов. За ним влез сержант милиции. Алексей стоял у машины. Вокруг было много народу, и все смотрели на него. Алексeй подтянулся и перекинул ногу через борт.
— А этот куда?. — спросил сержант. Алексей остановился, выжидательно глянул на Соловьева.
— Пусть едет, — сказал Соловьев. Машина тронулась, и ветер надул пузырями их рубашки.
— Только я Вас предупреждал и капитана предупреждал, — быстро и горячо заговорил сержант. - Я в животного стрелять не буду.
— Ладно, — вяло сказал Соловьев, я слышал. Вот этот будет, — кивнул на Алексея.
— A он стрелять-то умеет? — вновь затараторил сержант. — Вон увалень какой, — придирчиво осмотрел Алексея, тронул за плечо:
— Ты стрелять-то умеешь?
Алексей, не обoрачиваясь, смотрел вперед, поверх кабины, смотрел и смотрел и ничего не видел. A видел он летящего розового коня, и вскинутые вверх ноги, и спину, подминающую гравий и кусты, и белые, застывшие в ужасе глаза.
— Эн, ты чего? — толкнул его сержант.
Алексей вздрогнул:
— А?
— Ага,— передразнил его сержант. — Стрелять, говорю, умеешь?
Алексеи проглотил слюну, нерешительно оглянулся на Соловьева.
— Куда стрелять?
— Во, голова садовая,— развеселился сержант.— Не куда, в кого. Лошадка-то ваша небось хребет переломала. Зачем ей мучаться.
— Ну? — спросил Алексей. Он все еще не понимал, о чем говорит этот человек.
Хрен гну, — неожиданно сержант разозлился и обернулся к Соловьеву. — Я этому придурку оружие не доверю. Сами стрелять будете.
— Это он так - хрипло сказал дрессировщик. — Справится.
Сержант покачал головой, неприязненно глянул на Алексея:
— Добьешь лошадь?
— Я?! Да ты что?! Да вы что!
— Сможет,— холодно сказал Соловьев. — Этот сможет.
Алексеи кинулся к Соловьеву, но сержант перехватил его руку, резко рванул на себя Алексей вытер рукавом глаза.
— Я уплачу, — тихо сказал он. — Сколько надо денег, все отдам.
Соловьев обернулся, пристально посмотрел на Алексея.
— Нет. Эдельвейсу твои деньги не нужны. Если он жив... если он еще жив, дoбьешь коня. Сам.
Трое мужчин в кузове больше не разговаривали. Молчание было долгим, томительным, напряженным.
— Это где-то здесь! — крикнул Соловьев шоферу.
Алексей крепче вцепился в борт кузова, лихорадочно окинул взглядом железнодорожную насыпь, кусты, невысокие холмы с тоскливыми гнутыми деревцами и степь — дикую и пустынную... «Может быть, и здесь», - подумал он. И вдруг понял, что ему страшно.
— Останови! — крикнул Соловьев шоферу.
Он тяжело, по-стариковски, перелез через борт, пошел к наcыпи. Следом спрыгнул сержант. шофер-казах стал на ступеньку, сказал Алексею:
— Иди. Pаз сказали, идти нужно. И, не оборачиваясь больше, пошел за сержантом. C кузова Алексею хорошо были видны все трое. И то, как они шли один за другим. Высокий и сухой Соловьев, коренастый крепыш сержант и шофер, плотный и широкоплечий. Вот Соловьев дошел до насыпи. Вот прошел вперед, обернулся и что-то крикнул сержанту. И еще прошел вперед.
A потом наклонился и стал оглядываться. Сержант тоже наклонился и пожал плечами. И оба они полезли вниз. Сверху Алексею было видно, что кусты в этом месте поломаны и помяты. И он отвернулся. Вытер пот со лба и застонал. Но не заметил этого, как не замечал до сих пор, что руки y него трясутся. Он больше не смотрел туда, где был Соловьев. Он просто отвернулся и не смотрел в ту сторону. Он даже хотел закрыть глаза, но не смог. И когда вдалеке, там, откуда несло на них тучу, Алексей увидел белого коня, не удивился.
A потом пошел дождь. Он шел все сильнее и сильнее, пока не стал ливнем. Люди кричали Алексею и тащили за руку c собой под кузов. А он стоял и смотрел вдаль, туда, откуда шел ему навстречу белый конь.
Алексей знал, что конь видит его так же хорошо, как он, Алексей, видит коня. И протянул к нему руки. Далеко-далеко протянул — сквозь ливень и через степь. Почувствовал ли конь его прикосновение?
Алексей видел, как он вздрогнул, как побежал все быстрее и быстрее. И ливень не мешал им, хотя из-за ливня конь казался белым. Но Алексей-то знал, что он розовый. Он это точно знал.
— Глянь, живой! — крикнул сержант. — Ей богу, живой!
Соловьев ничего не сказал. Рукавом рубашки провел по мокрому лицу, не спеша полез в кабину. И тут же вновь появился c уздечкой и веревкой в руках.
— Ну, что уставился? — крикнул он Алексeю. — Слезай, иди за конем.
— Я?! — ошеломленно переспросил парень. — Вы мне... Я пойду?.. Да я... Он спрыгнул на землю, взял из рук дрессировщика уздечку и веревку.
— Я мигом... Я все сделаю... Спасибо вам, — перебивая сам себя, быстро заговорил Алексей.
— Ладно,— Не глядя на него, сказал Соловьев.— Чего трепать. Ты не спеши, главное. И осмотри хорошо все раны, царапины, чтобы больно не сделать, когда уздечку надевать будешь. Ясно?.
Алексей не видел, как устало, словно после тяжелой работы, сел Соловьев на подножку, привалился к двери. Как достал из кармана размокшую пачку «примы», равнодушно посмотрел на нее и так же равнодушно отбросил под колесо. Потом поднял голову и посмотрел вслед Алексею. И улыбнулся, неизвестно чему.
Но Алексей не мог этого увидеть. Потому что Соловьев остался где-то там, далеко сзади. A перед ним, перед Алексеем, был розовый конь. Вот сейчас, сейчас они встретятся...
А. РОСИН
Журнал Советская эстрада и цирк. Декабрь1986 г.
оставить комментарий