Розовый конь

Алексей свесил ноги из вагона, закурил. Ехали быстро. Обгоняли об­лако. Облако было большим и ярким.

C одного края ярким, a c другого не очень. Алексея злило облако. И эта степь, и эти перелески, и эти холмы c одинокими гнутыми березами тоже злили. A еще столбы — мелькают перед глазами! A еще солнце — слепит глаза! A еще лошади... Лошадей Алексей уважал. Раньше, когда в деревне жил, приходилось ему ра­ботать на них, дрова, сено возить. Польза есть, значит, нужны. B цирке на лошадях не работали.

—  Ишь, холеные какие,— усмехнулся Алексей, когда его впервые привели на конюшню.
—  A как же,— уважитeльно сказал старый конюх Вартаныч. — Артисты.
—  Дорогие небось? — заинтересован­но спросил Алексей.

Вартаныч покосился на него, крякнул:

—  Э-э, деревня, «дорогие»... Я ж го­ворю, aртисты.
—  Да я так, чего ты,— пожал плеча­ми Алексей.— Уж и спросить нельзя.
—  Во, гляди, — тронул конюх его за локоть. — Это Эдельвейс.

Вартаныч протянул жеребцу сахар. Конь вздрогнул, мотнул головой, опалив огнем черных глаз.

— Ац! — восхищенно щелкнул паль­цами Вартаныч. — Гордый дикарь. A ты го­воришь... Да ему цены нет.

Конь были впрямь хорош: стройным, поджарый и... нежный. Да-да, нежный. То пн потому, что кожа у него была тон­кая, розовая, словно светилась, то ли из-за плавной упругости, c какой переливались мускулы на груди, выгибалась шея, подра­гивали длинные точеные ноги...

— Рублей пятьсот?. — равнодушно спросил Алексей.

Вартаныч не отрываясь смотрел на Эдельвейсе.

— Э-э-э, тысяч десять, — спокойно сказал он. — Но я бы, знаешь, его и за миллион бы не отдал. Чудо-конь.

Алексей искоса посмотрел на старина, хотел что-то сказать, но сдержался. Многого не понимал в цирке Алек­сей. Ну, например, этот старик Варта­ныч. Чего напускает на себя? Подумаешь, «за миллион». A y самого ни кола ни дво­ра. Скитается всю свою жизнь из горо­да в город, из цирка в цирк, что кроме лошадей видел, что знает?  Или Соловьев, дрессировщик... Уже немолодой, худой, с редкими седыми космами на голове. Он сказал как-то Алексею: «На коня нельзя обижаться. B нем блaгородства больше, чем в иных людях. Посмотри, какие глаза. Вот пишут про собачьи. Все так.

У собак в глазах — преданность и ум. B них тысячелетняя мудрость, и доброта, и страх, и бунтарство, и гордость — и ос­тальные пятьсот чувств, которые нам и не снились». «Почему пятьсот?» — спро­сил Алексей. «Ну, восемьсот», — сухо сказал Соловьев и отвернулся. Таки не помял тогда Алексей, всерьез это он сказал или пошутил. Соловьев был странным человеком.

O нем разное в цирке говорили. «Фана­тик», говорили. «Талант», говорили. «По­мешанный», говорили. «Труженик», гово­рили. Разное говорили... Но уважали. Это Алексей сразу понял. В тот же день, как на работу поступил. Вроде 6ы совсем не­давно это было, всего два месяца назад, a кажется, всю жизнь он в цирке. И по­лучилось-то как-то странно. Приехал Алексей в город запчасти для мотоцикла купить, Походил по магазинам, собрался уже назад возвращаться, шел мимо цирка да и завернул. Билетов, конечно, не было. Потоптался Алексей, поглазел на яркие афиши, тут женщина какая-то: «Эй, парень, — спрашивает, — билет нужен?.»

Как увидел он цирк, мак закрутило его представление — эти огни, эта музыка, эти люди необыкновенные,— пропал, совсем пропал Алексей. И когда в конце спектакля высокий мужчина в блестящем пиджаке сказал в микрофон: «До сви­дания! До новых встреч, друзья!»— Алексей даже не сразу сообразил, что, значит, уходить пора, приглашают его, зна­чит, покинуть этот замечательный зал, этот удивительный дом, И ои остался. Начальник отдела кадров, гpузный уг­рюмый мужчина, окинул его равнодущным взглядом, почесал подбородок, спросил:

—  Чего делать-то умеешь?

Алексей растерялся, сжал в руках кепку.

—  Дак ведь это... Тракторист я... Тракторист-бульдозерист широкого профиля... Училище закончил... Работаю...
—   Ну и работай. Зачем тебе цирк?,  —  грубо сказал кадровик и вновь почесал подбородок.— Поднимай сельское хо­зяйство.

Алексей беспомощно оглянулся на дверь. Маленький черноволосый клоун с афиши подмигнул ему.

—  Я, значит, пошел,— нерешительно сказал Алексей.

Начальник отдела кадров покачал головой, кисло улыбнулся:

— Ладно, тут Соловьеву служащий нужен, пойдешь?

Алексей промолчал.

—  Ну что смотришь, сльшал o Соловьеве?

Алeксей пожал плечами:

—  Не...
— Сразу видно, не цирковой,— поморщился кадровик.— Таких людей надо знать. Сoловьев — это... Он на минуту задумался, подыскивая нужное слово, и, не найдя, повторил! — Таких людей знать надо.

«Служащий по уходу за животными» так официально называлaсь новая профессия Алeксeя.  Название это ему понравилось. Работа сначала удивила, потом ошеломила, через две недели вовсе на­пугала. Алексей шел в цирк, как идут на праздник. A праздника не было. Не было огней, музыки, аплодисментов, сухого шо­роха прoграммок... Ничего не было.

Репетиция начиналась в шесть утра. Полумрак зала окутывала утренняя сы­рость и дремота. Дежурные огни неярко освещали манеж. В темных провалах от­кинутых кресел призрачно белели бу­мажки от мороженого. Лошади трясли головами, гневно и обиженно косились иа людей, громко фыркали, раздувая ноздри и разбрасывая слюну. На Соловье­ве была драная ковбойка, мятыe, вылинявшие брюки, заправленные в старыiе раз­ношенные сапоги.

Соловьев кричал и щелкал шамбарье­ром. Кричал на ассистентов; на него, Алек­сея, тоже крикнул. Алексей растерялся, выпустил повод. Лошадь остановилась резко взбрыкнула задними ногами, уда­рила в морду бегущей следом— Алексей подбежал и а тот же момент кубарем отлетел в другой конец манежа. Попы­тался подняться, но не смог. B голове шумело, перед глазами плыли круги.

—  Ну как, живой?

Соловьев склонился код мим. Его ху­дое, небритое лицо виделось серым не­ровным треугольником. Алексей поднялся, провел рукой по глазам.

— Живой.
— Ну и радуйся, Головой задела, не копытом. B другой' раз подлезешь — мозги разнесет. Ясно?! Молокосос!
— A вы не обзывайтесь,— пробор­мотал Алексей.

Сoловьев резко обернулся н неожи­данно тонким фальцетом завопил:

— Молчать! Молчать на манеже! Здесь я гoвоpю, ясно?! И я отвечаю... за лошадей и за вас! Ясно а  после репети­ции идите и пожалуйтесь на меня куда угодно.

Он устало сел на край барьера, нерв­но закурил. Вартаныч подошел к Алексею, при­ложил к лицу мокрую тряпку.

—  Слушай, ты на него не обижайся, — тихо сказал старик. — О не со зла кричит.

Репетиция продолжалась до одиннад­цати, После этого служащие чистили стойла, кормили лошадей, красили реквизит, ремонтировали упряжь... И Так да вечера, да представления, в котором он, Алeксей, участия не принимал, пото­му что рабoты y него быiло полна за кулисами... A утром, в полшестого его вновь бу­дили на репетицию. И он шел, сонный и усталый, и бегал вслед за лошадьми, и пе­ред ними, и за ними, и понимал, и не понимал, как же все-таки дрессируют животных, почему c полуслова слуша­ются они Соловьева, повинуются одному только взмаху его руки, повороту корпуса.

Соловьев работал без выходных. Даже во вторник, когда все артисты отдыхали, Соловьев репетировал.

— Влип ты, Леха! -- хохoтал над Алек­сеем его сосед по комнате эквилибрист Генка Ерохин. - Связался c фанатом. Те­бе бы в приличный номер какой, вот хоть к нам. Чистая работе, интеллигентная. Сел на лебедку: кнопочка —вверх, кно­почка —вниз. Никаких проблем. A c Со­ловьевым наплачешься. Пахарь. Ты как хочешь, a я бы на твоем месте давно б уже смылся.

— Да я и Сам думаю,— хмурился Алексей.— B деревню бы вернулся, да неудобно как-то. Все завидуют...
— Во-во! — ржал Генка.— 7ы их при­веди к себе на репетицию. Изведутся от завести.

Алексей молчал и злился. И на себя, и на Генку, и на кадровика, а больше всех на Соловьева. Все никак не мог понять Алексей, что за человек этот Соловьев, хороший или плохой. Cтранный какой-то. И ни на кого не похожий. То вдруг замкнется, уйдет в себя, на Вопросы отвечает отpывисто, резко, a то, вот как сейчас, взял и до­верил ему своего любимчика Эдельвейса. После погрузки лошадей он сам подо­шел к Апвксею и, как бы между про­чим, бросил: «поедешь в четвеpтом ва­гоне». Алексей от удивления замер на месте. «Дак ведь это, Эдельвейс там». Он уже знал, что c Эдельвейсом ездит обычно или сам дрессировщик, или Вар­таныч. Соловьeв обернулся, приподнял брови, внимательно посмотрел на Алек­сея, лицо его стало вдруг вытянутым и крупные морщины расправились, придав ему какое-то детское наивное выраже­ние. «А я знаю, — сказал Соловьев. — По­тому и говорю», — и пошел дальше вдоль состава.

Когда все это произошло... Когда ткнулся эдельвейс мордой в плечо Алек­сею, a Алексей, не глядя, отмахнулся пра­вой рукой и попал горящeм сигаретой прямо в морду лошади... Когда Эдель­аейс, заржав, дико вскинулся, ударился головой o потолок вагона и вдруг c мес­та прыгнул, каким-то совеpшеннo непо­стижимым образом прыгнул через доску в раскрытую наcтежь дверь вагона.,. Когда все это произошло!..

Алексей вскочил. Он перегнулся че­рез доску. Он видел, Как ломая кусты, хрипя и выгибая шею, катился вниз c насыпи розовый конь... Алексей все ви­дел. Он вцепился в доску, и пaльцы y него побелели. А он все смотрел и смот­рел. A поезд все шел и шел. И Алек­сей теперь уже не знал, куда везет eгo поезд и что он делает в поезде. Зачем он здесь, если Эдельвейс, самый краси­вый и самый гордый конь, валяется сей­час где-то там, под насыпью? Алексей сел на пол вагона, обхватил руками голову и так сидел, не шевелясь, до самой станции.

На станции кричали. Много людей. Все стояли и кричали. Алексей не понимал, о чем они кpичат. Потом он увидел Со­ловьева. Соловьев тоже стоял рядом c вагоном. На не кричал. Лицо y него бы­лo зeлeным. Алексей удивился, как та­ким зеленым может быть лицо челове­ка. После того как удивился, Алексeй услы­шал крики. Кричали на Него. И обзы вали. «Лучше б уж побили», безразлично поду­мал Алексей и вновь глянул на Соловье­вa. Соловьев тоже посмотрел на него. Так они и смотрели друг на друга...

Потом Соловьев повернулся и пошел. Быстрo пошел, Алексей, не свода глаз с дрессировщикa, выпрыгнул из вагона и двинулся следом. От состава отцепили вагоны c ло­шадьми и подогнали грузовик. Соловьев влез в кузов. За ним влез сержант милиции. Алексей стоял у машины. Вокруг бы­ло много народу, и все смотрели на не­го. Алексeй подтянулся и перекинул но­гу через борт.

— А этот куда?. — спросил сержант. Алексей остановился, выжидательно глянул на Соловьева.
—  Пусть едет, — сказал Соловьев. Машина тронулась, и ветер надул пузырями их рубашки.
— Только я Вас предупреждал и ка­питана предупреждал, — быстро и горя­чо заговорил сержант. - Я в животного стрелять не буду.
—  Ладно, — вяло сказал Соловьев,­ я слышал. Вот этот будет, — кивнул на Алексея.
—  A он стрелять-то умеет? — вновь затараторил сержант. — Вон увалень ка­кой, — придирчиво осмотрел Алексея, тро­нул за плечо:
— Ты стрелять-то умеешь?

Алексей, не обoрачиваясь, смотрел вперед, поверх кабины, смотрел и смот­рел и ничего не видел. A видел он ле­тящего розового коня, и вскинутые вверх ноги, и спину, подминающую гравий и кусты, и белые, застывшие в ужасе глаза.

— Эн, ты чего? — толкнул его сер­жант.

Алексей вздрогнул:

— А?
—  Ага,— передразнил его сержант. — Стрелять, говорю, умеешь?

Алексеи проглотил слюну, нереши­тельно оглянулся на Соловьева.

— Куда стрелять?
— Во, голова садовая,— развеселился сержант.— Не куда, в кого. Лошадка-то ваша небось хребет переломала. Зачем ей мучаться.
— Ну? — спросил Алексей. Он все еще не понимал, о чем говорит этот человек.

Хрен гну,  — неожиданно сержант разозлился и обернулся к Соловьеву. — Я этому придурку оружие не доверю. Сами стрелять будете.

— Это он так - хрипло сказал дрессировщик. — Справится.

Сержант покачал головой, неприяз­ненно глянул на Алексея:

— Добьешь лошадь?
— Я?! Да ты что?! Да вы что!
— Сможет,— холодно сказал Соловь­ев. — Этот сможет.

Алексеи кинулся к Соловьеву, но сер­жант перехватил его руку, резко рванул на себя Алексей вытер рукавом глаза.

—  Я уплачу, — тихо сказал он. — Сколько надо денег, все отдам.

Соловьев обернулся, пристально по­смотрел на Алексея.

— Нет. Эдельвейсу твои деньги не нужны. Если он жив... если он еще жив, ­дoбьешь коня. Сам.

Трое мужчин в кузове больше не раз­говаривали. Молчание было долгим, томительным, напряженным.

—  Это где-то здесь! — крикнул Соловьев шоферу.

Алексей крепче вцепился в борт кузо­ва, лихорадочно окинул взглядом желез­нодорожную насыпь, кусты, невысокие холмы с тоскливыми гнутыми деревцами и степь — дикую и пустынную... «Может быть, и здесь», - подумал он. И вдруг понял, что ему страшно.

—  Останови! — крикнул Соловьев шоферу.

Он тяжело, по-стариковски, перелез через борт, пошел к наcыпи. Следом спрыгнул сержант. шофер-казах стал на ступеньку, сказал Алексею:

— Иди. Pаз сказали, идти нужно. И, не оборачиваясь больше, пошел за сержантом.  C кузова Алексею хорошо были вид­ны все трое. И то, как они шли один за другим. Высокий и сухой Соловьев, коренастый крепыш сержант и шофер, плотный и широкоплечий. Вот Соловьев дошел до насыпи. Вот прошел вперед, обернулся и что-то крик­нул сержанту. И еще прошел вперед.

A потом наклонился и стал оглядываться. Сержант тоже наклонился и пожал плечами. И оба они полезли вниз. Сверху Алексею было видно, что кусты в этом месте поломаны и помяты. И он отвер­нулся. Вытер пот со лба и застонал. Но не заметил этого, как не замечал до сих пор, что руки y него трясутся. Он больше не смотрел туда, где был Соловьев. Он просто отвернулся и не смотрел в ту сторону. Он даже хотел закрыть глаза, но не смог. И когда вдалеке, там, откуда несло на них тучу, Алексей увидел белого коня, не удивился.

A потом пошел дождь. Он шел все сильнее и сильнее, пока не стал ливнем. Люди кричали Алексею и тащили за руку c собой под кузов. А он стоял и смотрел вдаль, туда, откуда шел ему навстречу белый конь.
Алексей знал, что конь видит его так же хорошо, как он, Алексей, видит коня. И протянул к нему руки. Далеко-далеко протянул — сквозь ливень и через степь. Почувствовал ли конь его прикосновение?

Алексей видел, как он вздрогнул, как побежал все быстрее и быстрее. И ливень не мешал им, хотя из-за ливня конь казался белым. Но Алексей-то знал, что он розовый. Он это точно знал.

—  Глянь, живой! — крикнул сержант. — Ей богу, живой!

Соловьев ничего не сказал. Рукавом рубашки провел по мокрому лицу, не спеша полез в кабину. И тут же вновь появился c уздечкой и веревкой в руках.

— Ну, что уставился? — крикнул он Алексeю. — Слезай, иди за конем.
—  Я?! — ошеломленно переспросил парень. — Вы мне... Я пойду?.. Да я... Он спрыгнул на землю, взял из рук дрессировщика уздечку и веревку.
—  Я мигом... Я все сделаю... Спаси­бо вам, — перебивая сам себя, быстро заговорил Алексей.
—  Ладно,— Не глядя на него, сказал Соловьев.— Чего трепать. Ты не спеши, главное. И осмотри хорошо все раны, царапины, чтобы больно не сделать, когда уздечку надевать будешь. Ясно?.

Алексей не видел, как устало, словно после тяжелой работы, сел Соловьев на подножку, привалился к двери. Как достал из кармана размокшую пачку «примы», равнодушно посмотрел на нее и так же равнодушно отбросил под колесо. Потом поднял голову и посмотрел вслед Алексею. И улыбнулся, неизвестно чему.

Но Алексей не мог этого увидеть. Потому что Соловьев остался где-то там, далеко сзади. A перед ним, перед Алек­сеем, был розовый конь. Вот сейчас, сей­час они встретятся...
 

А. РОСИН

Журнал Советская эстрада и цирк. Декабрь1986 г.

оставить комментарий