С мальчишеских лет
В течение тридцати с лишним лет я писал рецензии о цирке в «Правде». Это дает мне основание причислять себя к его верным и постоянным друзьям.
Д. Заславский
Некоторым моим товарищам эта любовь к цирковому искусству казалась странной. Они склонны были считать это чудачеством. В самом деле, мои основные интересы как публициста склонялись к социальным, политическим, философским вопросам. Но сам я себе не казался чудаком. Мне нравилось писать одновременно большие статьи для журнала «Вопросы философии» и рецензии в газете об очередной цирковой премьере. Как это примирить? А надо ли было вообще мирить? Я не видел и не вижу никакого противоречия между этими интересами. Но сам я не раз задавался вопросом: откуда и как возникли во мне столь различные симпатии? В детстве, как и все ребята, я очень любил цирк. Но у большинства эта страсть проходит вместе с мальчишеством. Дети становятся взрослыми людьми, увлечение цирковым искусством начинает казаться некоторым из них несерьезным. У меня любовь к цирку не прошла. Осталось во мне навсегда и мальчишество. Я об этом не жалею. Мальчишество — очень хорошая человеческая черта. Она помогает людям жить.
Я родился в Киеве и жил на улице рядом с небольшим одноэтажным домиком, принадлежавшим богатому помещику Крутикову. Это был страстный любитель конного цирка. В своем дворе он построил манеж, в котором дрессировал великолепных, подобранных в масть лошадок. Зрители допускались сюда Крутиковым только по личным приглашениям. На стене над ареной была большая надпись, цитата, если не ошибаюсь, из Бюффона: «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю лошадей». Мальчишки липли к этому домашнему цирку, как мухи к меду. Но Крутиков беспощадно гнал ребят. Исключение он делал только для десятка школьников, которым почему-то доверял. Я был в числе избранных. Мне разрешалось поить водой лошадок, гладить их, даже выводить на арену. Юные годы миновали, жизнь заполнилась другими интересами — литературными и политическими, — а любовь к цирку осталась. Я начал писать в газетах и время от времени печатал рецензии о цирковых представлениях. А уж потом, через много лет, я стал постоянным рецензентом в «Правде».
Так где же корни моей любви к цирку? Ответ на этот вопрос может показаться очень субъективным, возможно, и неожиданным. Мое увлечение цирком где-то связано с моей любовью к греческому и латинскому языкам. В сущности, тут ничего удивительного нет. Эти языки вызывали интерес к античному миру. С античностью мы, гимназисты, знакомились с первых классов на уроках греческого и латинского языков. По сути, эти уроки были педагогической диверсией. Наши учителя старались убить античность, навалив на нее груду аористов, герундиев и прочей грамматической дребедени. Но бессмертные образы Илиады и Одиссеи пробивались сквозь мусор школьной грамматики и западали в наши юные души. В учебниках по греческой и римской литературе печатались изображения богов и героев Эллады и Рима. А чем был, по сути, весь божественный Олимп, как не первым мировым цирком, в котором подвизались изумительные наездники, превосходные метатели копий и дисков, знаменитые бегуны, обаятельные психеи, нимфы, наяды и т. п. Лучезарный Аполлон выезжал на квадриге, на чудесной четверке коней. Меня пленяли эти образы. Но где же я мог их видеть в жизни? Где я мог непосредственно ощутить поэтическую прелесть этих художественных образов? Где мог увлекаться силой, ловкостью, красотой божественного нагого тела?
Только в цирке.
Я ходил в цирк братьев Труцци, в цирк семейства Сур, и там впервые влюбился со всем мальчишеским экстазом в чудесных девушек. Да, это были мои первые психеи. Мне уже были знакомы театральные балерины, но они казались алгеброй танца, их движения отдавали сухостью, схемой. Можно ли было их сравнить с живыми, полными грации девушками, которые летали под куполом цирка, мчались на лошадях, пленяли своими радостными улыбками... На арене я видел быстроногих ахиллесов, гераклов, играющих пудовыми гирями, видел аяксов... Вся античность оживала, становилась близкой, современной. На манеже, в волшебном освещении, в сказочном для меня мире, я мог видеть новое возрождение. Лишь позже я осмыслил, понял и воспринял цирк как поэтическое зрелище, как красоту пластического искусства. И вот это постепенно оформлялось во мне не только как увлекательное зрелище, но и как предчувствие чудесного будущего, когда освобожденное от цепей сознание принесет полное торжество и освобожденному телу.
Д. Заславский со своим четвероногим другом
Это могло быть только догадкой в прежние времена, но теперь это истина для миллионов в вашем обществе, в котором органичное соединение свободного духа и тела является задачей воспитания и развития гармонического человека новой эпохи. Для меня цирк — это поэзия красоты, силы, ловкости, здоровья. Свою задачу рецензента циркового искусства я видел в борьбе против всего, что уродует такое назначение цирка, что мешает развитию пластической и одухотворенной красоты.
Классовое общество изуродовало цирк. Средневековье прививало людям реакционный интерес ко всему слабому, жалкому, уродливому. Люди приучались испытывать противоестественное наслаждение при виде уродов, калек, юродивых. Красивое обнаженное тело считалось грехом, пороком. Вплоть до нашего времени в буржуазном цирке наряду с показом красоты и силы на потеху людям показывают образцы мучения и мучительства. Цирк на Западе сплошь и рядом — это «театр ужасов». Буржуазная публика замирает в ожидании, что артист сорвется из-под купола и разобьется, что его растерзают звери, что он, в лучшем случае, вывихнет ногу или руку. Чем больше риск, чем больше опасность, тем больше получает удовольствия буржуазный зритель за те деньги, которые он уплатил. Люди глотают шпаги, пожирают огонь, завязывают себя узлом, чтобы доставить развлечение диким любителям цирка. На потеху публике выводят безобразно ожиревших великанов или болезненных пигмеев.
Сблизившись еще в двадцатые годы с советским цирком, я с удовлетворением следил за тем, как он год за годом, шаг за шагом освобождался от чуждых буржуазных наносов, от патологии, болезненности, искажений красоты. Цирковая гримаса становится хорошей улыбкой. Ремесло сменяется художественным творчеством, «Циркач» превращается в артиста цирка, в актера, который играет роли веселых, радостных, свободных людей. Конечно, артист нашего цирка должен владеть всем богатством техники, но она является средством для художественного творчества. В советском цирке в полном согласии со сменяющимся бытом рождается новый тип артиста. Его искусство, как всякое искусство, заражает зрителя. Цирковое зрелище дает людям чувство радости. В советском цирке видоизменяются старые и появляются новые жанры. Многие годы клоунада была глумлением над человеком. Зрителя потешали нарочитые глупцы. Вместо старых клоунов мы видим на советской арене комических актеров. Карандаш смешит своей проказливостью, Константин Берман привлекает находчивостью, Олег Попов завоевывает симпатии своим замечательным мастерством умного смеха.
Игра этих выдающихся комиков пленяет подлинным юмором.
В старом цирке артисты играли людей, изнуренных непосильным трудом. Силачи нарочито корчились под тяжестью, их руки и ноги дрожали. В советском цирке их выступлениям свойственна легкость, непринужденность и грациозность движений. Сейчас укротитель хищных зверей выступает как друг зверей. В буржуазном цирке не было места ни для какой идейности. Ее выметали с арены. А наше советское цирковое искусство встало в одну шеренгу со всеми другими видами искусства и служит своими средствами общим задачам воспитания нового человека в новом обществе.
Вот это новое в развитии советского цирка я старался подчеркивать в своих рецензиях. Я жалею о том, что мог уделять ему лишь небольшую часть своей литературной работы и не овладел полностью знанием сложной техники циркового искусства. С глубокой благодарностью вспоминаю о радостных часах, проведенных в зрительном зале и за кулисами цирка. Я полюбил мастеров манежа и приобрел среди них много друзей. На склоне лет меня постигло несчастье: я потерял зрение. Но я не пал духом перед тяжелым ударом. Воспоминания о цирке, о его мужественных людях вселяют в меня силу духа.
Д. ЗАСЛАВСКИЙ
Журнал Советский цирк. Январь 1965 г.
оставить комментарий