Сатрапы развлекаются
Танцовщица с лицом эльфа выходит на сцену и начинает петь. Ее голос звучит, как разбитая пятнадцатицентовая гармоника. Но это неважно. В два часа ночи в ночном кабаре это неважно. Нужен не голос, чтобы заинтересовать публику. Нужно что-то другое — веселье, игривость.
«Я хочу жить в Тен-несси!» — визжит певица-эльф. Другие девушки, составляющие хор, улыбаются пустыми улыбками и выбрасывают вверх затянутые в розовое трико ноги. Раз, два — вверх! Раз, два — вверх! «Я хочу жить в Тен-несси». Раз, два — вверх! Третья с правой стороны — ничего себе. Нет, слишком толста. А вот другая, та, что с краю. Красива, не правда ли? Которая? Та, что с длинным носом? Не-ет, что с тобой дружище? Вон та, у которой горят глаза. Видишь? Вот она нагнулась вперед. Хорошая девчонка!
Два часа ночи. На улицах темно. Сонным шоферам снятся десятидолларовые бумажки, которые они получают «на чай». Греческие рестораны открыты всю ночь. Двадцать вторая улица уже спит. Но мы продолжаем сидеть в теплом кабаре, дьявольски гордясь собой; мы принадлежим к тем, которые бодрствуют, когда в небе горят звезды. Танцовщица с лицом эльфа словно срывается с цепи. Ну-ка, ну-ка, девчонка! Ноги ее мелькают в воздухе, синем от табачного дыма. Глаза — точно пьяные птицы. Джаз-банд несется на крыльях ветра. Это не есть искусство. Но на какого дьявола здесь нужно искусство? Три часа утра. Выводите на арену львов и христиан Церемониймейстер — толстяк с маленькими безжизненными руками и голосом, который преклоняется перед вами и благоговейно падает ниц у ваших ног.
— Это любительская ночь, — говорит голос, — и наши леди и джентльмены приготовили специальные номера для вашего увеселения.
Мы просим аплодировать каждому артисту по его заслугам. Тот, кто получит больше аплодисментов, он или она, получит первый приз в пятьдесят монет. Ну-ка, ну-ка! Будем ли мы аплодировать? Послушай! Выводи их поскорей! Подавай их сюда! Ах, вот и она! Бледное маленькое дрожащее существо с испуганными глазами, в синей саржевой юбке. Пол у нее под ногами, как видно, очень скользкий.
— Мисс Вахвухблигзс споет вам для вашего увеселения, — заявляет церемониймейстер.
Какой-то слабый, испуганный писк. Гримаса мужества. Хорошо! Послушайте, да ведь она очаровательна! Посмотрите, как она раскачивается всем корпусом. Ее руки словно сорвались со всех суставов. Но она забыла слова. Бедная собачонка! Бросьте ей что-нибудь. Бросьте ей пенни, пока она еще поет. Постарайтесь попасть в нее. На сцену летят центы, никели и даймы. Они попадают ей в голову, одна монета угодила прямо в нос. И ее голос умирает, как неоперившийся птенец, выпавший из гнезда. Она стоит на одном месте, как статуя, и только ее рот судорожно подергивается. Монеты продолжают сыпаться вокруг нее. Какой-то юноша с циничным лицом выбегает на сцену и начинает подбирать их. Браво! Мисс кланяется и исчезает. Раздаются аплодисменты. Хорошо, хорошо — уберите ее! Что она пела? Какую песенку бормотала она под смех зрителей и звон монетного дождя?
Леди и джентльмены! Мистер Сгхсгбрсзс постарается доставить вам удовольствие своей балладой. Великолепно! Уже после трех утра. На дворе холодно и темно. Но здесь и не холодно и не темно. Мы только еще начинаем. Выводи их поскорей! Подавай сюда певца баллад! Ах, вот и он! Почти еще мальчик. Его башмаки старательно начищены, чистый воротничок на шее, лицо тщательно выбрито. Но его рук нельзя было отмыть. На них остались следы заводской жирной грязи. У него голубые глаза, и он сейчас будет петь. Его товарищи по заводу знают его песни. Они слушают их в обеденный перерыв. Но здесь его голос, под трескотню джаз-банда, звучит совсем иначе. Он дрожит. В песне говорится что-то об Ирландии. «Маленький кусочек неба...». Он не может петь. Если бы он был в своей рабочей блузе с засученными по локоть рукавами и без воротничка и если бы его щеки не горели от бритья. — его голос звучал бы по-другому. Медяки для него!
«Маленький кусочек неба. Имя ему — Ирландия!» Но тут начинается шум. Начинается дождь из центов, никелей и даймов. Пусть он кончает. Его песня никому не нужна, Но он поет, не обращая внимания на монетный дождь, его голос все крепнет и крепнет. Уберите его! Нам не нравится огонь, вспыхивающий в его глазах, когда на него сыплются медяки. Уберите его! Нам не надо таких певцов!
А вот и она. Маленькая Берта. Она идет по скользкому полу в французских лакированных туфельках. Браво! — шесть раз. Летят даймы и четвертаки и величественный полудоллар, который задевает ее за ухо. Браво! — одиннадцать раз. Берта стоит, нежно улыбается, делает глазки и поет тоненьким, пискливым голоском: «Encore, cherie! Encore!» Берта воодушевляется. Аплодисменты, смех и звон монет, сыплющихся дождем на нее, — все это для нее слишком. Она кончает. Она делает жест, слабый, нежный жест, словно обнимает своего возлюбленного на прощанье, желая ему спокойной ночи. Какая-то лучезарность разливается по ее лицу. Браво! — двадцать девять раз. Большой приз в пятьдесят долларов, несомненно, получит она. Еще львов и христиан! Выводите их поскорей! Какой-то юноша с печальными глазами и губной гармоникой. Он все время сбивается, когда играет, и зрители осыпают его медяками. Какой-то клерк с гривой черных волос, исполняющий танец апаша, и исполняющий его великолепно. И какая-то танцовщица, канканирующая под треск джаз-банда.
Но зрители не желают видеть и слышать их. Они требуют маленькую Берту. Это приводит ее в восторг. Какое у нее было лицо, когда аплодисменты превратились в бурную овацию! Она протягивает руки вперед, словно хочет коснуться чего-то. Как будто все эти разодетые зрители, покачивающиеся от смеха в своих креслах, пожирающие горы сандвичей и опивающиеся пивом, как будто они — яркая радуга, манящая к себе. Выводите их всех опять! Поставьте их в ряд. Теперь мы будем аплодировать тому, кто нам особенно нравится. Юноше, который пел ирландскую балладу, — браво! — два раза. Если он не сердит на нас. Но он, по-видимому, не сердит. А вот и она — та девушка, которая едва не расплакалась на сцене. В глазах которой написан страх. Браво! — девять раз ей. Браво! — всем остальным. Но маленькая Берта получает приз. Пятьдесят монет Берте. Получай, Берта! Ты выиграла!
Смотрите, смотрите: она плачет. Ничего, ничего, девочка. Ничего — не плачь! Ты получаешь приз, потому что ты привела нас в восторг. Это так приятно. Ибо из всех гениев, которые тешили нас своим искусством и которых мы бомбардировали медяками, ты была единственной, которая не боялась нас и протянула к нам свои руки, словно мы — яркая радуга, манящая к себе.
Журнал Советский цирк. Ноябрь 1965 г.
оставить комментарий