Открытое письмо артистам советского цирка

Дорогие друзья!

Я очень люблю Вас. Я всегда с трепетом прихожу на премьеры цирковых представлений и стараюсь войти, в зал еще до тех пор, пока зажглись огни над ареной. Я люблю быть свидетелем это­го чудесного мгновения, когда вспыхивает оранжевый свет прожекторов и изменяет весь облик цирка.

Я, как цирковая лошадь, собираюсь и не могу усидеть спо­койно на месте, когда начинает играть цирковой оркестр, и пол­ные достоинства и гордости униформисты в парадных костюмах застывают у форганга. Я могу бесконечно смотреть одну и ту же программу, бродить по заворотам фойе и проводить долгие часы за кулисами, беседуя со старыми мастерами и с еще зеленою мо­лодежью. Люблю цирковые репетиции, когда на манеже пробуют новые трюки. Могу проводить сутки в музее цирка, листая ста­рые журналы, рукописи, просматривая пожелтевшие фотографии. И вместе с Вами я горжусь победами нашего цирка — Вашими победами, друзья.

Но бывает, что мне делается грустно на выступлениях клоу­нов, бывает, что я скучаю на выступлениях дрессировщиков и зе­ваю во время прологов.

Вот об этом, именно об этом, мне и хочется Вам сказать в этом письме.

Начнем с традиционных прологов.

На сцене над форгангом или в центре манежа возникает мо­лодой человек с громким голосом (или с тихим, усиленным ми­крофоном) и начинает произносить длинный стихотворный моно­лог. Почти всегда он один и тот же, только чуть видоизменяется в зависимости от даты. Иногда он иллюстрируется кинокадрами на экране, иногда живыми картинами в виде замерших в соответ­ственных дате позах соответствующих фигур. Иногда пролог еще усиливается плохим пением хора. А потом шествует традиционный парад.

Я не против прологов, но мне думается, что пора бы уже найти новую форму, более цирковую и менее словесную, в которой бы не было такого положения, когда жанр цирка подменяется жан­ром художественного чтения, хоровым пением или кинемато­графом. Мне думается, что и кино, ежели оно применяется в цир­ке, должно быть циркового характера. Мне кажется, что в про­логе должны разговаривать не художественные чтецы-деклама­торы, а клоуны. Мне думается, что и в прологе могут в коротких, как выстрел, сценках-эпизодах выступать акробаты и укротители, жонглеры и музыкальные эксцентрики. Тогда пролог будет ра­зыгран и на манеже, и на его барьере, и в воздухе под куполом, и на сцене над ареной, и в оркестре, и где-то в ярусах. Тогда он будет по-настоящему  цирковым.

Дорогие друзья, работающие у ковра! Сколько Вы приносите радости! Смех, который Вы вызываете в зале, помогает людям в их труде, ибо хорошее настроение — один из залогов продук­тивной работы,  а смех  сатирический   помогает в  нашей  борьбе со всем плохим за всё хорошее. Но нельзя же из вечера в ве­чер, из года в год, из десятилетия в десятилетие выступать с одними и теми, же репризами!

Нет спору, дорогой Олег Попов, Вы блистательно исполняе­те антре со свистком, но сколько же можно?! Нет спору, дорогой Карандаш, Вы отлично исполняете антре со скульптурой, но ведь этому антре уже добрый десяток лет. Нет спору, дорогой Кон­стантин Мусин, нет второго клоуна, который бы так смешно, так мастерски, как Вы, проделывал бы репризу с надеванием пид­жака, но ведь Вы демонстрируете ее, кажется, со дня своего рож­дения на манеже. И Вас это, кажется, мало огорчает. А напрасно. Этак легко отстать от времени и от своих товарищей по искусству.

А дорогие друзья Б. Вяткин, К. Берман, В. Мозель и О. Савич?

Знаю. Всё знаю. Вы скажете: «Но ведь у нас есть и новые репризы с автомобилем, со Спутником» и т. д. и т. п. Да, есть. Но старых-то пока значительно  больше?

Искусство нашего, любимого нами цирка идет неуклонно вперед. И то, что делали наши акробаты в партере и в воздухе, на трапециях и на проволоке, на батуде и на подкидной доске вчера, часто кажется уже ветхой историей сегодня. А ковёрные сильно отстают.

Давайте же искать, фантазировать, экспериментировать и соз­давать новые, острые, злободневные и обязательно уморительно-смешные репризы, которые станут новой классикой коверной клоунады. У Вас есть для этого талант, а ведь это одно из глав­ных условий для того, чтобы творить новое.

Я обращаюсь к Вам, мастера буффонады и музыкальной экс­центрики — Л. Танти, Дубино, Кисс и Бондаренко, Ирманов и все, кто трудится в этих жанрах!

Сколько еще скучной риторики и сколько плоских острот звучат с наших манежей. Тут и теща, которая давно пережила всех своих зятьев, и закостеневший в остротах управдом, и об­росший жиром реприз стиляга, и бюрократ, который на манеже вот уже сорок первый год один и тот же. Разве жизнь не дает нам новые темы для клоунады? Почему не затронуть такую тему, как равнодушие? Ведь это один из самых опасных пережитков прошлого. Его надо бить дубинами, стрелять в него, взрывать. Разве это не тема для клоунады? А зазнайство и эгоизм? Они сущест­вуют, но долго оставаться незамеченными у нас они не могут. Это тоже тема. А близорукие люди — люди, которые дальше сво­его носа ничего не видят и потому остаются слепыми и глухими ко всему замечательному и великому, что происходит у нас в стра­не? А мещанство? А ханжество?  Где все эти темы?

Я думаю, что с манежа можно говорить весело и обо всем положительном. Музыкальные эксцентрики могут играть на новых инструментах, в основу которых положена современная химия; куплетисты   могут  петь  веселые   куплеты  обо  всем   новом,   что рождается в городе и в деревне.

А где тема спорта в выступ­лении клоунов: закалка, тренировка, лечебная физкультура и т. д.? А международные темы? Неужели события во Франции, в Алжире, на Тайване, вооружение Бундесвера — не являются те­мами для цирковых сатириков? А ведь темы борьбы за мир, ра­зоблачение колониализма — почти ушли, напрочь с нашей, арены. Что Вы хотите сказать? Ясно: «Почему же вы — драматурги, любящие цирк и редко пищущие для него, не создаете подобные клоунады? »

Я принимаю заранее Ваш упрек. Мы повинны в этом. Но я думаю, что надо работать вместе и работать не щадя сил. И еще: надо привлекать к работе над репертуаром авторскую молодежь. Но ее надо воспитывать и толкать на написание нового, современ­ного, а не на повторение старого, проверенного и набившего оскомину.

Дорогие друзья дрессировщики и укротители!

Вы люди, смелость которых прославлена. Я аплодирую вместе с переполненным залом Борису Эдеру, Владимиру Дурову, Ирине Бугримовой, Маргарите Назаровой, М. Буслаеву, В. Борисову В. Филатову, Н. Ермакову. Они не останавливаются на пройден­ном и создают новые номера — аттракционы. Но сколько дрес­сировщиков сколько лет не обновляют свои номера или повто­ряют слепо номера своих учителей. Где спектакли, в которых играли бы животные, как это было в дуровской железной дороге, в дуровском доме отдыха, в его же политических шествиях или в медвежьем цирке Филатова? Разве нельзя сделать, скажем, зве­риное метро, гостиницу, клинику? Разве невозможно поставить маленькие сюжетные пьесы, в которых роли играли бы собаки, обезьяны, медведи и т. д.? А где традиции Анатолия Леонидовича Дурова с его монологами и репризами? Почему вы, Владимир Григорьевич Дуров, так чудесно наследовавший эти, традиции, почти отказались от них сегодня? Почему вы, Юрий Владимиро­вич Дуров, также почти, не используете слово, которое когда-то так хорошо звучало из ваших уст?

А где эксперимент? Где новые виды животных на манеже? За границей демонстрируют дрессированных дельфинов. Почему бы и нам не попробовать? Убежден, что мы перегоним загранич­ных дрессировщиков. А тюлени? А моржи? А номера со змеями? А может быть, можно воссоздать на арене зоопарк с вольерами, и показать, как ночью, когда под куполом вспыхивают звезды, звери выходят из вольеров и начинают свою звериную самодея­тельность?

А может быть, стоит поставить сцену на колхозном пастби­ще? А может, показать коней в ночном? Нужна фантазия. Нуж­на выдумка. И нужно смелее вводить клоунов в номера с хищни­ками.

Я закрываю глаза и вижу новые номера. Вот идут под духо­вой оркестр петухи. Они маршируют военным строем. Это воинствующие, фашистски настроенные реваншисты. Окрик генерала — и они делают перестроение. Но вот раздается музыка песни, еди­ного фронта, и в рядах смятение, петухи бегут кто куда.

...А вот выходят медведи. Одни. Без дрессировщика. Они вы­полняют ряд номеров, и один медведь сбрасывает шкуру. Это — дрессировщик. Медведи убегают и выходят опять. На манеже появляется коверный. Он ищет дрессировщика среди медведей. Нашел! Но он ошибся и наскочил на подлинного медведя.

Много смешных положений. Я вижу на арене зазнавшихся вельмож-жирафов, отгородившегося от всех толстокожего бюро­крата-носорога, стильных дамочек — фламинго, трусливых поли­тиков, прячущих головы под крыло, — страусов. Но вот я откры­ваю глаза, и передо мной на арене опять скачут бессмысленно пони, опять бегает собака-математик и опять выходят обезьяны, которые почти ничего не делают.

Думать, придумывать, искать, пробовать, экспериментировать и добиваться!

Как неутомим в своих  исканиях ветеран советского цирка Б. Кухарж-Кох! Как много нового придумал Эмиль Кио! Каких великолепных рекордов добились наши акробаты, канатоходцы, жокеи, жонглеры и эквилибристы, вольтижеры и полетчики! Это все результат исканий и тренировки, упорного творческого труда.

Искусство неотделимо от жизни. А жизнь каждый час дает нам примеры творческих исканий, героического труда и великих открытий и побед.

Советский цирк, — а ведь это Вы, именно Вы, друзья мои, — добился больших побед, завоевал мировую славу и признание народа. Давайте же развивать дальше наше чудесное искусство цирка, двигать его вперед, поднимать его выше — к Спутнику. Давайте фантазировать, мечтать и воплощать свои фантазии и мечты в новых работах!

Давайте покажем совсем новое в цирке!

Крепко жму Ваши, руки.

Владимир Поляков

ТРИСТАН РЕМИ

 Журнал «Советский цирк» ноябрь 1958 г.