Шаляпин в концерте

Единственный раз в жизни я слышал Шаляпина в концерте. Может быть, в том, что никогда после этого я не встречал даже вне сцены и концертной эстрады великого нашего артиста и певца, есть известное преимущество: острота первого впечатления ничем не была нарушена.

Итак, это было в двадцать первом году. Московская весна. Воскресенье. Утренний концерт в Большом зале консерватории с участием Шаляпина.

Разумеется, билетов у нас но было. Да и о каких билетах могла идти речь, если в концерте пел Шаляпин? Все давно распродано. Тучи барышников вились у кассы за три недели до концерта.

Впрочем, нас (четверых молодых людей в возрасте от двадцати до двадцати четырех лет) это обстоятельство мало беспокоило. Мы направились прямо в артистический подъезд Большого зала. В этом подъезде надо подняться по пяти-шести маршам лестницы, чтобы дойти до этажа, на котором расположен самый зал. Конечно, контроль был и здесь. Но контроль — ослабленный, склонный пропускать кое-кого, потому что не может же контролер точно определять на глаз: кто имеет сегодня право пройти в зал, а кто — нет.

Вот на последнем марше лестницы мы и стояли вместе со многими другими, имевшими и не имевшими основание проникнуть за сцену и в зрительный зал.

И вдруг неторопливой походкой прямо на нас поднимается по лестнице Шаляпин. Вслед за ним шло еще человек шесть молодых людей, о которых он сказал контролеру:

— Это — со мной...

Все мы откровенно подались вперед, чтобы рассмотреть самого Шаляпина. На нем — светлая шляпа с большими полями. В те годы такие шляпы носили только артисты, прочие довольствовались полями поскромнее. Воротник светлого коверкотового пальто поднят: певец охраняет свое горло от капризов холодной московской весны. Под мышкой — папка, битком набитая нотами.

Ну кто же из моих современников по многочисленным портретам, фотографиям, скульптурам не знал Шаляпина!.. Мне, конечно, и раньше было известно, что Шаляпин — человек большого роста. Но увидеть такого гиганта я не ожидал. Да, это — богатырь удалого северного племени, прямой потомок новгородских ушкуйников, волгарей приокского великана Ильи Муромца. Сквозь безукоризненное обличье артиста-европейца просвечивает ровным и чистым светом его русская сущность.

Как уже сказано, по ступенькам артист поднимается не спеша. Оно и не может быть иначе, потому что во всем облике Шаляпина разлита заметная с первого взгляда значительность. Читалась в нем сразу и властность, свойственная повелителю человеческих сердец: Шаляпин привык потрясать своим искусством слушателей. Все это и сквозило а величавости артиста, привыкшего властвовать над людьми. Артист, боящийся публики, избегающий ее — редкое явление. Да и зачем было Шаляпину убегать от поклонения? Он умел быть равнодушно спокойным под тысячами взглядов как а жизни, так и на сцене...
Шаляпин в концерте.

А в зал мы все-таки проникли. И сели на чужие места а партере. Нас прогоняли с место на место, но это только веселило.

Между тем концерт шел своим порядком. Программа была, что называется, умеренно-академическая: все больше артисты Большого и Малого театров. Танцы, пение, сцены из пьес. Вел программу уже в то время очень одряхлевший артист Большого театра Трезвинский. Он старательно и солидно объявлял фамилии артистов, трудные заглавия назначенных к исполнению произведений, имена аккомпаниаторов и постановщиков.

Но «ют по времени стало ясно, что концерт близится к концу. Трезвинский вышел на эстраду, явно воодушевленный чем-то. Дойдя до середины эстрады, он успел произнести только:

— Федор Ива...

Оглушительный рев раздался в зале. В нем потонули даже аплодисменты. Трезвинский растерянно улыбнулся и стал пятиться к выходу...

Из боковой двери вышел Шаляпин. Чтобы подойти к авансцене, ему надо было пройти шагов тридцать. Тем, кто выступал на эстраде, известно: такие расстояния очень затрудняют появление перед аудиторией. Есть какой-то оптимум времени, отпущенного на ваше сближение с публикой. Если расстояние до рампы или до кафедры велико, надо прибавить шагу. Посмотрите, например, какой бодрой рысью вбегают на эстраду и убегают с нее самые почтенные артисты в Колонном зале Дома Союзов.

Шаляпин шел очень медленно. Наверное, ток вступали триумфаторы в Рим. Ведь за торжественной церемонией въезде в древнюю столицу обычно стояли одержанные победы, власть над завоеванной страной, богатство, почести. Вот и по Шаляпину видно было, что не первый раз вкушает он этот неповторимый гул восторга и преданности зрителей. И этот восторг аудитории был только предвкушением художественных наслаждений: Шаляпин еще не пел сегодня.

Шаляпин сцепляет пальцы рук, подымает их кверху и, потрясая ими, благодарит зрителей. Победная улыбка ни на секунду не сходит с его лица. Артист кивает головою, раскланивается на все стороны. Особенно ласковые поклоны адресованы наверх — в ярусы. Оно и понятно: там бушует молодежь, но имеющая средств купить места в партере. В московских театрах прошлого была стойкая традиция: особенно тепло приветствовать зрителей галерки, ибо галерка-то, заполненная студентами, и создавало истинный успех артиста, она горячо откликалась на все демократические моменты спектакля.

Наконец, овация стихает. Первый романс. За роялем — постоянный аккомпаниатор Шаляпина — Кенеман. В удивительно настороженной тишине зала зазвучали первые ноты. Мягко и певуче вступил голос певца...

Я не буду останавливаться подробно на исполнении Шаляпиным всех вещей, пропетых d этом концерте. Многие из них записаны на пластинки, передаются по радио в исполнение Федора Ивановича. Да и память сохранила мне подробности трактовки Шаляпиным только одной песни. О ней я и хотел бы рассказать здесь.

Слышал я, что, получив первый раз в жизни приглашение выступить в концерте, Шаляпин — молодой, тогда еще никому не известный хорист провинциальной оперы, — одолжив чужой фрак, появился на эстраде, не помня себе от волнения. Он решил тогда петь «Два гренадера». Волнение заставляет его начать этот романс очень тихо и медленно. Постепенно расходится артист — обнаруживает могучий голос, вкладывает темперамент. И кончает романс в полную силу, сразу овладев симпатиями зрителей... Говорили, будто бы Шаляпин всегда именно так пел «Два гренадера» — то есть, начиная в медленном темпе и вполголоса...

Так вот мне довелось услышать и увидеть несколько другую игру Федора Ивановича в «Двух гренадерах». От этого рисунка — медленного крещендо — многое осталось и тут. Но обыгрывался популярный романс о наполеоновских солдатах совсем иначе.

Шаляпин остановился в трех шагах от рояля. Инструмент оказался у него с лог.ой стороны. А певец, взяв левою же рукою ноты, стал внимательно разглядывать текст песни через золотой лорнет, висевший на цепочке поверх фрака. При этом Федор Иванович уже после того, кок вступил аккомпаниатор, изобразил некоторое удивление теми строками, которые он прочитал под нотными знаками. Подняв брови кверху, медленно и негромко — с недоумением даже — артист проговорил под музыку:

— Во Францию два...

Наморщив лоб, Шаляпин делает вид, что он впервые видит в тексте романса странное и редкое наименование рода войск, к которому принадлежат герои его песни:

— ...два... гренадера...

Озадаченно произнес Шаляпин и пожал плечами Дескать, вот выдумщики... Чего они тут написали...

— ...из русского плена брели...

Недоумение еще не ушло. Но словно родился интерес к тексту, а потом в мимике появились печаль, минор, сопутствующие песне:

— И оба душой приуныли, дойдя до немецкой земли...

Только тут певец отказывается от притворного незнания стихов романса. Теперь он печалится за двух ветеранов. И великолепным жестом левой руки Шаляпин бросает ноты. Плотная бумага, как птица, пролетает по воздуху, точно опускается на середину лакированной крышки рояля. И это — не просто жест. Нет, он окрашен всячески: в нем — и тревога артиста за судьбу героев романса и его волнение. Убирая так резко ноты, Шаляпин как бы приглашает нас не думать больше ни о чем, кроме как о судьбе двух гренадеров. Сентиментальный рассказ о погибших солдатах, об их вере в своего полководца захватывает всех нас, сидящих в зале.

Огромная человеческая печаль слышится в богатых переливах шаляпинского голоса. Печаль и сопутствующая ей надежда. Вот этой надеждой верою в то, что сбудется желаемое, окрашено исполнение Шаляпине. Показывая нам героев романса, артист ни на секунду не исчезает сам. Любовь к двум старым солдатам, уважение к их истовой вере, к их мечте звучат в пении, в жестах, о мимике Шаляпина.

В финале песни, как известно, музыка переходит иа «Марсельезу». И вот, когда гремят бессмертные созвучия гимна Французской революции, а сюжет песни доходит до апогея, — зрители откровенно плачут. Ей-богу, я еще и сегодня помню, как по коже у меня бегали «мурашки» от сочетания мелодии «Марсельезы» и пения Шаляпина.

Кончился романс. Снова овация. Но она стала еще более неистовой. Федор Иванович благосклонно принимает аплодисменты и восторженные крики зала. Он по-прежнему царственно великолепен, он улыбается. Но чувствуется, что и сам певец растроган.

Не торопясь, как и прежде, уходит Шаляпин с эстрады. Через некоторое время он возвращается и уже снисходительно слушает бешеный рее, в котором почти невозможно расслышать короткое слово «бис».

Снова уходит и снова возвращается. И так раз восемь...

Но зал заметно пустеет. И старик Трезвинский наконец произносит традиционное «концерт окончен». Возбужденные зрители постепенно покидают зал...

Ровно пятьдесят лет прошло с того памятного дня, когда « услышал Шаляпина в концерте. Но восхищение великим артистом и поныне живет вo мне. Такие впечатления незабываемы.


оставить комментарий