Школа лучших качеств

Есть воспоминания, которые становятся неотъемлемой частью жизни. Мне кажется, что я всегда любила цирк. В Киеве, моем родном городе, в пору детства, он назывался «Гиппо-паласом», т. е. Конным дворцом, и принадлежал любителю чистокровных лошадей богачу Крутикову.

Галина Иосифовна Серебрякова

Его программа всегда отличалась большим разнообразием, но главным ее украшением были дрессированные кони, которые танцевали, разыгрывали до­вольно сложные сценки — гасили све­чу, укладывались в кровать, заходи­ли обедать в ресторан и стреляли из пушки; по манежу проносились лихие джигиты, через протянутые ленты и другие препятствия прыгали миловидные девушки — гротеск-наездницы. Все это было незабываемо красиво, интересно.

Чувства, испытанные тогда, не стареют во мне. И сейчас меня охва­тывает острое волнение, когда я вижу отчаянно смелый полет под куполом, радуюсь встрече с дрессировщиками животных, жонглерами, акробатами, дивлюсь шуткам умных клоунов, но особенно люблю гордую поступь уче­ных лошадей и грацию наездников. Может быть, причина этого кроется в том, что в детстве я сама мечтала овладеть мастерством верховой езды и выступать на арене. Это была пер­вая профессия, которая меня пленила. В ту пору мы жили в сельской местности. Отец мой, сам отличный кавалерист, был земским врачом. Он передал мне пылкое увлечение этим видом спорта и передвижения. Когда мне исполнилось семь лет, отец од­нажды посадил меня на ничем не примечательного, пегого и норовисто­го коня Ромео, который обычно, за­пряженный в шарабан, возил его по окрестным деревням к больным. Же­лая выработать во мне отвагу и находчивость, он кнутом стегнул коня. К отчаянию моей матери, Ромео встал на дыбы, а затем вскачь помчался со двора на улицу. Никогда не забыть мне чувства ужаса и вместе восторга, испытанного, когда, уцепившись за гриву и распластавшись на спине ло­шади, я все-таки удержалась, не упала и благополучно соскочила затем на землю. С тех пор я навсегда полюбила верховую езду, училась ей впоследствии в спортивном манеже, одолела даже джигитовку с помощью опытных инструкторов. Но выступить ни на цирковой арене, ни на конных соревнованиях мне не довелось. За­то во время гражданской войны, ког­да я пришла в 13-ю армию четырнад­цатилетним подростком, мне часто приходилось ездить верхом.

Поселившись в Москве в начале 20-х годов, я после долгого перерыва снова отправилась смотреть цирковое представление. Помню, пришли мы тогда вместе с Анатолием Васильевичем Луначарским. Здание цирка на Цветном бульваре произвело на меня грустное впечатление. Давно не ремонтированное, запущенное и, глав­ное, плохо освещенное, оно показа­лось мне куда более провинциальным, чем нарядный Крутиковский конный дворец в Киеве, где некогда я смот­рела незабываемые феерии. Внутри Московского цирка тоже было не лучше, чем снаружи. Зрите­ли мерзли в пальто и шапках. Горели не все лампы. Программы показались мне убогими, но на фоне случайных и посредственных номеров еще ярче блеснул талант Владимира Дурова, Виталия Лазаренко и Вильямса Труцци.

А. В. Луначарский чувствовал се­бя в цирке своим человеком, добрым другом артистов. Он восторженно отзывался об этом виде искусства и знал в совершенстве его особенно­сти. Щедро объяснял он нам, своим спутникам, особенности сложного трюка воздушного гимнаста или акро­бата-прыгуна, сравнивая их с про­славленными мировыми знаменито­стями. Протирая платком пенсне, вооду­шевляясь, Луначарский, этот неисчер­паемый эрудит в области прекрасно­го, глубокий знаток всех видов ис­кусства, рассказывал об истории цир­ка, народных представлениях, мисте­риях. Он считал, что цирковая аре­на— это школа сильных характеров и физического совершенства человека. Анатолий Васильевич предрекал со­ветскому цирку великое будущее, как искусству особенно близкому и по­нятному   массам.

Шло время. Я по-прежнему регу­лярно посещала Московский цирк. На его арене в конце 20-х годов вы­ступали превосходные иностранные гастролеры — укротитель смешанной группы хищников Тогаре, бесстраш­ный капитан Шнайдер с его свире­пыми ста львами, канатоходцы Ниа­гара, манипулятор Кефало и многие другие знаменитости. Я стала свидетелем первых успе­хов советского цирка и рукоплескала его молодым талантливым  артистам. В эти годы вместе с А. Тол­стым и Демьяном Бедным смот­рели мы показавшиеся нам по­разительно красочными и технически совершенными пантомимы «Черный пират» и «Махновщина». После пред­ставлений у нас дома я слушала оживленную беседу писателя и поэта о необъятных перспективах цирково­го искусства. Оба они были больши­ми циркоманами и знали всех изве­стных артистов арены дореволюцион­ной поры.

Двадцать лет мне не пришлось видеть ни одного спектакля, бывать на концертах, посещать цирк. Эти годы я потеряла в тяжелом заключе­нии. Вернувшись в 1956 году после полной реабилитации, я снова побы­вала в старом, памятном с юности цирке на Цветном бульваре и не уз­нала его. Неизмеримо поднялось ис­кусство артистов, изобразительность и разнообразие программ. Цирковое искусство доподлинно стало признан­ной гордостью нашего народа. Наш цирк прославился на весь мир. Я не собиралась писать этих вос­поминаний. Однако,  когда ко мне обратилась редакция журнала «Совет­ская эстрада и цирк», соблазн ока­зался велик. Кому из нас не доставляет радости вернуться мыс­ленно к прошлому, к годам юности?! Мне было задано много вопросов, но один из них поставил меня в тупик: «Что можете вы рассказать нам об отношении к цирковому искусству героев ваших книг?» Признаться, я ранее никогда не задумывалась над тем, что Маркс и Энгельс говорили о цирке и его артистах. Мои поиски увенчались успехом. Сохранилось вы­сказывание Карла Маркса о цирко­вом искусстве. «Когда мы видим бо­язливо скорчившегося, униженно гну­щего спину индивида, — писал он в одном из своих ранних произведе­ний, — мы невольно осматриваемся, сомневаясь в своем существовании и опасаясь, как бы не затеряться. Но, видя бесстрашного акробата в пест­рой одежде, мы забываем о себе, чувствуем, что мы как бы возвыша­емся над собой, достигая уровня все­общих сил, и дышим свободнее».

В семье Маркса много внимания уделялось физическому воспитанию детей. Все три его дочери занимались гимнастикой. Лаура, в частности, на­столько преуспевала в ней и в верхо­вой езде, что домашние дали девушке прозвище «наездница». Ее муж, Поль Лафарг, по словам Маркса, был так­же отличным гимнастом. Старшая дочь, Женни, увлекалась в детстве фокусами. Ее привязывали крепко веревками к стулу, после чего она быстро, в одну минуту, освобожда­лась от пут. Большим любителем конного спор­та был Фридрих Энгельс. Он увле­кался быстрой ездой на лошади, и Карл Маркс не раз беспокоился за его   жизнь.

— Прошу тебя, Фридрих, не рис­ковать головой. Право, будет еще много более существенных поводов для  этого  в   будущем.

Болезнь и напряженная работа ли­шают меня возможности часто посе­щать цирковые представления. Одна­ко я и моя семья всегда находимся у телевизора, когда на голубом экра­не появляются артисты цирка. Я ду­маю тогда о том, что мечта А. В. Лу­начарского сбылась. Советский цирк стал высоким искусством, воспиты­вающим у зрителей лучшие челове­ческие  качества.
 

Галина СЕРЕБРЯКОВА

Журнал Советский цирк. Май 1965

оставить комментарий