Жалко было и людей, которых мучила мартышка и которые мучили ее. Всех жалко! Хотелось перенестись туда, в маленький город, и всех помирить. Мама смеялась: «Все произошло и закончилось еще до твоего рождения. Тебе просто некуда «переноситься». Время от времени я все-таки просила повторить грустную историю, надеясь всякий раз на иной, лучший конец. В мамином пересказе история обрастала новыми подробностями, но конец оставался прежним.
Вот он, мамин рассказ.
...Приехали мы в маленький среднеазиатский городок. Плохонькое шапито не удивило, не испугало нас — видели мы цирки и похуже. А пристройка барачного типа, где расселились такие же, как мы, молодые артисты, даже порадовала. Получить маленькую комнатушку в общежитии гораздо лучше, чем квартировать у хозяйки. Ходи через нее, на все разрешение спрашивай, без конца извиняйся: «Простите, хозяюшка, разрешите, хозяюшка...» А тут хоть комната и похожа на щель, а удобства — во дворе, ты все-таки сама себе госпожа. Повесишь свои занавески на окне, накроешь стол собственной скатертью, и ты — дома. После представления все двери нараспашку, ходим друг к другу, сидим заполночь. Никто не командует, никто не делает замечаний. Райская жизнь!
Спустя недели две для поддержания сборов в цирк прибыл известный тогда дрессировщик медведей. Зрители повалили валом. Нам бы радоваться, а мы загрустили — вольной жизни пришел конец.
Дрессировщик и его жена, француженка, были хорошими, милыми людьми. Она так много повидала, так интересно, забавно коверкая русские слова, рассказывала о грустных клоунах, о прекрасных наездницах, которым богачи дарили и бриллианты и целые цирки, что слушать бы ее и слушать, если бы... Если бы не ее любимица Дианка — уродливая, злющая, строптивая обезьянка. Мадам (так все называли жену дрессировщика) души в ней не чаяла, прощала ей любые скверные выходки и искренне считала, будто Дианкины «игры» всем доставляют удовольствие.
Теперь во дворе цирка ежедневно происходили такие сценки. Мадам с обезьянкой на плече сидит на скамейке. Акробат идет в цирк, стараясь как можно дальше обойти зловредную мартышку.
— Здравствуйте, мадам,— кланяется он.
— Доброе утро, голубчик.
Акробат благополучно проскальзывает в дверь. «Уф-ф...» — вздыхает облегченно. Следом на репетицию торопится гимнастка.
— Здрасти, мадам!
— Здрасти, здрасти.
— Мадам, придержите, пожалуйста, Дианку.
— О, милая, идите спокойно, Дианочка не тронет.
Гимнастка крадется к заветной двери, еще шаг, и она — в цирке, однако обезьяна одним прыжком оказывается у нее на голове! Гимнастка уже знакома с нравом хулиганки, поэтому раболепно (и обязательно с улыбкой) просит: «Мадам, возьмите Дианочку». Просить надо робко, тихо, ласково. И обязательно — «Дианочку», не иначе. Раболепничать и унижаться приходится не перед хозяйкой. Перед обезьяной! И приговаривать: «Дианочка, хорошая, красивая...» Тогда и сойдет все относительно благополучно: растреплет она своей жертве прическу, дернет несколько раз за волосы, тем и кончится. Но если не знающий Дианкиных повадок закричит: «Ай, заберите гнусную обезьяну!» — о-о, тут даже страшно представить, что ждало несчастного! Отдирали Дианку с половиной волос жертвы...
Пройти через двор — задачка номер один. Номер два — продвижение по коридору в нашем общежитии. Коридор узкий, а комната дрессировщиков посередине. Дианка на длинной веревке привязана у двери и может при желании дотянуться до любого проходящего мимо.
Повторялась та же история, что и во дворе. Просили привязать Дианочку покороче. В ответ слышали: «Идите, идите, она не тронет». И мадам искренне верила — не тронет. Вздохнув, мы вступали в переговоры с обезьяной: «Ах, какая же ты красавица, какая умница...» «Красавица» внимательно вслушивалась в слова, в интонацию, так и эдак поворачивалась — показывала себя. Но как только человек делал решительный шаг вперед, она взвизгивала, всегда готовая к прыжку. Опять приходилось стоять, говорить «приятные» слова и тихо, незаметно двигаться в нужном направлении. Бывало, по десять минут уговаривали тиранку и льстили ей безбожно. Можно было, конечно, настойчивее попросить убрать животное. Мадам выполнила бы такую просьбу, но лучше этого было не делать. Дианка такого не прощала.
Велофигуристка Ната очень торопилась, она так и заявила мадам: «Очень спешу, прикройте, пожалуйста, дверь». И дверь перед носом Дианки захлопнулась. А через день у Наты был день рождения. Ей хотелось в тот вечер выглядеть на манеже получше, и она направилась в парикмахерскую. В жаре и духоте просидела в очереди полдня, потом парикмахер долго завивал ее прекрасные белокурые волосы горячими щипцами, которые накаливал на керосинке. Наконец Натины мучения окончились, мастер полюбовался своей работой и отпустил ее. Подойдя к цирку, Ната увидела пушистого медвежонка, которого дрессировщик вывел на прогулку. Только она приблизилась к толстенькому косолапому малышу, только собралась погладить его, как четыре маленькие лапки вцепились ей в голову — это Дианка, вырвавшись от хозяйки, с превеликой тщательностью трепала Натины локоны-колбаски. Именинница как могла льстила хулиганке, мадам бегала вокруг и звала ее, но та, пока не взъерошила всю прическу, не успокоилась. А до представления оставалось пятнадцать минут!
Обезьяну возненавидели все артисты. Самые молодые, дождавшись ухода дрессировщиков, подходили к окну и дразнили своего врага. Окна всегда были настежь, а Дианка крепко привязана. Бояться было нечего, и ребята вступали с нею в «беседу».
— Дианка, ты красивая?
— У-у-у, — обрадованно соглашалась та.
— Дианочка, какая ты красавица, просто заглядение!
Обезьянка прихорашивалась мелкими быстрыми движениями, вертелась, давая получше рассмотреть себя. Но в этот момент раздавалось:
— Тьфу, уродина чертова!
Что делалось с обезьянкой! Она визжала, кидалась на обидчика, но веревка не пускала ее. Она хваталась за голову, рвала на себе шерсть, горестно раскачивалась из стороны в сторону. Но стоило ласково сказать: «Дианочка, ты хорошая, ты красивая, са-амая красивая!» — как мартышка затихала, с надеждой прислушиваясь, ждала дальнейших похвал. Очень уж ей хотелось верить в свою неотразимость. Иногда, пользуясь ее превратным представлением о собственной внешности, молодые парни подолгу дразнили ее — то хвалили, то всячески обзывали, чем доводили животное до крайней степени ярости. Но Дианка умела отомстить за себя.
В те годы ничего нельзя было купить в магазинах, поэтому выдавали талоны на обед в столовой. Нетрудно представить, как все дорожили этими обедами. Особенно молодые, здоровые парни, которым постоянно хотелось есть.
...В столовой стоял один, во всю комнату, стол. И вот когда люди склонились над тарелками, мадам, всегда опаздывавшая, вошла со своей любимицей. Та сразу прыгнула на стол и скачками понеслась по нему. Подлетев к главному обидчику, акробату Саше, она не вцепилась ему в волосы, нет. Она молниеносно перекопала волосатой лапой еду в его тарелках. (Посетителям выдавали всю еду сразу — первое, второе и неизменный компот из сухофруктов.) Дианка выхватила гущу из супа, расплескала жижу, вытащила из тарелки котлету, засунула лапу в стакан с компотом. И как ни был голоден Саша, он не смог притронуться к остаткам еды. А обезьяна уже лезла в тарелки Сашиных друзей, сидевших рядом с ним. Мадам бегала вдоль стола, причитала, ловила «мстительницу».
Война между взрослыми людьми и обезьяной продолжалась. Завершилась она лишь с окончанием гастролей в городе, когда артисты разъехались в разные стороны.
Прошло мое детство, промелькнула юность и, мягко говоря, молодость. И вдруг Дианка вновь напомнила о себе
ВИТЕНЬКА
Конец рабочего дня. У входа в гастроном роится какая-то непонятная толпа — задние толкаются, привычно работая локтями, но, пробившись ближе, начинают топтаться на месте, вытягивают шеи, заглядывают через плечо впереди стоящего. И только сбоку кто-то просачивается в магазин. Я тоже зашла сбоку, привстала на носки и поняла, что «пробку» организовала полная, крепкая старуха. Она держала за обе ручки славного малыша и учила его подниматься по ступенькам.
— Ну, топ-топ, Витенька, топ-топ, маленький...
Ножки у ребенка подворачивались, он повисал на бабкиных руках, но та не сдавалась, была терпелива, настойчива и ласкова с внуком. На людей ей было плевать. Она не слышала их, не ощущала их присутствия за спиной. И они, уставшие после работы и мечтавшие поскорее попасть к своим детям и внукам, на удивление терпеливо топтались сзади. Тут к магазину подошли рабочие с ближнего завода. Самый пожилой быстро оценил обстановку и возмутился:
— Что ж это ты делаешь, старая? Люди после работы, а ты вон какую толпу собрала. Ни войти, ни выйти!
Бабка оглянулась, в ее глазах мелькнул то ли испуг, то ли смущение, она подхватила внука на руки, но сразу опомнилась и перешла в наступление:
— Ишь ты, ребенок ему помешал! Что, за закуской торопишься?
— Куда я тороплюсь — не твоя забота. Лучше подумай, кого из внука вырастишь, глупая!
— Ох ты, еще обзывается! Умный больно нашелся...
Но рабочий не стал с ней связываться, махнул рукой и ушел в глубь магазина. А наша очередь принялась обсуждать происшествие.
Кое-кто считал, что не из-за чего поднимать шум — ребенок все-таки. Другие возражали, доказывая, что все беды наши от равнодушия, от безразличия к поступкам ближнего. Такими и детей растим. Рыжеволосая гражданка громко подвела итог: «Мы вообще теперь растим сплошных эгоистов себе на голову». Она тряхнула пышными волосами, пытаясь, видимо, сбросить этих самых «сплошных эгоистов», давно и прочно устроившихся на ее голове. При этом она неодобрительно покосилась на голубоглазого Витеньку, которого бабка, получив товар вне очереди, гордо несла к выходу. Заметив косой взгляд и услышав обидные слова, бабка мгновенно отреагировала:
— Расква-акалась... Игоистов, игоистов... А иди-ка ты знаешь куда... Витенька, покажи, куда ей следовает идти.
Витенька быстро завел пухлую ручку назад и похлопал ладошкой по круглому задику. Наверное, дома это был его коронный номер. Возможно, мать при гостях спрашивала: «Покажи, сынуля, куда мы пошлем нашего гуляку папку?» И когда ребенок хлопал себя ладошкой сзади, все веселились и совали мальчику сладости. Чего-то подобного, какой-нибудь награды ждал Витенька и сейчас, глядя на нас ясными, лучистыми глазами. Но очередь ахнула и возмущенно загомонила:
— Ой, это ж надо!
— Боже, чему научили ребенка!
— Ходить не умеет, а пакостям обучен...
Витенька слов, конечно, не понял, но крики удивили его и напугали, он скривил губки и заревел.
— Что, довели ребенка? Радуйтесь теперь! — с удовлетворением сказала бабка, покидая поле битвы.
Очередь ненадолго затихла — было как-то неловко, что мы, взрослые люди, «довели» ребенка до слез. Всем захотелось объяснить свою невиновность.
— Подумайте, сама всех обхамила, и мы же виноваты!
— Нет, но пацан-то каков!
— От горшка два вершка, а уж научился посылать...
— Из этого свиненка получится отменный хам, поверьте мне.
Все говорили зло, раздраженно, пока не пришли к выводу, что из Витеньки выйдет стопроцентный хулиган или что-нибудь похлеще, а родителей ждет незавидная судьба.
Их предсказания, скоре всего, сбудутся. Бабушка постарается... Но ясноглазого Витеньку жаль. Неповинен он. Пока. «Послал» рыжеволосую? Так не ведал же, что творил!
Как в детстве, меня охватила жалость и чувство безысходности.
Генриетта Белякова
оставить комментарий
RSS 
