Солнце Галины Адаскиной

Много лет радовала зрителей своим захватывающим искусством заслуженная артистка РСФСР Галина Адаскина. Совсем недавно она перешла на режиссерскую работу, но нам кажется, что рассказ о ее номере, об уникальных трюках, которые она исполняла, будет интересен для наших читателей.

Она так просто и обыденно выполняла свой рискованный трюк — шесть витков «солнца» под самым куполом, что зрители не всегда воспринимали его как нечто уникальное.

Шесть витков «солнца». И асе это на турнике, стойки которого вращаются вместе с ней — этакий летающий турник. Такое «солнце» на метровых крутящихся стойках исполняла только, она.

Зритель сознает, что перед ним что-то необычное, лишь когда трюк ухе закончен и гимнастка, неожиданно сорвавшись, летит на арену с высоты четвертого этажа с перекладиной в руках.

—    Ой! — обязательно не выдержит кто-нибудь, и вскрик этот потонет в грохоте аплодисментов...

Но я начал не с того конца — сразу рассказал о номере. А начинать надо было от «Ап, значит, с третьего звонка и с тети Оли — дежурной по артистическому фойе. «Стул поставь Адаскиной, — говорит тетя Оля униформисту, когда раздается звонок. — Галя будет отдыхать...»

Галина отдыхает. Оно сидит на стуле, аккуратно расправив стоящую колоколом белую нейлоновую накидку, похожая на огромную ночную бабочку.

Галина собирается. Состояние это знакомо артистам цирка и спортсменам. Это не страх и не волнение, а именно особое состояние духа и тела, когда все клетки мышц и мозга как бы образуют некое единство, нацеленное на что-то жизненно важное и трудное.

Музыка на манеже стихает, и Адаскина слышит аплодисменты: акробатическая пара кончила работать. Настает ее час.

... Сначала обороты вокруг трапеции, потом «задний бланш», и вот она уже кружится, переворачивается, летает над зыбким своим снарядом, словно отвергая законы земного притяжения, падает, повиснув а какую-то самую последнюю секунду на пятках, и снова кружится, и снова срывается, мягко улыбаясь нам. А оркестр при этом играет что-то грустное и неторопливое, и все, что она делает, подчинено этой музыке, вернее все, что исполняет оркестр, подчинено сейчас артистке.

Галине нравится первая часть номера — чуть задумчивая, как ее называет режиссер — «лирическая». Думаю, в этих неспешных округлых движениях, в этих оборотах, бланшах, обрывах Адаскина как бы выражает самое себя — такую же мягкую и лиричную по натуре.

Потом музыка стихает, и несколько секунд артистка просто раскачивается на трапеции. Но оркестр не дает ей отдыхать — в его бешеных ритмах призыв к состязанию.

Так начинается вторая часть номера, поединок человека и музыки, концерт для гимнаста с оркестром. И эта часть тоже нравится ей, потому что она выражает ее, Адаскину, такой, какой ей всегда хотелось бы стать — смелой, быстрой и непостижимо ловкой.

Любит ли она цирк?

—    Странный вопрос. Цирк для меня все, во всяком случае все самое главное в нем. Я ведь с детства с цирком: брат был цирковым артистом. И когда я кончила восемь классов, сказала в семье: иду в цирковое училище. Мне не поверили, потом всполошились, но было уже поздно. Ах, как же это было давно! На экзамене не могла даже подтянуться на турнике. «Галя, какие у тебя тоненькие ручки, гляди — сломаются...» — сказал тогдашний директор училища Н. Барзилович. Но уже на первом курсе я делала восемь штицов подряд. Что это такое? Подтянуться на кольцах и выжать себя... Попутно я занималась музыкой — ксилофоном, концертино. И Барзилович мне сказал: «Выбирай что-то одно, иначе не будет ни того, ни другого». Я выбрала гимнастику. Почему? Понимала, что музыкантом буду весьма средним, гимнастика же давалась мне удивительно легко.

... А оркестр все убыстряет и убыстряет темп. И она тоже добавляет нечто новое в свое соло — полет под куполом. Для этого ее трапецию слегка раскачивают, и на этой зыбкой никелированной жердочке, летающей над нашими головами, артистка щедро выплескивает все эти немыслимые обороты, висы, обрывы, бланши, и шесть ее качающихся теней кувыркаются рядом с ней на куполе.

При этом Адаскина, заметьте, работает без лонжи.

—    В свое время у меня было много выговоров за то, что я работала без лонжи. Лонжа стесняет мои движения, но дело даже не в этом, вместе с ней уходит куда-то легкость и появляется ощущение некой усредненности. Нет, это уже не ювелирная работа.

...Оркестр сдается, как бы признавая превосходство гимнастки, музыка умолкает. И тут артистке подают сверху петлю, и она взлетает еще выше — к самому цирковому небу, к логкому, похожему иа букву «П» стальному снаряду, загадочно блистающему под самым куполом.

Это ее Аппарат — именно так, с большой буквы, ибо это не просто машина, техника, хитроумное детище конструкторов и слесарей, но и нечто большее — помощник, позволяющий ей выразить самое себя.

Оно берется руками за верхнюю перекладину «П» и выжимает стойку. О чем она думает в эту минуту?

—    Когда я начинала репетировать этот трюк, для меня эталоном мужества и гимнастического искусства была Лариса Латынина. И у меня, знаете, выработалась привычка говорить себе в эту минуту: «Как Лариса Латынина!» Я говорю «как Лариса» — и это помогает мне сосредоточиться, собраться. Как-то, не помню в каком городе, стоя на руках, я собиралась сказать «как Лариса» и тут, знаете, вдруг забыла имя. Надо начинать, а я все стою вверх ногами и вспоминаю, как зовут ту, которая вдохновляет меня... В общем, неприятная была ситуация...


—    Гимнастика спортивная и цирковая, провести параллель между ними? Ну, за это я, пожалуй, не возьмусь... Спортивная гимнастика давно уже обогнала цирковую. Сегодня она — лидер. И я думаю, что любая из наших лучших гимнасток может хоть завтра выступать в цирке. Только одно «но»: гимнастика на снарядах, установленных на полу, это одно, а гимнастика под куполом, на трапеции, — совсем иное. Я знала прекрасную спортсменку, легко крутившую «солнце» на турнике, — она не могла повторить его, когда ее подняли наверх. Под куполом — все иначе. Вверху так управлять своим телом, как внизу, человек не может. Возникает чувство скованности, естественное чувство самозащиты организма. Может быть есть люди, которые не испытывают подобных ощущений, но я их не встречала.

...Стоя вниз головой, она нащупывает пальцем кольцо замка, фиксирующего стойки, и тихонько тянет его к себе. И тут же сияющие стальные стойки срываются с фиксатора, и она падает, падает, падает, начиная петлю.

Легкое, незаметное движение ногами, чуть-чуть вытянуться в плечах... Она чувствует, что подходит к самой нижней точке петли и — выпрямляет ноги, как бы бьет ими по воздуху, подталкивая себя вперед. Этого усилия хватает, чтобы взлететь к куполу и опять падать, падать, падать, ощущая, как наливается металлом сс тело, как теряет она, Адаскина, легкость. И она приказывает себе: держись. Держись. Не уступай!

Вся ее воля сейчас в одном — удержаться, не выпустить перекладину трапеции, работать!

—    Раз — считает она витки, — два... Однажды Адаскина прихварывала и во время трюка почувствовала, что не знает, где она сейчас — вверху или внизу. Ей понадобилась целая секунда, чтобы овладеть собой и закончить номер... Когда делаешь такой трюк, ошибаться не имеешь права.

Все, что она делает, она делает почти интуитивно. Вверх — вниз, вверх — вниз. Что-то подсказывает ей, что сейчас наступит мгновение, когда она должна согнуть колени, чтобы снова послать себя вверх. Именно сейчас — не раньше, не позже. Она остро чувствует темп своего вращения и время. А внешне все очень просто и совсем не страшно — круги, что описывает Адаскина, легки, красивы и вовсе не производят впечатления чего-то на грани человеческих сил. Сверкающий, искрящийся диск, живое колесо. Одним словом, «солнце». «Солнце» Адаскиной!

Когда артистка делает последний, пятый виток («могла бы и больше витков делать, но для публики это слишком много, ей приедается это вращение, поэтому я делаю только пять витков; артист должен тонко чувствовать публику — это закон нашей профессии...»), оно уже знает, что сейчас сорвется вниз.

Все происходит очень просто и не требует от нее никаких усилий: щелкает замок аппарата, трапеция, за которую она держится, вылетает из стоек, и она снова падает, падает, падает...

Встреча с жестким цирковым ковром получается сравнительно мягкой, хотя при этом обязательно раздается громкий хлопок. («И это всегда меня немного огорчает. Знаю, публика меня при этом жалеет, а я злюсь оттого, что не могу объяснить— ничего скверного не происходит».)

Любопытно, но сама она ценит эту эффектную концовку номера отнюдь не высоко:

—    Голый риск и эффект... Я здесь не прилагаю никаких усилий, любой на моем месте полетел бы точно так же. В общем, все это — лишь «на публику»...

Стоя на ковре, она делает традиционный комплимент, и публика шумно благодарит ее. За кулисами, как всегда, ее ждет ассистент.

—    Как? — спрашивает она.
—    Нормально, — отвечает он. Саша всегда говорит только «нормально». И когда она недовольна собой, и когда она испытывает радость от выступления. Но в этом, так она думает, есть все же и что-то хорошее: значит, она работает настолько чисто, что даже взгляд профессионала уже не может уловить мелкие ее грехи.

А теперь я хочу задать вопрос: почему она поступает так, а не иначе? Что за странная сила заставляет ее каждый вечер рисковать собой, работая без лонжи, срываться с двенадцатиметровой высоты на жесткий цирковой ковер?

Как ни странно, ответ, как я его понимаю, прост: профессиональный долг. Да, все дело в том, что мы называем чувством долга и что на самом деле, если подумать, есть соединение многих человеческих качеств — таланта, любви к своему делу, профессиональной удачливости, умения...

Наш разговор подошел к концу, выяснено вроде бы все... Да, еще одно!

—    Говорят, выполняя трюк, вы сломали ногу?
—    Нет, — отвечает Адаскина, — ног я не ломала никогда. Позвоночник. Дважды...

В голосе ее — легкая досада. На самое себя...

Похоже, я был одним из последних зрителей, видевших «петлю Адаскиной». Сейчас Галина Семеновна перешла на работу во Всесоюзную дирекцию по подготовке цирковых программ, аттракционов и номеров.

Увидим ли мы когда-нибудь этот уникальный трюк — не знаю. Остается надеяться, что кто-нибудь из воспитанников Адаскиной повторит ее удивительное достижение, а может быть — превзойдет своего учителя.


А. РОДИН

оставить комментарий