Батюшка Юрий Арсеньевич...T.K. Шах-Азизова

B моей домашней библиотеке есть целый раздел под назва­нием «Дмитриев»; книги об искусстве, о людях искусства, вос­поминания... Здесь далеко не все, ведь на счету автора более 30 книг и статей несть числа. И удивишься невольно: сколько же можно написать в течение одной жизни!

Правда, жизнь была долгая: Юрий Арсеньевич Дмитриев не дожил всего нескольких месяцев до своего 95-летия, кото­рое мы отмечали в декабрьские дни 2006 года, уже без него. При нем отмечали бы шумно, весело, с обильным стечением гостей и непременным сюрпризом хозяина – очередной кни­гой. Трудился он до последних дней, несмотря на болезни и возраст, азартно, c поразительным аппетитом к работе. Те, кому повезло работать или просто быть рядом с ним, могли на­питаться этой энергией и позавидовать ей незлой, белой зави­стью. B чем был источник энергии? B сильной, крепкой натуре, в  не иссякающем жизнелюбии? B том, чем он занят был долгие годы, смолоду и до конца? Ведь дело, коль скоро оно по душе, формирует нас, отзывается в нас, как отозвались в Дмитриеве три его любимых искусства – театр, цирки эстрада.

На первый взгляд, странный раз6рос интересов. Написал капитальный двухтомник «Академический Малый театр» о  его прошлом и настоящем, великих артистах старейшего теа­тра России. Писал о том, чему сам был свидетель, – истории советского театра, которая вся прошла на его глазах. O смелом и   веселом искусстве цирка, где он стал основателем новой нау­ки – цирковедения, завершив полувековой труд в этой сфе­ре монументальным изданием «Цирк в России. От истоков до 2000 года». Об эстраде, которую так же решительно сделал предметом серьезной науки.

Широта эта разбросом никак не была. B «низовой» куль­туре, в гуляньях, балаганах, y скоморохов Дмитриев видел ту почву, откуда росли на Руси и цирк, и театр, и эстрада. Слов­но сами эти искусства подсказывали ему идею своего общего корня.

Все было выбрано неслучайно. Дмитриев – человек земной, но не будничный, артистичный, потому, видно, и выбрал себе праздничные искусства и героев ярких, незаурядных. B театре его тянуло к трагиками романтикам, начиная c Мочалова и Ер­моловой. На  эстраде — к таким фигурам, как Утесов и Райкин, в цирке — Кио... Список можно увеличивать многократно. Это не значит, что в поле зрения Дмитриева были лишь « звезды» — вовсе нет. Он был в широком смысле слова демократичен, и за­нимали его люди и судьбы разные, рядовые, вне зависимости от успеха, от ранга. Речь идет o пристрастиях, на что каждый имеет право, об ориентирах.

B списке его научных титулов все на месте: профессор, доктор искусствоведения, заслуженный деятель искусств Рос­сии. Все справедливо — Дмитриев, c его живой и энергичной натурой, не мог быть ученым-затворником, ученым кабинет­ного склада, сторонним наблюдателем процесса. Он участво­вал гнем, в самом себе соединив науку и практику: работал в системе цирка, помогая его развитию, находя ему достойное место в культуре — и настаивая на этом и добиваясь своего (как поступали c эстрадой).

Естественный, врожденный демократизм его распростра­нялся на все: на отношение к миру, к людям, к искусству, кото­рое он различал не по сорту (высшее — низшее), но по качест­ву — настоящее и поддельное.

Дмитриева трудно понять, не зная его жизненного пути, его времени. Его биография —это биография поколения, рано вошедшего в жизнь, рано осознавшего свое призвание и вер­ного ему до конца. Юноша из нетеатральной семьи, c рабочей профессией, быстро потянувшийся к искусству, стал рабкором, начал печататься в конце 1920-x годов, затем кончил ГИТИС, прошел все ступени научной карьеры, где были разом и нарав­не педагогика, исследования, живая жизнь искусства.

C середины 1940-x годов вторым домом Дмитриева стал Институт истории искусств (ныне — Институт искусствозна­ния), где он был в числе основателей, a c середины 1960-x до 1990-x руководил Сектором театра, в ту пору — командой вели­колепных ученых, ярких личностей, порой c трудным харак­тером и трудной судьбой, да и со взглядами иными, чем его собственные. Это не имело для Дмитриева значения. Он мог спорить, не соглашаться, но всех принимал под свое крыло и защищал, если было нужно, в небезопасных ситуациях (a та­ких тогда было немало, и сотрудники ему доставались не слиш­ком «благонадежные» ).

Человек импульсивный, неравнодушный, неровный, он мог вспылить, обидеть и обидеться — но был незлопамятен, отходчив. Мог оценить талант иной, чем y него, природы. Сложные и глубокие отношения связывали его, к примеру, c Татьяной Михайловной Родиной, c которой он вместе учился, a потом долгие годы работал, – ученым иного направления и склада, чем он. Несогласия бывали яростными, споры доходили до ссо­ры, но никто из них не таил потом зла, не держал камня за пазухой, не терял чувства родства. И когда Родиной не стало, Дмитриев (в поздние свои гoды) сорвался с курорта, прилетел в Москву, примчался, в чем был, чтобы проститься c давней своей подругой.

Это чувство родства, редкая сейчас ценность, из разряда патриархальных (и вечных), сказывалось во всем. Он любил выращивать молодежь, подталкивать к развитию, и, если кто-то ленился, стыдил того прилюдно и неустанно, до той поры, пока лентяй не брал свой рубеж, не выпускал книгу, не защищал диссертацию. Педагогическая жилка билась в нем из­начально. Он преподавал в разных училищах и институтах и создал свою научную школу, и среди учеников его – «звезды» арены и сцены. Потребность опекать и собирать людей, жить общинно, семейно была в нем неистребимой. Недаром коллеги по работе называли его ласково и почтительно: батюшка. Ба­тюшка Юрий Арсеньевич...

B нем не было ни научного, ни житейского эгоизма. Он ра­довался чужим успехам, стимулировал, провоцировал их. Увлечения свои не таил, a претворял в общее дело, раздавал щедро. Основал в Институте группу эстрады, ставшую полноправным отделом. Затевал коллективные труды, вокруг которых обра­зуется человеческое общество. Мог собрать большую группу театроведов и повезти их в Польшу или по Золотому Кольцу –знакомиться c театром, a заодно и с жизнью. Каждое лето от­правлялся со своим Сектором в Госфильмофонд, где работал (и работает) его сын, Владимир Юрьевич Дмитриев, – смотреть те шедевры мирового кино, которые были тогда «не дозволены к прокату».

Все это он мог бы делать один, сам по себе, не утруждаясь лишними хлопотами, но не хотел: предпочитал быть вместе.

Пройдя через все то, что выпало на долю его ровесникам, не дотянув малости до 100-летия, он не ломался и не сгибался, хотя героем себя не считали не был. Жил c открытой душой, делал свое дело, помогал людям. Чувство жизни, вкус жизни не оставили его до конца. И еще...

Одна из лучших книг Дмитриева названа радостно и бес­страшно: «Эстрада и цирк глазами влюбленного». Дар любви был в нем неистощимым: к своим искусствам, к близким, пре­лестной и мужественной своей жене - помощнице, другу.

Говорят, этот дар продлевает жизнь и делает ее полной. Видимо, так...

оставить комментарий