Так ли смеется время

Как часто выносится оно сегод­ня в заголовки эстрадных про­грамм и спектаклей, прекрас­ное, большое и мудрое слово — Время!

И   хорошо! Ибо это Время — наше, совет­ское, сверяемое по курантам Спас­ской башни. Вот и талантливый, любимый миллионами зрителей мастер со­ветской эстрады Аркадий Райкин также назвал свою программу — «Время смеется». С основаниями или без основа­ний?.. За вступительной песенкой, обе­щающей «серьезный разговор», следует в исполнении Райкина не­большой рассказ или реприза — как хотите, так и считайте — под этим самым многообещающим на­званием — «Время  смеется». Что ж, запев, так сказать, не­плох! «Тик-так, тик-так... Какие лег­комысленные звуки. Это смеется Время. Да-да, оно умеет смеяться. Иногда радостно, иногда саркасти­чески, а иногда и гневно.

Этот человек хозяином идет по жизни. Мысли, дела, планы — за­полнена каждая минута. Тик-так, тик-так, пульсом стучит Время. Оно улыбается человеку, оно идет рядом с ним! Тик-так, кое-как, тут поспал, там поболтал, жизнь прошла неизве­стно когда... Ни себе, ни людям. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Человек ничего не дал своему вре­мени, и Время не заметило его. Время — оно имеет и прошедшее и  будущее». И о них, о людях, которые ни­чего не дают своему времени, идут не в ногу с ним и, более того, мешают ему, в программе расска­зывается во многих номерах. И есть в этом плане номера, безу­словно, заслуживающие доброго слова. Например, принадлежащая пе­ру Гинряров «вполне реальная фантасмагория» — «Жил-был Ди­ма». Действительно, фантасмагория и, действительно,  реальная! Обнаруживший в гардеробе сво­ей супруги Варвары Ивановны Глодальской скелет, молодожен Миша слышит из ее собственных уст откровенное признание: это скелет  ее   бывшего   мужа   Димы, съеденного ею. В панике Миша мчится в милицию. Там, оказы­вается, в курсе дела: «Был сигнал от участкового». Но, как говорит начальник или дежурный, «не чужого же человека она съела, а своего законного мужа. Не на ули­це же она кого-то съела, а у себя дома, в семейном кругу. Милиция здесь ни при чем». Миша спешит в учреждение, где до своей смерти работал Дима, в местком. Оттуда торопится в комиссию содействия при домкоме, к активистам... Но всюду слышит один и тот же от­вет: наша хата — с краю... Разби­тый, возвращается он в супру­жеское лоно, и тут... Тут Варвара Ивановна Глодальская съедает и его.

Нет, не Варвару Ивановну би­чуют сатирики. Хотя, разумеется, лучше иметь жену деликатную и отзывчивую, чем сварливую. Одна­ко главный объект их смеха — равнодушие. Никто из участников этой сцен­ки не произносит тирад по поводу нетерпимого равнодушия. Но мысль эта утверждается всем со­держанием сцены. Утверждается посредством занимательной, инте­ресной житейской истории, пред­ложенной нашему вниманию, что делает эту мысль особенно доход­чивой и убедительной. Равнодушие к людям, к их судьбам — вот поч­ва для Глодальских, вот что позво­ляет им растаптывать человече­ские жизни. Зло написана А. Балашовым и Ю. Рестом сценка «Невероятная история». И в самом деле, невероятная! Что, впрочем, совсем не означа­ет: не встречающаяся в жизни. К сожалению, встречающаяся! Дурак-бюрократ испугался доб­росердечного желания старого уче­ного и его жены передать их лич­ную библиотеку в общественное пользование.

— Вы — даете, я — принимаю! С вас, как с гуся вода, а я уже — материально ответственное лицо. У вас книжечки не хватает, а у меня уже недостача!..

Что дурак, что бюрократ — оба друг друга стоят! Точно бьют по целям и музы­кальная сценка Гинряров «Равно­правие» и их же интермедия «Со­бачьи страдания». Первая — по равнодушию к женщине, неуважению к ней, эгоизму. Вторая — по собственничеству, по тем, кто не­честно построил шикарные дачи, отгородился от жизни высокими частоколами. Остроумны и некоторые из басен М. Азова и В. Тихвинского. Однако многим другим номерам программы явно не хватает худо­жественной силы, глубины, ясно­сти позиции жизнеутверждения для того, чтобы говорить от лица Времени. И в этих номерах смеется уже не Время. Смеются лишь некото­рые наши сатирические писатели: Гинряры (М. Гиндин, Г. Рябкин, К. Рыжов), М. Азов и В. Тихвин­ский, А. Балашов и Ю. Рест, Н. Кобар, М. Ланской, В. Ардов. Смеют­ся, стреляя порой по целям, кото­рые поражаются даже не дробью, а горохом. Смеются Аркадий Рай­кин и его партнеры. Смеются и зрители. Впрочем, не все и не всегда. И смех их рожден здесь чаще всего не силой искусства, а лишь хлесткостью и броскостью, фельетоиностью того или другого но­мера. Не мало ли этого для утвержде­ния того, что смеется Время? Программе явно недостает раз­маха, страсти, силы, с которой бичует подобные недостатки пар­тия. Сатира здесь мелковата. И в этом  первый грех программы. Разумеется, чувство меры в ис­кусстве всегда необходимо. Но определяется оно не силой замаха и не должностями осмеиваемых лиц, а позицией художника. Тем, ради чего он прибегает к оружию смеха. Истинным чувством вре­мени. Вот, к примеру, в той же репри­зе «Время смеется» подвергается осмеянию музыкальный критик, не разобравшийся в свое время в творчестве композитора Тиктако-вича:

«И этот такт не так, и этот такт не так. И, вообще, композитор Тиктакович потакает не тем вку­сам.   Так  его,   так   ему! Но время идет: тик-так, тик-так... И становится известным: компози­тор  Тиктакович  получил  премию. «Вот так так», — говорит критик и отстукивает новую статью. И теперь уже все так. И каждый такт так. И с народом контакт. Тик-так. Тактика». Да разве в отдельных музыкаль­ных критиках здесь было дело! Разве из-за заблуждений или бес­принципности кого-либо из них принял Центральный Комитет партии специальное постановле­ние, касающееся некоторых явле­ний музыки? И может ли подле­жать водевильному осмеянию то, что было одним из проявлений трагедии народа? Да, кстати, не следует забывать и о том, что Вре­мя отсчитывало и отсчитывает свои такты не только для музы­кальных критиков, но и для ком­позиторов, и творчество иных из них претерпело за десятилетия серьезные изменения... А вот сценка, написанная Гинрярами — «По пути во Францию», сценка, бичующая перестраховщи­ка, который не доверяет своему товарищу. Захотел человек отпра­виться в туристскую поездку, нуж­на характеристика. А у перестра­ховщика рука не поднимается подписать: как бы чего не вышло. Ну что ж, бывает и такое. Но ведь есть у этой медали и обрат­ная сторона: опасность ротозей­ства, утраты революционной бди­тельности. Мы знаем, как, к сожа­лению, недостойно вели себя, по­пав в буржуазный мир, некоторые наши молодые и немолодые писа­тели. Это о них говорил в своей речи на апрельском совещании работников      промышленности    и строительства РСФСР Н. С. Хру­щев: «...приехали за границу, увидели там невиданной у нас расцветки панталоны для своей жены и ста­ли вздыхать — вот она какая, Америка, она панталоны лучше нас делает... Эх вы... Да что тут скажешь! Нельзя, товарищи, стыдно ме­нять классовую точку зрения на обывательскую, рассматривать все с точки зрения расцветки дамских панталон».

И это куда более значительная сегодня, острая, актуальная тема для резкого критического осмея­ния, нежели фигура перестрахов­щика, уже не один год кочующая из одной эстрадной программы в другую. Так как же в этой связи не вспомнить и замечательный опыт покойного Н. Смирнова-Сокольско­го и его девиз боевой оперативно­сти: сегодня а газете — завтра в куплете! Бичевать пороки, мешающие на­роду жить, строить коммунизм, а не только добродушно посмеивать­ся над случайными огрехами при­звана советская эстрада. А над чем смеются и авторы, и артисты в двух сценках — «Осторожность» и «Наглость»? Да какое имеют они отношение, эти «крайности», к на­шему Времени? А ведь в програм­ме  обещано:   Время  смеется. Время, которое работает на ком­мунизм... Но есть у этой программы и вто­рой грех — не менее, а, пожалуй, более  серьезный. Вот два эстрадных номера, ис­полняемых  самим  А.  Райкиным. Первый называется «Строители». Это тост за «человека гордой профессии», за строителя.

Но какой тост! Тост, во время которого выяс­няется, что на строительствах якобы царит полная неразбериха, а от всех трудов строителей оста­ются одни только недоделанные краны, неработающие души, воз­никают всяческие лазейки для взя­точников и проходимцев. «Так шо я всегда оторву на свой кусок  хлеба  твой   кусок   масла»... И хотя и в начальной и в фи­нальной частях тоста есть в адрес строителей хвала, она способна вызвать только усмешку. Никому не поздоровится от эта­ких похвал! Да, конечно, все то, над чем сме­ется артист вместе с писателями-сатириками, имеет, место в дей­ствительности. Не стану скрывать: и в той квартире, где я живу, тоже «шалят» водопроводные краны. Но вот и сейчас, когда я пишу эту статью, видны мне из окна вырос­шие за последние месяцы, как гри­бы после дождя, многоэтажные красивые корпуса. И сколько их видно из окон только одной квар­тиры! А во всей Москве! А в целой стране!.. Не исключено, что и на сей раз иные из поклонников программы снова попытаются упрекнуть меня. Упрекнуть в несвежести, неориги­нальности примера: многоэтажные красивые корпуса. Но ведь и упо­минание о недоделанных кранах и «пошаливающих» душах лишено свежести и оригинальности в еще большей степени. А главное-то — не могут, не должны недоделанные краны за­городить в нашем сознании не только миллионы квадратных мет­ров новой жилой площади, но и де­сятки    и    СОТНИ  ТЫСЯЧ,  МИЛЛИОНЫ счастливых человеческих судеб и улыбок. Нельзя из-за чахлого ку­старника не видеть огромных лес­ных массивов! Да, давайте и за недоделанные краны, и за вымогательства, и за прочие  пакости бичевать!  Но так делать это, чтобы ощущение ми­зерности этих неполадок в срав­нении с величием самого строи­тельства не пропадало ни на ми­нуту.

Вспомним Маяковского... Как гневно умел он бичевать все то, что тогда мешало движению общества вперед, и с какой гордостью и силой умел он говорить о главном и решающем в действительности тех дней, утверждать это главное и решающее. Ведь нам, как это явствует из «запева», обещаны в программе слова о человеке — хозяине жиз­ни, о Человеке, которому Время, идущее рядом  с ним, улыбается. Где же они, эти слова? Их нет ни в одном номере про­граммы. Ведь не примем же мы за тако­го человека старого ученого из «Невероятной истории», падающего в обморок от дурака-бюрократа, или Мишу из пьески «Жил-был Дима», позволившего себя слопать мадам Глодальской. Новый человек дерзок, смел, стоек. Не Глодальские наступают на него, а он на них. А возникает ли у зрителей про­граммы уверенность, в этом, осо­бенно когда он слушает написан­ные В. Ардовым, М. Айзенштадтом и В. Тихвинским «Записки сумас­шедшего»?

Вряд  ли! Куда ни поди, везде он, Свечкин! Взяточник, нахал, бюрократ... Жизнь, оказывается, такова, что правдивому и честному человеку даже в сумасшедшем доме и то туго приходится.

« — Ты что пишешь?
— «Записки  сумасшедшего».
— Вообразил   себя   Гоголем? — Нет, просто описываю все, что вижу.  Хочу, это  потом   прочитать товарищам... Вам, значит.
— Не  забудь  показать  главвра­чу.   Пусть  предварительно   прове­рит.
— А    что   проверять.   Я    пишу только правду.
— Ты что, сумасшедший?.. Возь­мут и впаяют, чтоб не выносил сор из   избы».

Что же, интересно, понимается в таком случае создателями этого номера под правдой? Правдой   времени. Однако, — слышатся мне голоса защитников программы, — не зо­вете ли вы к лакировке, к замал­чиванию  недостатков?.. Нет, замалчивать недостатки не надо! Ни в коем  случае! Но и бичуя эти недостатки, художник не может не утверждать своим искусством величие наших дней, красоту деяний советского человека. Не честный человек оди­нок в нашей действительности, а Свечкин!    Не   честному   человеку трудно, а Свечкину. Ему приходит­ся изворачиваться, лгать, приспо­сабливаться. Ибо мораль нашего Времени к свечкиным беспощадна.  Что же касается «лакировки», то отлично об этом сказано в поста­новлении июньского Пленума Цен­трального Комитета партии: «Советский народ, наша партия не могут согласиться с теми, кто с кислой гримасой встречает изо­бражение светлых сторон нашей жизни, кто наклеивает ярлык «ла­кировщика» деятелям литературы и искусства, отображающим высо­кую и благородную правду нашей жизни, героику и романтику борь­бы за новое общество». Отображение этой правды, ут­верждение советской действитель­ности, действительности наших дней — обязательная задача и са­тириков и всей эстрады.

Об этом не раз напоминали сати­рикам наша партия, лично Н. С. Хрущев. Мелкость целей и явлений, за­хватываемых в поле зрения, одно­сторонность взгляда серьезно пор­тят   программу   «Время  смеется». В том-то и беда, что дыхания и смеха Времени ей, программе этой, сильно не хватает. Не хватает сме­ха, который мог бы быть главным положительным героем этой про­граммы. И, конечно же, один из крупней­ших мастеров советской эстрады, Аркадий Райкин, мог бы быть значительно требовательнее к каче­ству избираемого им литературного материала. К этому его обязывают талант и мастерство, гражданствен­ность целей, любовь зрителя. Ну, а само исполнение Арка­дия Райкина и всех участников руководимого им Ленинградского театра миниатюр? Искусство трансформации, острой и меткой характеристики, которым блестяще владеет Райкин, не изме­няет ему и здесь. Жаль только, что между ним и остальными уча­стниками спектакля существует в смысле мастерства, таланта, от­точенности техники немалый раз­рыв.

Это тоже не является достоин­ством   программы. Со вкусом и изобретательностью сделано оформление программы художником Д. Лидером. Многое привлекает в музыке композитора Г. Портнова, в режиссерской рабо­те самого А. Райкина и Н. Бир­мана. Привлекает, но не определяет общего звучания программы. Оно определяется, так сказать, уровнем    эстрадной    драматургии. А он, увы, порой вызывает серь­езные упреки...
 

Юр. ЗУБКОВ

Журнал Советский цирк. Сентябрь 1963 г.

оставить комментарий