Так ли смеется время
Как часто выносится оно сегодня в заголовки эстрадных программ и спектаклей, прекрасное, большое и мудрое слово — Время!
И хорошо! Ибо это Время — наше, советское, сверяемое по курантам Спасской башни. Вот и талантливый, любимый миллионами зрителей мастер советской эстрады Аркадий Райкин также назвал свою программу — «Время смеется». С основаниями или без оснований?.. За вступительной песенкой, обещающей «серьезный разговор», следует в исполнении Райкина небольшой рассказ или реприза — как хотите, так и считайте — под этим самым многообещающим названием — «Время смеется». Что ж, запев, так сказать, неплох! «Тик-так, тик-так... Какие легкомысленные звуки. Это смеется Время. Да-да, оно умеет смеяться. Иногда радостно, иногда саркастически, а иногда и гневно.
Этот человек хозяином идет по жизни. Мысли, дела, планы — заполнена каждая минута. Тик-так, тик-так, пульсом стучит Время. Оно улыбается человеку, оно идет рядом с ним! Тик-так, кое-как, тут поспал, там поболтал, жизнь прошла неизвестно когда... Ни себе, ни людям. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Человек ничего не дал своему времени, и Время не заметило его. Время — оно имеет и прошедшее и будущее». И о них, о людях, которые ничего не дают своему времени, идут не в ногу с ним и, более того, мешают ему, в программе рассказывается во многих номерах. И есть в этом плане номера, безусловно, заслуживающие доброго слова. Например, принадлежащая перу Гинряров «вполне реальная фантасмагория» — «Жил-был Дима». Действительно, фантасмагория и, действительно, реальная! Обнаруживший в гардеробе своей супруги Варвары Ивановны Глодальской скелет, молодожен Миша слышит из ее собственных уст откровенное признание: это скелет ее бывшего мужа Димы, съеденного ею. В панике Миша мчится в милицию. Там, оказывается, в курсе дела: «Был сигнал от участкового». Но, как говорит начальник или дежурный, «не чужого же человека она съела, а своего законного мужа. Не на улице же она кого-то съела, а у себя дома, в семейном кругу. Милиция здесь ни при чем». Миша спешит в учреждение, где до своей смерти работал Дима, в местком. Оттуда торопится в комиссию содействия при домкоме, к активистам... Но всюду слышит один и тот же ответ: наша хата — с краю... Разбитый, возвращается он в супружеское лоно, и тут... Тут Варвара Ивановна Глодальская съедает и его.
Нет, не Варвару Ивановну бичуют сатирики. Хотя, разумеется, лучше иметь жену деликатную и отзывчивую, чем сварливую. Однако главный объект их смеха — равнодушие. Никто из участников этой сценки не произносит тирад по поводу нетерпимого равнодушия. Но мысль эта утверждается всем содержанием сцены. Утверждается посредством занимательной, интересной житейской истории, предложенной нашему вниманию, что делает эту мысль особенно доходчивой и убедительной. Равнодушие к людям, к их судьбам — вот почва для Глодальских, вот что позволяет им растаптывать человеческие жизни. Зло написана А. Балашовым и Ю. Рестом сценка «Невероятная история». И в самом деле, невероятная! Что, впрочем, совсем не означает: не встречающаяся в жизни. К сожалению, встречающаяся! Дурак-бюрократ испугался добросердечного желания старого ученого и его жены передать их личную библиотеку в общественное пользование.
— Вы — даете, я — принимаю! С вас, как с гуся вода, а я уже — материально ответственное лицо. У вас книжечки не хватает, а у меня уже недостача!..
Что дурак, что бюрократ — оба друг друга стоят! Точно бьют по целям и музыкальная сценка Гинряров «Равноправие» и их же интермедия «Собачьи страдания». Первая — по равнодушию к женщине, неуважению к ней, эгоизму. Вторая — по собственничеству, по тем, кто нечестно построил шикарные дачи, отгородился от жизни высокими частоколами. Остроумны и некоторые из басен М. Азова и В. Тихвинского. Однако многим другим номерам программы явно не хватает художественной силы, глубины, ясности позиции жизнеутверждения для того, чтобы говорить от лица Времени. И в этих номерах смеется уже не Время. Смеются лишь некоторые наши сатирические писатели: Гинряры (М. Гиндин, Г. Рябкин, К. Рыжов), М. Азов и В. Тихвинский, А. Балашов и Ю. Рест, Н. Кобар, М. Ланской, В. Ардов. Смеются, стреляя порой по целям, которые поражаются даже не дробью, а горохом. Смеются Аркадий Райкин и его партнеры. Смеются и зрители. Впрочем, не все и не всегда. И смех их рожден здесь чаще всего не силой искусства, а лишь хлесткостью и броскостью, фельетоиностью того или другого номера. Не мало ли этого для утверждения того, что смеется Время? Программе явно недостает размаха, страсти, силы, с которой бичует подобные недостатки партия. Сатира здесь мелковата. И в этом первый грех программы. Разумеется, чувство меры в искусстве всегда необходимо. Но определяется оно не силой замаха и не должностями осмеиваемых лиц, а позицией художника. Тем, ради чего он прибегает к оружию смеха. Истинным чувством времени. Вот, к примеру, в той же репризе «Время смеется» подвергается осмеянию музыкальный критик, не разобравшийся в свое время в творчестве композитора Тиктако-вича:
«И этот такт не так, и этот такт не так. И, вообще, композитор Тиктакович потакает не тем вкусам. Так его, так ему! Но время идет: тик-так, тик-так... И становится известным: композитор Тиктакович получил премию. «Вот так так», — говорит критик и отстукивает новую статью. И теперь уже все так. И каждый такт так. И с народом контакт. Тик-так. Тактика». Да разве в отдельных музыкальных критиках здесь было дело! Разве из-за заблуждений или беспринципности кого-либо из них принял Центральный Комитет партии специальное постановление, касающееся некоторых явлений музыки? И может ли подлежать водевильному осмеянию то, что было одним из проявлений трагедии народа? Да, кстати, не следует забывать и о том, что Время отсчитывало и отсчитывает свои такты не только для музыкальных критиков, но и для композиторов, и творчество иных из них претерпело за десятилетия серьезные изменения... А вот сценка, написанная Гинрярами — «По пути во Францию», сценка, бичующая перестраховщика, который не доверяет своему товарищу. Захотел человек отправиться в туристскую поездку, нужна характеристика. А у перестраховщика рука не поднимается подписать: как бы чего не вышло. Ну что ж, бывает и такое. Но ведь есть у этой медали и обратная сторона: опасность ротозейства, утраты революционной бдительности. Мы знаем, как, к сожалению, недостойно вели себя, попав в буржуазный мир, некоторые наши молодые и немолодые писатели. Это о них говорил в своей речи на апрельском совещании работников промышленности и строительства РСФСР Н. С. Хрущев: «...приехали за границу, увидели там невиданной у нас расцветки панталоны для своей жены и стали вздыхать — вот она какая, Америка, она панталоны лучше нас делает... Эх вы... Да что тут скажешь! Нельзя, товарищи, стыдно менять классовую точку зрения на обывательскую, рассматривать все с точки зрения расцветки дамских панталон».
И это куда более значительная сегодня, острая, актуальная тема для резкого критического осмеяния, нежели фигура перестраховщика, уже не один год кочующая из одной эстрадной программы в другую. Так как же в этой связи не вспомнить и замечательный опыт покойного Н. Смирнова-Сокольского и его девиз боевой оперативности: сегодня а газете — завтра в куплете! Бичевать пороки, мешающие народу жить, строить коммунизм, а не только добродушно посмеиваться над случайными огрехами призвана советская эстрада. А над чем смеются и авторы, и артисты в двух сценках — «Осторожность» и «Наглость»? Да какое имеют они отношение, эти «крайности», к нашему Времени? А ведь в программе обещано: Время смеется. Время, которое работает на коммунизм... Но есть у этой программы и второй грех — не менее, а, пожалуй, более серьезный. Вот два эстрадных номера, исполняемых самим А. Райкиным. Первый называется «Строители». Это тост за «человека гордой профессии», за строителя.
Но какой тост! Тост, во время которого выясняется, что на строительствах якобы царит полная неразбериха, а от всех трудов строителей остаются одни только недоделанные краны, неработающие души, возникают всяческие лазейки для взяточников и проходимцев. «Так шо я всегда оторву на свой кусок хлеба твой кусок масла»... И хотя и в начальной и в финальной частях тоста есть в адрес строителей хвала, она способна вызвать только усмешку. Никому не поздоровится от этаких похвал! Да, конечно, все то, над чем смеется артист вместе с писателями-сатириками, имеет, место в действительности. Не стану скрывать: и в той квартире, где я живу, тоже «шалят» водопроводные краны. Но вот и сейчас, когда я пишу эту статью, видны мне из окна выросшие за последние месяцы, как грибы после дождя, многоэтажные красивые корпуса. И сколько их видно из окон только одной квартиры! А во всей Москве! А в целой стране!.. Не исключено, что и на сей раз иные из поклонников программы снова попытаются упрекнуть меня. Упрекнуть в несвежести, неоригинальности примера: многоэтажные красивые корпуса. Но ведь и упоминание о недоделанных кранах и «пошаливающих» душах лишено свежести и оригинальности в еще большей степени. А главное-то — не могут, не должны недоделанные краны загородить в нашем сознании не только миллионы квадратных метров новой жилой площади, но и десятки и СОТНИ ТЫСЯЧ, МИЛЛИОНЫ счастливых человеческих судеб и улыбок. Нельзя из-за чахлого кустарника не видеть огромных лесных массивов! Да, давайте и за недоделанные краны, и за вымогательства, и за прочие пакости бичевать! Но так делать это, чтобы ощущение мизерности этих неполадок в сравнении с величием самого строительства не пропадало ни на минуту.
Вспомним Маяковского... Как гневно умел он бичевать все то, что тогда мешало движению общества вперед, и с какой гордостью и силой умел он говорить о главном и решающем в действительности тех дней, утверждать это главное и решающее. Ведь нам, как это явствует из «запева», обещаны в программе слова о человеке — хозяине жизни, о Человеке, которому Время, идущее рядом с ним, улыбается. Где же они, эти слова? Их нет ни в одном номере программы. Ведь не примем же мы за такого человека старого ученого из «Невероятной истории», падающего в обморок от дурака-бюрократа, или Мишу из пьески «Жил-был Дима», позволившего себя слопать мадам Глодальской. Новый человек дерзок, смел, стоек. Не Глодальские наступают на него, а он на них. А возникает ли у зрителей программы уверенность, в этом, особенно когда он слушает написанные В. Ардовым, М. Айзенштадтом и В. Тихвинским «Записки сумасшедшего»?
Вряд ли! Куда ни поди, везде он, Свечкин! Взяточник, нахал, бюрократ... Жизнь, оказывается, такова, что правдивому и честному человеку даже в сумасшедшем доме и то туго приходится.
« — Ты что пишешь?
— «Записки сумасшедшего».
— Вообразил себя Гоголем? — Нет, просто описываю все, что вижу. Хочу, это потом прочитать товарищам... Вам, значит.
— Не забудь показать главврачу. Пусть предварительно проверит.
— А что проверять. Я пишу только правду.
— Ты что, сумасшедший?.. Возьмут и впаяют, чтоб не выносил сор из избы».
Что же, интересно, понимается в таком случае создателями этого номера под правдой? Правдой времени. Однако, — слышатся мне голоса защитников программы, — не зовете ли вы к лакировке, к замалчиванию недостатков?.. Нет, замалчивать недостатки не надо! Ни в коем случае! Но и бичуя эти недостатки, художник не может не утверждать своим искусством величие наших дней, красоту деяний советского человека. Не честный человек одинок в нашей действительности, а Свечкин! Не честному человеку трудно, а Свечкину. Ему приходится изворачиваться, лгать, приспосабливаться. Ибо мораль нашего Времени к свечкиным беспощадна. Что же касается «лакировки», то отлично об этом сказано в постановлении июньского Пленума Центрального Комитета партии: «Советский народ, наша партия не могут согласиться с теми, кто с кислой гримасой встречает изображение светлых сторон нашей жизни, кто наклеивает ярлык «лакировщика» деятелям литературы и искусства, отображающим высокую и благородную правду нашей жизни, героику и романтику борьбы за новое общество». Отображение этой правды, утверждение советской действительности, действительности наших дней — обязательная задача и сатириков и всей эстрады.
Об этом не раз напоминали сатирикам наша партия, лично Н. С. Хрущев. Мелкость целей и явлений, захватываемых в поле зрения, односторонность взгляда серьезно портят программу «Время смеется». В том-то и беда, что дыхания и смеха Времени ей, программе этой, сильно не хватает. Не хватает смеха, который мог бы быть главным положительным героем этой программы. И, конечно же, один из крупнейших мастеров советской эстрады, Аркадий Райкин, мог бы быть значительно требовательнее к качеству избираемого им литературного материала. К этому его обязывают талант и мастерство, гражданственность целей, любовь зрителя. Ну, а само исполнение Аркадия Райкина и всех участников руководимого им Ленинградского театра миниатюр? Искусство трансформации, острой и меткой характеристики, которым блестяще владеет Райкин, не изменяет ему и здесь. Жаль только, что между ним и остальными участниками спектакля существует в смысле мастерства, таланта, отточенности техники немалый разрыв.
Это тоже не является достоинством программы. Со вкусом и изобретательностью сделано оформление программы художником Д. Лидером. Многое привлекает в музыке композитора Г. Портнова, в режиссерской работе самого А. Райкина и Н. Бирмана. Привлекает, но не определяет общего звучания программы. Оно определяется, так сказать, уровнем эстрадной драматургии. А он, увы, порой вызывает серьезные упреки...
Юр. ЗУБКОВ
Журнал Советский цирк. Сентябрь 1963 г.
оставить комментарий