Танцовщик на проволоке Владимир Стихановский

Талант — это прежде всего смелость, неожиданность мысли. Умение воплотить ее, очевидно, уже потом. Начало в творчестве — слово, идея, именно они должны поразить воображение, а воплощение — покорить его.

Когда во время циркового представления гаснет свет и раздаются звуки знаменитой «Токкаты» Баха — это и впрямь несколько ошеломляет своей неожиданностью. Однако сразу же в сознании отмечается хороший художественный вкус — «Токката» звучит не в исполнении органа, что было бы, возможно, слишком для цирка, ее играет превосходный симфо-джаз, чуть менее торжественно, менее «хорально», чуть более романтично, ближе нам, современнее.

Какое-то время только музыка да шарящий луч прожектора в темноте. Он помогает нам сосредоточиться. Короткая пауза отделила нас от только что виденного и помогла переключиться на ожидание чего-то необычного. И в очень точный момент нашего ожидания Владимир Стихановский появляется на одном из мостиков, между которыми натянута проволока. Становится понятно — будут танцы на проволоке. Но музыка уже приготовила нас к необычному зрелищу. И Владимир Стихановский не торопится начинать. Он сидит, освещенный прожекторами, и какие-то мгновения дает нам спокойно рассмотреть себя, переключить на себя наше внимание, он весь в нашей власти, но вот он медленно запрокидывает голову, и с этого момента в его власти уже будем мы.

Прежде всего он «красив и соразмерен». Выражение взято мной из «Тысячи и одной ночи», встречается оно и у Джорджо Вазари в описании скульптуры Давида, работы великого Микеланджело. Нынче же о человеческой красоте вроде бы не принято говорить, это считается почти дурным тоном. Отчего же? Человеческая красота — достоинство немалое. А у танцовщика, пожалуй, главное. Именно из-за телосложения, фактуры, могут отчислить из балета артиста как профессионально непригодного при всех его несомненных способностях и талантах к танцу. А если танцовщик еще и на проволоке, движется словно в воздухе, открытый со всех сторон, как бы подчеркнутый и высотой и воздухом, что делает уязвимым, очень заметным малейший его недостаток, его несоразмерность. Я недаром упомянула о Давиде Микеланджело. В Киевской академии художеств, в мастерской академика Василия Захаровича Бородая, установили, что у Владимира Стихановского совпадают размеры со скульптурой Давида (если ее уменьшить до нормального человеческого роста). В мастерской Бородая дипломница Ирина Голец лепила с Владимира скульптуру в античной позе.

Но, конечно же, истинная человеческая красота должна быть одухотворена. Все чувства, пережитые человеком, все передуманные им мысли как бы остаются в его душе, составляют его неповторимый духовный мир. Здесь важны и образованность, и выпавшие на долю человека беды и радости, и главное — его отношение к ним, его способность переживать. Встречаясь с человеком, мы соприкасаемся с его духовным миром, и чем он значимее, тем больше воздействия оказывает на нас. Особенно это заметно в искусстве, которое, как известно, служит раскрытию, самовыражению человека. В искусстве же, связанном с пластикой, это особенно заметно. Здесь ведь не прикроешься, как в драме, словами авторского текста, хотя, пожалуй, и там тепло души не заменишь фальшивым темпераментом. Но особенно это чувствуется в балете. Есть блистательные танцовщики, которых воспринимаешь умозрительно, потому что они холодны, а техническое совершенство не заменит порывов души.

Нетерпеливый читатель, видно, ждет, когда же я перейду к номеру Стихановского? А я уже пишу о нем, о тех размышлениях, которые он вызвал. Описывать же сам номер?.. Стоит ли?! Можно ли описать баховскую «Токкату»? Также трудно описать, как в соревнование с ней вступает танцовщик на проволоке Владимир Стихановский. Идея эта кажется дерзкой только в самом начале, но уже каждое следующее движение артиста убеждает его в праве на это. Даже начало, а весь номер подтверждает это впечатление, говорит о виртуозности его танцевального мастерства, чувстве ритма, великолепной его координации, как это понимают в балете, — соотнесение эмоции, мысли и движения. Каждое движение до мгновения, до миллиметра рассчитано во времени и в пространстве, и эта точность заставляет подчиниться его ритму, словно подхватывает на звуковой волне. Балетные, легкие, словно летящие вариации на проволоке и четкие, острые по рисунку пластические композиции на мостиках перемежаются, дополняют друг друга. И в каждом движении Стихановский ищет соответствии музыке, музыка подталкивает и увлекает его, но выразить он стремится что-то именно свое, сокровенное. И то, что танцовщик на проволоке на высоте трех метров над манежем и понимание того, что стоило ему это совершенство, придает его выступлению оттенок драматический и ликующе радостный одновременно. В целом это зрелище красивое, романтичное, возвышенное и волнующее, и что-то есть в его стиле от «ретро», от эстетики ушедших времен, но увиденное глазами нашего современника.

Художественный вкус, о котором я говорила вначале, выдержан артистом до конца. Что стоило Стихановскому, прославившемуся сложными трюками на проволоке, отказаться от некоторых, чтобы выдержать единство классического стиля, не сбить ими настроение, атмосферу! Только в самом конце выступления он пойдет по проволоке без баланса-веера и как последний аккорд в своем соревновании с музыкой выполнит сальто-мортале.

Со вкусом сделан и его костюм — белое облегающее трико, алая легкая, развевающаяся пелерина. Он прощается с публикой, как римский патриций, отвечающий на приветствия своих легионов. И уходит. И остается щемящее чувство мимолетности прекрасного, будто нас позвали в волшебную, но... недосягаемую даль.

Некоторые упрекают Стихановского, что из столь традиционного циркового номера, каким являются танцы на проволоке, он сделал нечто неприемлемое, ненужное в цирке. Однако, очевидно, так было всегда — отдельные номера в любом цирковом жанре несли не только развлекательную функцию, но и духовно содержательную, и чем выше и значительнее была личность исполнителя, тем духовнее, интеллектуальнее становился номер.

Своеобразие, символика этой духовности были удивительны, ведь это же цирк! Но, видно, за это и любили его многие выдающиеся люди — писатели, поэты, художники, ученые. Об этом можно прочесть у Куприна, Олеши, Эдмона Гонкура. А это было давно, когда образованный, идущий в ногу со временем человек был в цирке редкостью. Теперь же, во времена НТР, цирк не может остаться в стороне от событий и преобразований, происходящих в культурной жизни, в искусстве, в таких его видах, как кино, театр, балет, музыка. Среди артистов цирка все больше и больше людей с высшим образованием, окончивших ГИТИС. Работая в разных городах Советского Союза, они бывают во многих музеях, встречаются с интересными людьми. Кроме того, во время гастролей по зарубежным странам у них есть возможность познакомиться с культурой и историей других стран воочию. Вспоминаю, как интересно и полно рассказывал мне о художественных галереях Италии известный жонглер Сергей Игнатов.

Все больше среди артистов цирка можно встретить личностей, интересных, творческих людей. И они «не портят» свой жанр, они просто поднимают его до себя. Они уже иначе не могут. Вместе с тем именно они первые чувствуют, как пишут в газетах, «возросшие потребности зрителя», именно их номера несут в себе духовную культуру, привлекая в цирк тех зрителей, которые обычно туда не ходят, не находя там пищи для ума. Сколько интересного можно рассказать о том же жонглере Сергее Игнатове. Или о воздушных гимнастах братьях Пантелеенко, номер которых так одухотворен, так симво-личен! И вот танцовщик на проволоке Владимир Стихановский.

Хореографическая миниатюра на музыку Баха «Вдохновение», как он назвал свое выступление,— номер безусловно этапный и в профессиональном мастерстве Стихановского и в его человеческом становлении. Чтобы сделать номер именно таким, нужно было многое понять в себе, в людях, в жизни.

Уже в первых своих выступлениях на манеже цирка артист обратил на себя внимание. Номер «Тройная проволока», который готовился в цирковом училище, особо отметили на выпуске.

Владимир Стихановский был там одним из солистов. А вскоре он со своей партнершей Татьяной Марковой начинает работать отдельно. Все программы, а их было несколько за эти годы — «Лебединая песня» на музыку А. Белаша, «Молодость» на музыку А. Пахмутовой, «Характерные танцы» — пользовались неизменным успехом. Публика встречала артистов восторженно, рецензенты восхищались виртуозностью их танцевального мастерства на проволоке, блеском трюковых элементов — сальто-мортале, сальто-бланш, рундад, флик-фляк, — которые, органично вплетая в свой искрометный танец, исполнял Владимир.

Однако миниатюра «Вдохновение» потребовала от него не только профессионального мастерства, но и нечто большего. Владимир вообще способный человек. Он рисует, пробовал лепить, в школе писал стихи, его приглашали в профессиональный балет, в кино...

—    Вот вы пришли в первый раз, — уже потом, когда мы познакомились довольно хорошо, как-то признался Владимир, — и сказали, что я талант. Но вы и не представляете, сколько труда и страданий мне все это стоило. В училище я работал как одержимый с шести утра и до ночи. Проволока, когда с нее срываешься, вибрирует и больно бьет по ногам, иногда просто рассекает кожу...

Да, очевидно, и тяжелое детство в далеком казахстанском поселке Аксуек, и годы занятий, сначала в цирковом училище, потом в ГИТИСе, и все прочитанное, все увиденное, все пережитое — все послужило истоком для «Вдохновения». А переживаний не мало выпало на долю Владимира, судьба с определенной задачей всегда старается нагрузить творческих людей. Хемингуэй когда-то сказал, что хорошие писатели получаются из тех, у которых было тяжелое детство. Возможно, хорошие артисты — тоже.

...Случалось, я приходила в цирк на выступление Стихановского и после того, как он с блеском, под аплодисменты покидал манеж, я тоже уходила к нему в гримерную. Там сразу поражала тишина. Владимир обычно уже сидел у гримировального столика. В первый раз я подумала, что он полил свое лицо из шланга — оно было в воде, но это был тот самый невидимый зрителю пот. Артист вытирал лицо салфеткой, но через несколько секунд его снова покрывали струи пота:

—    Это еще от напряжения во время работы...

Иногда возникали неожиданные осложнения. Для номера Пантелеенко манеж застилали пестрым ковром. Ковер оставался на выступление Владимира. Но вот как-то Пантелеенко не работали. О ковре забыли... Выступление Владимира, как всегда, прошло с большим успехом. Но когда я зашла к нему, он тихо, но очень выразительно сказал:

—    Жутко было. Стал на проволоку, а подо мной... зияющая, черная яма. Столько сил стоило мне не потерять ориентировку...

Мне тоже стало страшно...

Владимир и вправду хороший актер. Он так точно и полно может передать свое видение, свои переживания и ощущения, и делает это, как современный киноартист, «на крупных планах».

В творческих замыслах Владимира опять необычное — Демон по картинам его любимого художника Врубеля на музыку Бетховена и композиция на музыку Вивальди.

Ну, что с ним поделать?!


ГАЛИНА МАРЧЕНКО

оставить комментарий